Вот у нас герой из плоти и микросхем.
Он здоров, из хворей – разве что нервный тик.
Он давно работает кем-то-неясно-кем,
Что на русский даже трудно перевести.
У него есть женщина, лучше – десяток баб,
График встреч, истерик – в общем, почти режим.
Он им пишет вечером, если совсем труба,
Нет, не пишет вовсе, молча клюет свой джин.
Нет, звонит им лучше, сунув два пальца в рот,
Нет, не сразу, после. Ловит в ночи такси.
Вы смеяться будете – кто-то ему дает.
Он хорош, наш мальчик, даже почти красив.
А потом, зажав рассвет, как песок, в горсти
От неловких взглядов чешет пешком домой.
Он идет по городу, город с утра грустит.
Он глядит в себя – а там и вообще темно.
Ледяная Мойка пляшет, ползет вперед,
Нет, почти бежит лавиной седой воды.
Он ей шепчет что-то – кто его разберет?
Кто поймет тебя, когда ты идешь один?

А теперь представь, что это не он, а ты,
И тебя по доброй воле зовут никак.
Ты кричишь от счастья жизненной полноты,
А, спустя минуту, бьешься в дверной косяк.
Допивай, что пьется, молча гаси огни.
Зажимай рассвет, как будто песок, в горсти.
И пока не поздно, просто спускайся вниз.
Он идет по городу.
Выйди
его
простить.

Кома в пробке на Лиговском. Именно сегодня, которое мучительно тянется со вчера, я сижу, парализованный, зажатый со всех сторон железом, страхами, укутанный тоской по прошлым любовям, и так хочу выйти на дорогу и хлопнуть дверью, ничего не объясняя.
Ты смотришь в грязное лобовое и думаешь о сложносочиненных предложениях с противительным союзом. Например, о «я люблю тебя, но…».

Мне стыдно и виновато, а значит, я просто возвращаюсь в то, с чем привыкла жить. А ты возвращаешься через час с холодными щеками и букетом тюльпанов. И мне так нужно, чтобы ты знал, что для нас не существует никаких противительных союзов.

Я все утро ходила из комнаты в комнату и каждые два метра забывала, зачем шла. Потом сняла с вешалки его полотенце, выбросила камбалу, которую он принес пару дней назад на ужин, и поняла, что больше у меня ничего от него не осталось.
Он был мужчиной, который с температурой 39 забирал меня на машине с работы, потому что не допускал мысли о том, что я пешком пойду по холодным улицам. Он говорил: «У тебя на плечах моя голова». Он приезжал ко мне каждый вечер, потому что не мог уснуть без меня, да и со мной не мог, что уж там.

А потом я узнала, что эта любовь – картон, а за ней ложь. И я не заплакала и даже не повысила голос. Только когда он уходил, остервенело повернула ключ в замке.

Самая страшная боль – как раз вот эта, до паралича.

сегодня ночью я окончательно перестал понимать, зачем я пытаюсь лечь в час, если все равно плачу до четырех.

Мне бесконечно приходится напоминать себе о том, что никто никому ничего не должен, и только вновь впустив в себя каждую букву этой простой истины, я могу успокоиться. Я повторяю эти слова про себя каждый раз, когда ноги сами сворачивают на некогда привычные для нас маршруты. Каждый раз, когда убеждаюсь, как меня легко заменить, забыть и зачеркнуть, когда твое неподдающееся контролю настроение дожевывает мои последние нервы, когда ты делаешь что-то назло, будто мстишь за ошибки, о которых я даже не знаю.
Когда я впервые за две недели снова начинаю получать от тебя смс.

И это сложно. Но я могу только отпустить тебя.

Выходные начинаются в 7 утра в субботу и заканчиваются в 8 вечера в воскресенье. Это нон-стоп и драйв, кино и вино, «я умираю после каждой вечеринки», пицца домой, и под утро все действующие лица обнаруживаются курящими у меня в ванной.

Мне весело и одиноко. И я всеми силами пытаюсь не сказать, как мне тебя не хватает.

