Раз из-за комаров нельзя выйти на улицу, то значит нужно развлечь себя дома. Городскому человеку сделать это сложно – он привык к компьютеру, телевизору, прессе и прочим радостям жизни. Радостям, на поверку, очень относительным. Здесь же всё совершенно по-другому. Голубой экран больше не высасывает твоё время огромными темпами, и его приходится занимать чем-то помимо этого. Да и само течение времени какое-то особенное, медленное и размеренное. Может быть потому, что по вечерам здесь не смеркается, и тебя всю эту светлую ночь не оставляет ощущение, что вот-вот из-за горизонта покажется солнце.
Каждый вечер мы непременно собирались всей группой за одним столом и пили чай. Хозяин приноровился смешивать обычный чай с разными местными травами, и на вкус получалось просто волшебно. Сахар – часто непозволительная роскошь, но вот варенье было всегда. Клюквенное, клубничное, брусничное, черничное, или кислое – из морошки. Каждый вечер уплетаешь его с хлебом за обе щеки, и даже не думаешь о том, сколько уже съедено. Постоянно звучат весёлые разговоры и звон чашек, которые сменяются вдумчивыми беседами, и чтением вслух поморских рассказов. Написаны они на старом языке. Очень просто и незамысловато, но при этом ярко и колоритно. Сидя за столом в северной деревеньке, ты уносишься в мыслях еще дальше на Север, в суровое Поморье. И тогда особенно ярко чувствуешь преимущество книги над экраном – она не навязывает свой образ, и заставляет думать головой, формируя его.
Дослушав рассказы, многие уходят спать, а кто-то остаётся помогать хозяевам с посудой, и просто закончить беседы и поделиться впечатлениями от услышанного. Холодная вода, в которой споласкиваешь чашки, необычайно бодрит, и сон уходит от тебя куда-то далеко. А вот посуда уже и домыта, а ты пьёшь еще одну чашку душистого чая за тихой беседой. А на улице по-прежнему светло. Светло и поразительно тихо. Только печка потрескивает… Наступает утро.

Когда уже начинает смеркаться – а происходит это достаточно поздно – сил не остаётся ни на что. На улице становится свежо после дневного солнцепека. Деревня находится на высоком холме, и здесь постоянно дует влажный речной ветер, от которого тут же слегка закладывает нос. В подмосковных деревнях в это время все выходят гулять после жаркого дня – на улице то и дело слышны песни и крики, где-то играет музыка, шастает молодёжь. Здесь же не видно ни души. Тишину нарушают только сверчки, играющие свои нехитрые мелодии откуда-то из травы. Дорогу освещают мерно покачивающиеся фонари, под которыми вьётся мошкара. Но она собирается не только вокруг фонарей, просто там единственное место, где её видно. Когда наступает северная белая ночь, из своих укрытий поднимаются тучи различных насекомых. Именно поэтому на улицу выходят только по самым важным делам. Вечером после ужина, когда проходишь от крыльца к колодцу всего пару метров, чтобы набрать ведро воды, обязательно возвращаешься с десятком укусов, а стоит расшевелить траву в каком-нибудь сыром месте, как оттуда появляется живой вихрь.
Андрей, который сегодня шел в баню последним, с полотенцем на перевес пробежал в сторону хозблока и забежав в дверь быстро захлопнул её за собой. Послышалось надрывное кудахтанье, а через секунду снова показался Андрей, который с ошалевшим видом перебежал от этой двери к соседней, преследуемый целой колонией кровососов. Остальные привычно отвернулись – обычное дело: вместо бани Андрей снова забежал в курятник...
Комары в это время суток становятся полноправными хозяевами этих болотистых земель, и их права не смеет оспорить ни один человек, ни одно домашнее животное. Даже собаки с кошками, обычно разгуливающие по дворам дни напролёт, находят себе пристанища в каких-нибудь укромных местах. Местные жители, которые уже привыкли к укусам, знают десятки способов отогнать комаров, и успокоить распухшее от укуса место. Единственное, что нам сказали сразу – не дай Бог кому-нибудь забрести ночью в прохладные, болотистые леса...

