- А правда, что в городе Львов львы бегают по улицам? А правда, что Ирина Львовна приехала из города Львов? А правда ли, что отцом Ирины Львовны был лев?
- Город львов – это неспроста, неспроста! Отцом Ирины Львовны был Лев Львович, он бегал по городу львов, но своим так и не стал, и его отправили в деревушку птиц на холме, а в этой деревушке был магазинчик сладостей, только непонятно для кого он работал - наверное, для своего удовольствия! Заведовала магазинчиком Ирина Птицына, она умела выкалывать ангелов, как скульптор, только из застывшей карамели, чем славилась на всю округу и на соседнюю округу. Кроме того, о ней говорили за рекою, так как именно оттуда она переехала в деревушку птиц на холме. Двадцать лет назад у неё умер муж, после чего из неё самой вышел дух. У неё был маленький кот Орёл, она гуляла с ним по городу за рекою, и познакомилась с Татьяной, которая работала врачом-лаборантом в местной детской поликлинике. У Татьяны была подруга, Мария, которая жила в деревушке птиц и приезжала на приём к Татьяне с детства. Мария в то время искала садовницу, и Татьяна посоветовала Ирине Птицыной бросить всё и поехать работать к Марии. Ирина Птицына собралась с духом, бросила своего маленького кота Орла, и уехала в деревушку птиц на холме, работать к Марии. Так вышло, что Мария к тому времени уже нашла садовницу, но Ирина Птицына не стала расстраиваться и открыла свой магазинчик сладостей и, хотя в деревушке птиц никто не ел сладости, Ирина Птицына могла круглыми сутками сидеть в своём магазинчике, выкалывая ангелов из застывшей карамели и расставляя их в витрине. Однажды колокольчик на входной двери пронзительно звякнул, оповещая о посетителе – первом за историю магазинчика. И этот первый посетитель (как мы уже могли догадаться, то был Лев Львович из города львов) стал роковым: Ирина Птицына и Лев Львович полюбили друг друга, а через некоторое время родилась Ирина Львовна.
- Так вот почему Ирина Львовна даже будучи довольно образованной немного нелогична и чрезмерно вспыльчива, кроме того, вот почему она носит красный бьюти-кейс вместо сумочки!
- Конечно только поэтому, и не стоит относиться к ней с предубеждением, Нефёдор Алебастр.

Так Фёдор убедил Нефёдора Алебастра относиться к окружающим с умом.

Больше всего на свете Фёдор любил погружать ладони в тёплую воду. В голове его играла фортепианная мелодия – грустная, но в то же время устремлённая, развивающаяся. Под неё рождались образы – переплетающийся растительный орнамент; фиолетовые коты, воющие на луну; дельтапланисты, рассекающие над бесконечным еловым лесом; и запахи – томатного сока; пальца, только что высунутого из анального отверстия; лакированной древесины рояля. Фёдор покупал маленькие бутылочки воды «Шишкин лес», так как она была приятнее всего для рук, подогревал «лес» в чайнике, выливал в керамическое блюдо кремового цвета с серо-коричневой каёмкой и ждал, пока вода немного остынет, а музыка в голове заведётся. Затем сантиметр за сантиметром погружал пальцы в блюдо, наслаждаясь повсеместностью, с которой вода охватывала его плоть.
Однажды Нефёдор Алебастр застал Фёдора за этим ритуалом и ничего не сказал. Он тихо удалился на кухню, достал из холодильника пиво и сел у телевизора. Телевизор в квартире у Фёдора, в которую Нефёдор Алебастр перебрался спустя неделю их единения по туалетам торговых центров (благо пол позволял пребывание в одном туалете), сломался ещё три года назад во время всемирного вещания какого-то чемпионата. Но Нефёдор Алебастр всё равно любил пристроиться у него с баночкой или бутылочкой или даже бутылью пива и, уставившись на экран, размышлять о том, что хотел бы сейчас увидеть по телевизору. Вот и в этот раз, он присел, но только начал размышлять, как это надоело ему, он одел своё серое пальто и вышел из квартиры.
- Обалдуй, бесстыдник, позор рода человеческого! – встретила привычной фразой его консьержка, на что Нефёдор Алебастр, убрав волосы за ухо, ответил:
- А ты, дура, носишь красный бьюти-кейс как сумочку.

Так Нефёдор Алебастр приживался в среде Фёдора.

Было открыто окно на балконе,
Дверь на балконе была тоже открыта.
Сквозил дерзский ветер, гулял по квартире,
И вторила ветру секундная стрелка.
Скрипели тихонько доски рояля,
Героя, забытого в душах хозяев,
Двумя этажами ниже в том доме
Громко-безбожно орал телевизор.