Каждый вечер я ложусь спать с твердой уверенностью, что завтра не напишу, не отвечу, не буду вспоминать, начну новую жизнь. Каждое утро я снова одеваюсь в поношенный костюм равнодушия и держу ладони на груди, пряча рваную рану под окровавленными пальцами.
Он пишет, и мне кажется, что это потому, что он скучает. Но он не скучает. Ему просто скучно.

Меня сделала слабой и сломала надежда. Я привыкла жить, ничего не ожидая, и была тысячу раз права. Я ненавижу в себе все человеческое, но рано или поздно оно настигает меня. Настигает и режет, режет, режет по живому.

Вообще я думаю, это все равно что сесть не в тот автобус. Можно стоять поздно вечером на остановке, пропускать проходящий мимо транспорт, а потом плюнуть, не дождаться и сесть в тот, который идет на Парнас, в то время как тебе надо на Московскую. И успокаивать себя тем, что, в конце концов, это все же автобус, и он так приятно тебя куда-то везет. Но итог-то известен заранее, как бы ты ни хотел просто смотреть в окно и ни о чем не думать. На конечной тебя выгонит кондуктор, ты внезапно останешься посреди ночи на другом конце города и будешь недоумевать, как ты вляпался во все это дерьмо.
И вот я все надеюсь, что в этой кромешной темноте я дождусь свой автобус. Но иногда мне кажется, что он уже давно уехал в парк без меня.

И я буду работать, как проклятая сука, и ходить на тренировки, будто нет ничего важнее крепкой задницы. А когда настанут выходные и я окончательно замучаюсь тягать гантели, я буду мыть пол, стены и потолок, снова и снова, до тех пор, пока не перестану думать о тебе.

Я не приеду, не жди меня на сенной.
Ты так красноречиво всегда молчишь,
Будто стена без окон. Но я, больной,
С диким упорством бьюсь в твои кирпичи.

Я не отвечу, закончится с треском день,
Будто на две неравных с тобой деля
То, что и нами не было – полутень,
Что-то, что не сошло с своего нуля.

Мне не обнять тебя, а ведь больше мне
Не было надо. И я, по плечо в воде,
Глухо бреду по дну, по своей стране
Глупых иллюзий. Закончится с треском день,

Я не приеду, не жди меня у дверей,
Нас не случится, хохочет коварный бог.
Я остаюсь в воде, и весь этот бред
Грязью впитается в тину моих дорог.

Этот долбанный букет ромашек для меня дороже, чем все сотни роз, корзины тюльпанов и изыски вроде ананасов на ветках, которые мне когда-либо дарили.

Я ссорюсь с тобой каждый день и обливаюсь над ним слезами.

Ирония судьбы начинает приобретать все более угрожающие оттенки.
Кое-кто, не дожидаясь июля, купил билеты и завтра приедет из Москвы со всеми своими «много лет назад в тени чужих мостовых я увидел тебя и подумал: как редко встречаешь своих».
А кое с кем мы не виделись уже пять дней и еще дня два точно не увидимся, потому что кое-кто думает, что я должна сидеть и покорно ждать знаков его внимания, а я, строптивая сучка, вместо этого иду гулять с другим, надменно выплевывая: «Дольше надо было соображать». И равнодушный монстр превращается в ревнивого монстра, и страсти бушуют в режиме он-лайн до моего: «Доброе утро. Скучаю».
А еще кое-кто пытается доказать, какие меня окружают жалкие кавалеры, в то время как он хорош, заботлив и влюблен. И это грустно, чертовски грустно.

И еще все эти приветы из прошлого. И эта призрачность настоящего. А я по-прежнему просто смотрю, чем все это кончится.

Жуть стала лучше, жуть стала веселей (с)

Сегодня в меню – внезапный привет из прошлого в виде «Когда иду по этой мостовой, я думаю о нас», жгучая, невыносимая ревность, финальный разговор с тем, кто больше не_, появление из ниоткуда того, кого уже перестал считать другом, и слезоточивые письма того, кому вообще не на что надеяться. Перечень как бы намекает, что мне надо разобраться со своей личной жизнью, но парадокс в том, что я совсем не хочу этого делать.

Сходите с ума, рыдайте, обещайте жениться на мне или не на мне, пишите письма мелким почерком – я самоустраняюсь с арены активных действий, я устала до смерти.