В конце тяжелого трудового дня, когда вся рабочая одежда уже мокрая от пота и покрыта мелкой дорожной пылью, какая бывает только летом, тебе уже всё равно в каком ты виде и хочется только одного – с головой окунуться в воду. Думаешь о привычном душе. Но какой душ? На севере моются в бане. Многим знакома эта романтика - веник, ушат, печь, лавки... Но Настоящая баня – это не только дубовый веник и деревянный ушат. Это еще и беготня с ведром от колодца к чану с водой в предбаннике, это колка дров и растопка печи. Пока я носил воду, хозяин взялся за топор и спички. Разжигать баню сложнее, чем обычную печь. Тут своя наука. Как сложить дрова, как поджечь их без бумаги, когда подбросить засушенных цветов и веток для запаха… Мне её постичь так и не удалось, да и не важно это – для каждой бани такая наука своя собственная, уникальная.
Через несколько часов всё было готово, а я уже просто валился с ног. Но теперь уже ничего другого от меня и не было нужно. Сама банька была небольшая, поэтому собрались в предбаннике, и париться ходили по очереди. Никитка, очевидно насмотревшись фильмов, считал себя настоящим профессионалом. Он долго рассказывал как надо париться, но зайдя в баню плеснул в печь вместо пригоршни воды – для пара – целый ушат. Да и в сторону отойти не догадался. Его обдало облаком черной сажи, а обжигающий пар пошел аж в самый предбанник. Когда он рассеялся, мне вспомнилась книжка про утёнка Тима: «Караул, за нами гонится черный урод». Перед нами стоял черный, как смоль Никита. Пристыженного хвастуна пришлось оттирать от сажи еще добрую четверть часа.
Потом настала и наша с Филиппом очередь. Чуть-чуть пригнувшись, чтобы не задеть низенький потолок, я лёг на самую верхнюю лавку – где пожарче, и прищурившись, уставился в маленькое, покосившееся окошко. Филипп поддал пару, и начал нагнетать на меня жаркое дыхание печи с помощью дубового веника. Потом он легко провел им по моей спине и начал отбивать. От жары и усталости голова пошла кругом, в сознании я на какие-то минуты оказался где-то далеко-далеко от всех проблем. Окно уплыло вдаль, я даже не чувствовал своего тела. В голове была только одна короткая мысль: «Подольше бы». Но через некоторое время жара начала обжигать. Я отходил веником Фильку, а сам намылился, и окатившись холодной колодезной водой, выскочил в прохладный предбанник, где пахло дубом и зверобоем…

На севере никогда и ничего не бывает просто так. На углу участка в двадцать соток ютится небольшая изба. Рядом с ней колодец, курятник и баня с поленницей. Участок весь засажен картошкой, а по краям, на полоске земли метра в полтора растёт высокая трава. На даче я бы просто прошелся по ней газонокосилкой, да сжег то, что осталось. Но тут всё не так. Хозяин с вечера в окружении двух подростков-сыновей привычным движением руки точит косу, а они расположившись рядом, смотрят за каждым движением руки отца.
Чуть только встало солнце, он поднимется косить траву. Потом она несколько дней будет лежать, разбросанная по земле тонким слоем – сохнуть на солнце. А потом и самое сложное – всю траву нужно будет сгрести в кучи, и накрыть от дождя.
На выбор дали грабли – привычные железные, или самодельные, с шестью реденькими деревянными зубцами. Подумав, что правильнее взять то, что похуже, беру деревянные. Хозяин косо улыбается – правильный выбор. Как оказалось, ими трава сгребается в три раза легче и аккуратнее. Энергично взявшись за дело, с непривычки думаешь, что собрать столь небольшое количество травы – это пятнадцати минут дело для одного человека, но потом понимаешь, как сильно ошибался. Трава, которой по твоему ожиданию едва бы набралось тебе по пояс, превращается в такие кучи, что кажется, она просто вырастает из-под земли. Силы тают, а травы всё больше и больше, да и закидывать её надо всё выше. Но наконец работа закончена. Садимся сверху на копну сена, вдыхаем воздух полной грудью и вытираем пот, проступивший на лбу. Немногословный, но улыбчивый хозяин мне тогда сказал, что с радостью работал бы со мной в бригаде. Я небрежно поблагодарил, но только потом понял всю глубину сказанного. Ведь на севере никогда и ничего не бывает просто так…