На старом диване, изъеденном кошкой,
Но вида приличного не потерявшем,
Сидел человек в новых ботинках.
Зачем он в ботинках сидел, мы не знаем.
Текла в этой комнате энергия вяло,
Зато равномерно, спокойно и тихо.
Но вдруг через дверь балконную внутрь
Влетел воробей и вялость рассеял.
Он был паникёром на самом-то деле,
И взволновал человека в ботинках,
Который подумал: "Ничего себе дело,
Где это видано: воробей и в квартире?"

Не терзаемый более юношеской гиперсексуальностью, Фёдор открыл в себе тонкую душевную организацию, переключился на этническую музыку, побрился налысо и решил записаться на занятия борьбой (по-моему, карате; а, может, макраме; наверно, текматенжматеквандо). Когда Фёдор взошел на крыльцо спортивного комплекса, он столкнулся с длинноволосым молодым человеком, который, засунув руки в карманы своего темно-серого твидового пальто, нервно переминался с ноги на ногу. Внезапно он поднял глаза на Фёдора и черезвычайно многозначительно изрёк:
- У вас... Зажикалки не найдётся?
Фёдор из-за неожиданности вопроса лишился дара речи. В его голове стали толкаться мысли:
- С чего ему взбрел в голову этот безрассудный вопрос?
- Почему он так смотрит на меня?
- Эй, тебе не кажется, что в его взгляде есть что-то такое....
- Да-да, я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь....
- И что ты думаешь по этому поводу?
- И что ты станешь делать?
Фёдор встряхнулся, отвел взгляд от длинноволосого, обогнул его сбоку и, открыв дверь спортивного комплекса, вошёл внутрь. Очутившись на придверном коврике в тепле помещения, Фёдор отдышался, одарился приливом сил и, топнув ногой, снова выскочил на улицу.
- Ты - не то, что мне нужно, ты - все, что мне нужно! - скороговоркой прокричал он в лицо человеку в сером твидовом пальто. Тот замер, изо рта его выплывали легкие полупрозрачные облачка пара.
- Ах ты сукин сын! - в конце концов закричал впальтоодетый и кинулся на Фёдора.
Будучи зажатым в тесные объятия и получив удар кулаком в бок, который повалил их обоих на землю, Фёдор сгруппировался, затем испугался, а уже через несколько мгновений почувствовал у себя во рту язык человека с карманами.
- Ах вы сукины дети! - наблюдая бессовестный поцелуй, заорал из неоткуда материализовавшийся охранник и стал гнать парочку за ворота спортивного комплекса, приплюсовывая уничтожительные ругательства.

Так Фёдор повстречал свою судьбу.

Фёдор не отрывая взгляда смотрел на свои новые колонки с саб-вуферами. Они мерно подергивались в такт драм-н-бэйсовой композиции, погружая Фёдора в пустую задумчивость о том, что в идеальных условиях динамик не играет, потому что звук, издаваемый передней стороной диффузора глушится звуком, издаваемым задней стороной динамика, фазоинвертор же разворачивает волну зеркально, так что волна не только глушится, но еще и усиливается,
вдаль от его мыслей о наболевшем. Наболело у Фёдора, безусловно, между ног. Как героя любой молодежной драмы, Фёдора мутило и подкашивало от одного запаха женщины, а всё лишь из-за жестокого недотраха в столь цветущем возрасте: молодому человеку на днях исполнилось 20. Фёдор вертелся в своём стуле на колёсиках, когда в комнату вошла девушка.
- Я-соседка, пришла посмотреть на твои новые колонки с саб-бамперами.
Девчушка была одета в лосины и футболку, а в руках она почему-то держала открытый зонт.
- Вуферами, - поправил Фёдор.
- Тебе нравятся мои буферы? - вдруг вскрикнула она и набросилась на Фёдора. Через 40 секунд, когда всё было кончено (обкончено), Фёдор произнес:
- Почему ты не закрыла зонт?
- Ой, забыла, - сказала девушка и ушла.

Тот день стал переломным в жизни Фёдора.

- Зурна! Зурна!
- Да, мой славный?
- Ты чем занят?

Докучаема мыслями фавора,
Моего покровителя светлого,
И танцуя волшебно-мерцающе,
Я схватила гуашь цвета яркого.

На бегу теряя по тапочке,
Напрягая мышцы икорные,
Пальцев тонких (но сильных), предплечия,
Распахнула дверь я балконную.

Издавая крики безбожные,
Отдающие эхом и ропотом,
Изготовив гуашь для деяния,
Ворвалась на балкон с громким топотом.

Осерясь, голубой своей мордочкой
Отвернувшись в космос бесчувственный,
Небо потно сопело и плакало,
Тихо ныло, почти не безумствуя.

