Первая вылазка в Стамбул
Sadece bir cami.
Озгюр.

И вот, наконец, наступила суббота. Озгюр предложил нам съездить в центр Стамбула, и мы, конечно же, с радостью согласились, потому что впервые выбираться одним в незнакомый город было немного боязно. Но сначала Озгюр собирался посетить книжную ярмарку, открывшуюся как раз неподалеку – рядом с женским общежитием Фатиха, немного не доезжая до того самого Бейкента, который, как выяснилось, был никаким не супермаркетом, а микрорайоном, располагавшимся по другую сторону шоссе Стамбул-Эдирне. Мы тоже поехали на ярмарку, памятуя о том, что Тофик велел нам закупить побольше книг, в первую очередь – толковый словарь турецкого языка, он же словарь ТДК.
По ярмарке мы бродили довольно долго - разглядывали разнообразные обложки, дивились на высокие цены. Был там и Толкиен на турецком, и Гарри Поттер, и Яшар Кемаль с Львом Толстым. В конце концов, нашли мы и словари. Леха, правда, по ошибке вместо толкового словаря чуть было не приобрел англо-турецкий, но кто-то из нас вовремя заметил разницу в цене между словарями, купленными им и мной. А так они были практически одинаковые – здоровенные красные двухтомники, наводящие на грустные размышления о том, сколько же турецких слов мы еще не знаем.
На выходе с ярмарки мы бесплатно набрали еще и целый ворох турецких газет (еще не зная, что уж в газетах этих в общежитии точно не будет недостатка). Гулять по Стамбулу, будучи нагруженными всей этой прессой и тяжеленными томами словарей нам не хотелось, и мы попросили еще одного студента, поехавшего с нами на ярмарку, Селима, завезти их в общежитие и положить в нашу комнату. Селиму явно этого делать не хотелось, но он, тем не менее, согласился. Нагруженный увесистыми пакетами, он перебежал на другую сторону шоссе и залез в подкатившую чакмаклу. Тут Лёха, вдохновившийся этим очередным проявлением гостелюбия, вдруг захотел выразить Озгюру свое восхищение положительными качествами турецкого народа. Но он забыл, как по-турецки будет «честный», и пришлось ему лезть в словарик, который он предусмотрительно взял с собой. Озгюр полюбопытствовал, какое слово он ищет и зачем, а узнав, заявил, что далеко не все турки отличаются честностью. «Мы - студенты и вы тоже студенты. А студент студента никогда не обманет. Но в Турции есть и нечестные люди». Сказал он это с величайшей серьезностью, а потом еще и повторил, чтобы мы прониклись важностью этого заявления.
Тем временем подъехала чакмакла, и мы добрались на ней до метро «Ени Босна». Однако в само метро мы заходить не стали, а, купив в кассе на остановке билеты и подождав немного, сели в большой зеленый автобус, идущий до площади Таксим.
Несмотря на то, что основным видом транспорта, насколько я понял, в Стамбуле являются микроавтобусы («долмуши»), снующие тут и там с деловитым видом, здесь есть и настоящие большие автобусы, останавливающиеся не там, где захочется пассажирам или муаввину, а на специальных остановках. От наших они отличаются тем, что расстояния между остановками у них довольно значительные, и если пропустил нужную, возвращаться пешком приходится иногда по полчаса. Кроме того, некоторые из автобусов – частные, а остальные – муниципальные (с аббревиатурой IETT), и ездят на них по разным билетам. На каждом большом автобусе написана забавная фраза «Çevre dostu yeşil motor» - «Зеленый мотор – друг окружающей среды».
По пути нам то и дело попадались мечети. Мы, привыкшие к тому, что в России культовые здания редки и, раз пережили 20 век, значит, являются, как правило, сооружениями, представляющими большую культурную ценность, всё спрашивали Озгюра: «А это что за мечеть?» На что тот отвечал довольно однообразно: «Просто мечеть». В турецких городах мечетей немногим меньше магазинов. Когда строится новый микрорайон, он в обязательном порядке снабжается парочкой мечетей.