На краю одной далёкой северной деревни стоял заброшенный дом. Он пустовал наверное полвека, но срублен был так ладно, что за всё это время только слегка покосились сени, да подгнили ворота. В светлице стояла русская печка, а дубовый пол слегка поскрипывал, когда его покой нарушали чьи-то шаги. Окна были небольшие, с маленькими стеклышками, а потолки такие низкие, что едва не задеваешь их головой, если встаёшь на цыпочки. В дальнем углу пустой, хорошо освещенной солнцем спальни паучок свил себе паутинку, и тихо раскачивался на ней от сквозняка. Отовсюду веяло покоем. Время как будто остановилось.
Во второй части просторного дома, некогда жила домашняя скотина: под одной крышей с хозяйскими комнатами был сарай для лошадей и коров. А из просторных сеней шла лестница наверх, в мансарду, где под самой крышей был сделан настил для сена, которое заботливый хозяин запасал на зиму. Вопреки ожиданиям, лестница даже не скрипнула под ногами. Наверху через щели пробивались лучи солнца и освещали плавающую в воздухе пыль…
В углу, едва заметны, лежали несколько старых книг. Сажусь на пол рядом с ними… тихо, чтобы не разбудить старый, спящий дом. Сдуваю пыль и жмурюсь. Одна оказывается Ирмологием, изданным еще до революции. Различаю цифры на славянском. 1878 год. Страницы слегка пожелтели, некоторые закапаны воском, а уголки слегка загнуты. Сразу видно, что каждую страничку перечитывали не раз. По книге служили на протяжении возможно десятков лет… По рукам пробежал холодок от осознания того, что у меня в руках. Вторая книга – Требник. Не менее старый и намоленный. Проскакивает желание взять эти книги с собой, оставить себе… своровать. Но что-то заставляет положить их на место.
Этот дом принадлежал деревенскому священнику, который был репрессирован в середине двадцатого века. Деревянный храм, стоявший неподалёку, сожгли, а что стало с семьёй батюшки – никому неизвестно. Только с тех пор этот старый дом дожидается нового хозяина. Может быть когда-нибудь...

Иногда хочется написать что-нибудь красивое, иногда просто возникает необходимость написать письмо, или правильно изложить мысль. А слов нехватает. Ты понимаешь руку, или хочешь открыть рот, но словарный запас мгновенно улетучивается куда-то вглубь твоего сознания. И порой нужно большое усилие, чтобы грамотно извлечь оттуда несколько связаных слов.
Когда я был в Крыму, я в очередной раз встретился с Александром Филипповичем. Год назад я даже не знал как его зовут, но в этом мы настолько сроднились, что он решил мне прочитать что-то, что сочинил сам. Это был небольшой портрет дерева, растущего на краю парка - ливанского кедра. Александр Филиппович поставил меня перед деревом, встал рядом, и жестикулируя руками, буквально в нескольких предложениях описал его так, что, закрой глаза - и увидишь его точно таким, какое оно и есть на самом деле.
Он как бы составил литературный портрет. Такие портреты оказались его хобби. Он частенько брал какой-нибудь предмет, некое ограниченное пространство, или, быть может, человека, чтобы в нескольких предложениях раскрыть всю его суть, буквально нарисовать несколькими взмахами невидимой кисти. Попробую и я?