Банку с краской как вес увесистый
В небо кинула ядро-бомбочно,
Чтобы дырку проделать в облаке,
Чтобы свет залил землю солнечно.

Размахнувшись, йокнув тенисно,
Испещряюще, грОмоздко, с нАдугой,
Рассмеялась раскатисто-весело,
Расплескала гуашь цвета радуги.

Карк вороны. Бика машины.
Слабый стон краски снижающейся...
И я так извиниться хотела
Перед тетей внизу отдыхающей...

"Да будет так"-
Сказал дурак.
А после этого ушел,
Какой осёл!

Так будем мы
Навек чисты.
Слова осла нам не указ,
Осел - козел и пидорас.

В коробке с забытым ненужным хламом лежали старые, никем не используемые вещи. Штопор для открывания бутылок, денежный зажим для зажима денег, исписанная вдоль и поперек тетрадь, которая закончилась, записная книжка с номерами телефонов и адресами, ручка для письма, детский конструктор ля конструирования.
Александр сел на седушку около коробки, и в его голове зашевелились раздумья. Зачем оставлять остатки прошлого? В сохранности охранять миновавшее? Нужно жить сегодняшним сегодня, а не завтрашним, ведь краткость жизни так мала, но речь говорится не об этом.
Не используешь - освободи место, расширь пространство, выкини на помойку, выброси в мусорный бак! Ведь вместо этой коробки может стоять что угодно, что может стоять здесь! Но коробка мешает этому, она мешает проникновению нового, свежего, что обновит и освежит жизнь!
Так граждане товарищи! Уберите старую коробку!

- Милый, я... я так хочу, чтобы ты полностью проник в меня... Понимаешь, абсолютно, ведь ты для меня.... Бывает, встречаешь человека, и он тебе становится так мил и близок, что хочешь быть с ним единым целым, впустить его максимально глубоко - так, чтобы упасть в нирвану, потому что нет большего наслаждения, чем единение двух... Но все мои неточные формулировки относительно какого-то человека- ерунда, потому что для меня ты один такой человек был и есть. Ты во мне сотворил май, так будем же!..
- Ну, блин... пошли к тебе.
- Всмысле?
- Ну, ты говорила, что у тебя дома никого нет.
- ...ты все это время думал про секс?!
- Э... ну да...
- Ах ты мерзавец! Ты можешь думать только об одном! Не хочу тебя больше видеть!

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

- Милая, я... Я хочу полностью проникнуть в тебя, понимаешь. абсолютно. Бывает, встречаешь человека, и он тебе так мил и близок, что хочешь стать с ним единым целым, оказаться в нем максимально глубоко, так, чтобы упасть в нирвану, потому что нет большего наслаждения, чем единение двух. Но все мои неточные формулировки относительно какого-то человека - глупости, потому что для меня ты один такой человек была и есть. Ты во мне сотворила май, так будем же!..
- Ну, блин... Пошли ко мне.
- Всмысле?
- Ну, у меня дома никого нет.
- Ты думаешь, что я говорил про секс?!
- Э.. ну да...
- Ну ладно, пошли.

lovelovelovelovelovelovelovelovelove

Я икаю икотой строптивой.
Так печально подумать, что все
Обо мне вспоминают так редко.

Мне приятно внимание их.
И не буду я пить водичку,
И уж точно не съем таблетку.

Я икаю икотой строптивой.

Даже если двенадцать,
То по-любому не двадцать,

Даже если и есть,
То по-любому не месть.

Даже если смеяться,
То по-любому меняться,

Даже если и жесть,
То по-любому не шесть.

безбрежных чувств
безбрежный снег.
как жаль секунды
беглой бег.
жаль,что вокруг
кружит молва:
на деле это лишь слова,
душонку колыхнут едва,
ты будешь колебанья мерить.

но в это все лишь хочешь верить .

Затаилась ошибка в плане лукавом,
Растворилась улыбка в тампоне кровавом,
Заварился тампон в белой глянцевой кружке,
Мне не нужно терять ничего и не даром.

Шоколад. Шоколад.
Я ела шоколад, когда плакала. А потом стала плакать, когда ела шоколад. Шоколад был горький, и мне было горько за свои габариты, но я плакала, горевала, ела шоколад. Потом я стала выдавливать кровь из безымянного пальца и облизывать ее. Мне было приятно утешать себя, ведь мне было больно, а у пальца не было имени. Представляете, он сочетал боль и нежность, но я даже не могла обратиться к нему, безымянному. А потом я писала что-то на розовых листочках, что-то поэтиное или прозаичное. Но как прозаично, что я никогда не узнаю, что это было, ведь это только что-то, ведь я смяла и выкинула розовые листочки в окно. А за окном ветрено было, и они кружили, мои маленькие жар-птахи. А у меня в груди была жар-птица, она обдавала меня своим языком, хлестала пламенем. Я легла спать, и все прекратилось, перестало жечь. Там во сне был прохладный лес, и капли росы на тонких нитях травы, и я шла босиком, и перестала есть шоколад, не ела и не плакала, и у безымянного пальца появилось имя, и облизывал его от крови кто-то другой, и розовые листочки залетели через окно и опустились на моей тумбочке, там в лесу была тумбочка,
наверное,
ведь я не помню своих снов. Но я точно была счастлива. Так грустно осознавать, что был счастлив.
Так грустно, что хочется есть горький шоколад.