Итак, на автобусе мы доехали до Таксима. Для начала походили вокруг монумента Независимости, разглядывая скульптурные фигуры Ататюрка и представителей восставшего народа, потом сфотографировались на его фоне, а затем Озгюр повел нас куда-то, не очень уточняя сначала, куда. Пока мы шли по улочке, отходящей от Таксима, мной овладело радостное возбуждение. Вот, наконец, я иду по тому самому Стамбулу, о котором столько до этого слышал и читал! Возбуждение требовало выхода, и я достал свою «мыльницу» и сделал прямо на ходу несколько фотографий. В кадр попали куски домов, прохожие и Лёха с Озгюром.
В этом туристическом фотографировании есть, на первый взгляд, нечто забавное. В самом деле, обычному человеку, как правило, и в голову не приходит фотографировать улицы и дома родного города. (Конечно, это относится не ко всем, и я лично знаю людей, которые этим вполне успешно занимаются, но я говорю о человеке среднестатистическом). Однако стоит ему приехать в какой-нибудь другой город, и особенно иностранный, как он тут же хватается за фотоаппарат и начинает с горящими глазами нажимать на кнопку. Эти фотографии в большинстве своем имеют крайне малое отношение к искусству. И вряд ли самодеятельными фотографами движет восхищение местными красотами – красот немало и в родном городе, однако они остаются незапечатленными, да и в любом путеводителе можно найти куда лучше сделанные фотографии местных достопримечательностей. Зачем же туристы изводят пленку? Всё просто – они, зачастую сами этого не осознавая, хотят хоть как-нибудь сохранить свои ощущения. В каждом городе человек ощущает себя по-разному, каждому городу присущ свой дух и настроение, и именно эти неопределенные материи и хочется зафиксировать человеку. А свой город, выходит, фотографировать незачем – его настроение и так всегда разлито в воздухе, которым ты дышишь.
Итак, мы шли по улице, а Озгюр тем временем объяснял, куда именно мы идем. Я, как уже упоминалось, немного отвлекся, но Лёха потом пересказал мне, о чем он говорил. Оказывается, мы направлялись в некую немецкую клинику, где работала сестра Озгюра. Ему надо было зачем-то с ней встретится. Сестра Озгюра работала в довольно своеобразном отделении этой клиники – в отделении искусственного оплодотворения. Причем, как сказал Озгюр, этим делом не случайно занимаются именно в немецкой клинике: для мусульманина мастурбация – грех, так что донорами являются в основном иностранцы.
На входе в клинику нас остановили охранники и попросили убрать фотоаппараты. Выполнив их указания, мы вошли внутрь и сразу же увидели тело, лежащее в коридоре на каталке и укрытое с головой простыней. Из-под простыни торчали только ступни. По всей видимости, тело было трупом. Не задерживаясь, мы пошли по коридору и через некоторое время добрались до отделения, где работала сестра Озгюра. Пока он с ней беседовал, мы скромно сидели в сторонке, разглядывая плакаты с изображением сперматозоидов, яйцеклеток и эмбрионов.
Разговор у них получился недолгим – всего-то минут двадцать, и вот мы снова идем по той же самой стамбульской улице, возвращаясь на Таксим. Дойдя до монумента, мы увидели молодого человека с довольно длинными для турка волосами, который, переходя улицу, жевал булку и одновременно радостно махал нам рукой. Оказалось, что это Абидин, друг Озгюра и тоже студент университета Фатих. Озгюр хотел нас ему показать. Абидин почему-то не стал спрашивать, холодно ли сейчас в Москве, так что знакомство получилось быстрым. Вместе мы направились в сторону улицы Истикляль – своеобразного стамбульского Арбата. Однако прежде чем начать разгуливать по Истиклялю, Озгюр и Абидин завели нас в небольшую закусочную.
Поднявшись на второй этаж по деревянной скрипучей лестнице, мы уселись за столик, и вскоре официант принес нам то, что заказал для нас Озгюр – блюдо под названием искендер. Не знаю, потому ли, что искендер был первым по-настоящему турецким блюдом, которое я попробовал, или по какой другой причине, но именно он стал моей любимой турецкой едой. Искендер представляет собой мелко порезанное жареное мясо, смешанное с рисом, картошкой, овощами и кусочками поджаренного хлеба. Сбоку на тарелку наливается йогурт (турецкий йогурт не похож на тот, к которому мы привыкли, так что сначала я принял его за творог), и этот йогурт необходимо перемешать с прочими ингредиентами. Смешивать мясо с йогуртом показалось мне несколько странным обычаем, но в чужой монастырь со своим уставом ходить не принято, так что я смешал – и не пожалел.