Ведь все равно в итоге я пью виски в одиночестве.

- у меня к тебе чувство
- какое?
- я хочу завтракать с тобой
(с)

Он постоянно рядом. Сеть, смски, звонки. Он забирает меня с работы, и коллеги смотрят с ухмылкой, как я с криком: «Уже спускаюсь!» в агонии покидаю помещение, забывая куртку. Он присылает мне ммс с закатом на Петроградке, и мы уже решили, что однажды уедем на Кубу и останемся там.
Его друзья спрашивают: «Это твоя девушка?», а он резко и нервно кричит: «Нет!»
Он даже ни разу не пытался взять меня за руку.
А все, чего я хочу – это чтобы он никогда не уходил.

И в это же время я одного за другим теряю друзей. «Я не могу видеть твоего счастливого лица, пойми, у меня к тебе чувства!» - кричит один, и я от бессилия и ярости сжимаю кулаки. «Я больше не знаю, как вести себя с тобой!» - выплевывает другой, а я ужасаюсь оттого, сколько оскорбленного самолюбия в этой фразе.
Мальчики-мальчики. Ни один из вас не смог заставить меня поверить, что я не одинока, но каждый считал своей. Столько открывшихся тайн разом. Столько боли и пустоты.

И вот я снова одна. Увы, не привыкать.

Вот я сижу с тобой на крыше, смотрю на город, ем черешню, и исчезает все одиночество. Растворяется прошлое, затягиваются раны, отступает тревога. Я думала, мне никогда больше не постичь этого чувства невесомости, в которой можно быть смешной и юной, ругаться матом и не играть. Но вот я парю над домами, и с меня осыпаются старые, мокрые перья годовой тоски.

Я сажусь в метро и тут же получаю смс. Я прихожу на работу и вижу 5 непрочитанных сообщений. Я ложусь спать на «раз-два-три», потому что иначе мы будем говорить до утра.

Спасибо тебе за то, что ничего не просишь. За то, что с тобой легко говорить, не касаясь старых шрамов. За то, что у меня болит лицо от того, сколько я улыбаюсь. За призрачную надежду на то, что впереди есть хоть что-то, ради чего стоит просыпаться.

Есть вещи, с которыми мне, вероятно, нужно «смириться и носить их, как домашние тапочки». Например, с тем, что я существую для того, чтоб развлекать и утешать всех страждущих. Мне не сложно. Напротив, я очень хорошо помню времена, когда рядом со мной не было никого, и не хочу, чтоб люди, которые мне нравятся, чувствовали себя одинокими.
Но вот какая неувязка. Однажды я прихожу домой и понимаю, что мне не по себе. А они все он-лайн. И им уже хорошо. А значит – все снова могут жить без меня.

С упорством, заслуживающим лучшего применения, я пытаюсь вляпаться в отношения, которые абсолютно точно не сделают меня счастливой. Но когда тебе не могут не писать даже из трамвая… Черт, похоже, мне просто слишком долго было одиноко.

Позавчера один юноша сказал: «Ты ужасна!!! Но хуже всего то, что в этом твое очарование». Я хотела ответить: «Ты даже не представляешь, какой преданной и понимающей я могу быть, когда люблю», но потом поняла, что незачем. Все равно ему не суждено это узнать.

У меня нет ни одного свободного вечера, но, боже, как мне одиноко. По ночам я почти с кровью сдираю с себя улыбку, в которую не верю. И, конечно, я не желаю тебе той боли, которую ты обрушил на меня, да и незачем, ведь, похоже, быть тобой – это даже хуже, чем быть мной. Я просто хочу, чтобы однажды – впервые за много месяцев – мне дался без этой боли хоть один шаг, хоть один вздох.

Один мой приятель написал час назад в контакте: «Я веду мёртвый образ жизни. Это как здоровый, только мертвый».
И я, черт возьми, давно ни с чем не соглашался с таким упоением.

Я живу в мире, где нет надежды, в состоянии абсолютного покоя. А руки сами пишут на всем – на списке продуктов, на сигаретных пачках – стихи о любви, которой я больше не чувствую. Будто руки знают меня лучше, чем я сам.