Бисером грустит сознание,
Ты живешь в заиндевевшем здании,
Ты живешь заиндевевшим в инее.
Я хочу быть понятой, пойми меня:
Я хочу, чтоб сократилось расстояние,
Так, чтоб чувствовать твое в себе дыхание,
Так, чтоб рухнули у основания
Стены. Прекратились расставания.

поместите меня на обложку,
подпишите: "слабачка и сука".
пусть любуются все
квадратным лицом,
синяком от губы и до уха.
я комично нос задеру,
не прочесть на лице взрыв эмоций,
отойду, почешу свой синяк.
потянусь за новою порцией
равнодушия, холода, лжи,
а от близких - неверья и отторженья.
пожалею себя и опять
от сего получу наслаждение.

Мною дало в ширину.
Ширь разошлась в полноту.
И я ушла в глубину.
Всю, что возможна в быту.

Нет меня здесь и ни тут.
Там не ищи- не найдешь.
Или ищи - пустоту
Щупай, угодно ли лет.

Время пройдёт, ты поймешь.
Ширь разошлась в полноту.
После ушла в глубину.
Всю, что возможна в быту.

читать

читать

Ты девочка и похожа на мальчика. И я тебя люблю. Помнишь, читали, что женственные мальчики и мужественные девочки притягиваются? Но я не женственный, что это за слово, в самом деле. А вот мужественная девочка звучит сладко. А ты сама такая сладкая, что просто не могу оторваться. С горчинкой. С такой маленькой уродливостью. Потому и люблю. Моя Мускулина. Твой Феминн.

Читать.

Вложение: 3509627_soulmates_never_die.txt

читать

В колонках играла «The Widow» The Mars Volta уже, наверное, раз двадцать шестой. Я восседала на спине Марьяны в своем платье с длинным подолом, похожем на первый снег – таком же белоснежном и хрупком. Я била ее по спине, марала руки, впиваясь своими ухоженными ногтями ей в шею. Хватала за сальные волосы.
На стене весело зеркало. Я такая красивая, прозрачная. Моя кожа благородного оттенка, холодная и гладкая, как шелк.
- Скажи мне, какая я красивая.
- Необыкновенно красивая.
- Ладно, выключи магнитофон.
Марьяна благоговейно поцеловала меня в мой острый подбородок, и поспешила выполнить поручение.

В волшебном саду, где деревья блестят своей розоватой кроной, а в стволах их угадываются лица бородатых старичков; по земле разбросаны желтые цветы, лопухи и невиданные грибы, а травинки невозможно отличить одну от другой из-за их слияния в серебряном сиянии; небо высоко, и по нему мчатся лики ветра, спрятавшегося в облаках, я вела под уздцы ослепительно белоснежного единорога, в гриве которого запутались все цвета волшебного сада, а с рога стекали свежие и сочные капли крови.

Ревел и ревел, как девочка. Стояли около обшарпанной стены. Наверное, не только он царапал ее пальцами. Пальцы у Гошки были острые, ногти под корень обстриженные. Он их обстригал до крови. А Маша говорила, что нельзя под корень – нервные окончания там и прочее. А Гошка по дурости плакал, честное слово! Хотя я отлично понимаю, из-за чего. Холодно – раз. Обидно - два. Да и в конце концов – снег просто валит! У меня тушь потекла, по-моему это красиво. Я стояла и ждала, пока он доплачет. Хотя нет такого слова-то – доплачет. Потом говорю: «Гош, ну ты прекращай это дело-то». А он как ударит меня в живот. И еще так хорошо мне его выражение лица запомнилось: сначала на глазах будто тучи собрались, потом кулаки сжались, вены на лице проступили, и шмяк! Я аж кровью плюнула. Больно, куда деваться. Но он небось тоже теперь жалеет, идиот драный. Хотя я бы тоже его шмякнула, если б повод был – по яйцам, с ноги. Тяжело представить, насколько это больно. Дала ему сигарету, в плечо пнула и отошла подальше. Потом поворачиваюсь: «Сучка ты, Гоша!» А он орет: «АР-Р! Ять! Знаю!» И как разбежится, и как под машину сиганет…