Наверное, лучшее, хоть и наивное, и жестокое.


Данко шёл, сокрушая преграды,
Спас народ, пробудившись вождём.
Много меньшему будем мы рады --
И награды такой мы не ждём.

Стихотворец роняет задумки --
И потом, вспоминая родство,
Из сердечной единственной сумки
Исторгает своё мастерство.

Дождевальным клубком, по старинке,
Расточает серебряный шум.

Увеличенной в лупе снежинкой
Представляется сдержанный ум.

За игрушечной курьей избушкой
Третий прячет улыбку лисы.

А четвёртый -- большие с кукушкой
Из груди вынимает часы.
Прокукует в сомненьи великом
И кидает под ноги пятак:
- Сумасшедший, сражаешься с тиком?
И без тика -- всегда будет -- так.

Незабвенной церковной лампадой
Кто-то вечно дымит в уголке.

Рядом с ним -- затянувшись руладой --
Со взведённой гранатой в руке!

За гремящего фляжкой -- тревожно,
Наказание плещет в глазах.

Даже зрячим удерживать сложно
Времена на судебных весах!

Всех же больше в людском многоречье
Для меня притягательны те,
У кого волшебство -- человечье,
От природы снаружи -- в беде.

Окровавленным комом сожмётся --
Услыхав -- зарываюсь лицом...
Задыхаюсь под срубом колодца,
Вслед за птицей несусь, невесом...
На колючей торжественной кроне
Обрываю сражённый полёт.
Ах, бывает ли: сердце в ладони
Кровоточащей тайной живёт?..

Был бы славен престол Велимира --
Он бы чтил разветвлённую речь,
Подколодные горести мира
Поразил бы - чтоб вас уберечь!

Но, любуясь изгибами молний,
Что в лазурные бьются листы,
Я -- лишь только случайный паломник --
Чрез парящие -- между -- мосты...

Кто за словом следил, узнавая --
Не неся талисмана, следил --

В час, когда нагота ключевая
Вся усыпана дрожью светил,
Чтобы голос вселить в иноверца,
Не ищи подневольный разлив --

Подними над землёй своё сердце,
Красный облик его сохранив!


Сочинялось, чтобы выразить восхищение творчеством Лауры Цаголовой. Такой силы впечатление у хитинового любителя иносказаний оставалось разве что после некоторых стихов Блока и Бродского.