Кроме искендера, мы отведали еще вареных мидий в раковинах – на них нужно было выдавливать сок из разрезанного пополам лимона. Абидин угостил нас кушаньем со смешным названием кокореч, которое оказалось обыкновенным пирожком с рыбой, но очень острым. Запивали мы всё это дело обыкновенной кока-колой.
Поев, мы выбрались на Истикляль и побрели по нему, то и дело останавливаясь, чтобы пофотографировать. Вокруг было полно народу, и, по-моему, в основном это были туристы. Озгюр то и дело хватался за мобильник – всю дорогу он выяснял отношения со своей девушкой, которая обиделась на него за то, что он, вместо того, чтобы приехать к ней, отправился гулять по городу с нами. Так что шли мы медленно, но наконец всё-таки добрались до конца Истикляля, до того места, где под землю уходит знаменитый, построенный еще в османские времена туннель, по которому ходит старинный трамвай. (По самому Истиклялю тоже ходит трамвай совершенно антикварного вида – доходит до конца улицы и отправляется в обратный путь). Мы заглянули в туннель, но на трамвае не прокатились. Нам было суждено сделать это в другой раз. В туннеле Озгюр в очередной раз переговорил со своей девушкой и торжественно заявил нам, что они помирились.
Выйдя из туннеля, мы зашли в расположенный неподалеку музыкальный магазин. Именно там у нас зародилась идея купить саз Женьке в подарок – но, рассудив здраво, мы пришли к выводу, что на Истикляле саз покупать неразумно. В каком-нибудь районе попроще он наверняка мог стоить раза в два дешевле. Выйдя из магазина, мы увидели целую толпу длинноволосых музыкантов, целеустремленно топающую мимо туннеля, таща чехлы с гитарами, виолончелями прочими инструментами. Стамбул – город неожиданных встреч.
После этого мы двинулись в обратный путь, но, не доходя до Таксима, свернули и попали в место, называющееся Çiçek Pasajı – «Цветочный пассаж». Почему-то об этом пассаже у меня воспоминаний не сохранилось, помню только, что Озгюр сказал нам, что это весьма крутое место. В чем заключается его крутизна, я не знаю.
Вообще о дальнейшем пути я помню не так уж много – сказались, видимо, усталость и обилие впечатлений. Мы долго шли по каким-то улицам, а вокруг становилось всё темнее и темнее… Озгюр зашел в салон связи и о чем-то поговорил с продавцами, потрясая своим мобильником… Затем, уже в полной темноте (а с уличным освещением дела в Стамбуле обстоят не лучшим образом), мы неожиданно вышли к Босфору. После узких улочек его широкое спокойное пространство производило завораживающее впечатление.
Мы сели за столик открытого кафе на набережной, в метре от воды, и заказали чаю. Стоил этот чай совсем недешево – в его стоимость, несомненно, входила и плата за вид на Босфор. Но нам было не до этого. Мы видели силуэт храма Святой Софии, черной громадой вырисовывающийся на фоне темного неба, видели ярко освещенную Девичью башню, похожую на брошенную в воду елочную игрушку, дышали морским воздухом… Тут я впервые почувствовал, что нахожусь в одном из тех городов, в которых история достигла такой плотности, что приобрела почти материальные свойства. История здесь – одна из составляющих воздуха вместе с азотом и кислородом. Словами мои тогдашние ощущения описать трудно, разве что воспользоваться затертым образом бегающих по коже мурашек.
Мы сидели на берегу довольно долго, но всё же не так долго, как хотелось бы. Пора было возвращаться в юрту. Часть обратного пути мы проделали на метро, где-то там и распрощались с Абидином. Метро, на котором мы ехали в тот раз, проходящее по северному берегу Золотого Рога - гораздо больше похоже на наше, чем то, на котором нам потом так часто пришлось кататься от Ени Босны до Аксарая. Разве что поезда там ходят гораздо реже. Пока мы ждали поезд, Озгюр преспокойно уселся на пол. Увидев, что мы смотрим на него в некотором недоумении, он спросил:
- У вас в Москве в метро не принято сидеть на полу?
- Нет, - ответил я.
- А целоваться принято? – вопросил Озгюр, проявив определенную осведомленность об обычаях москвичей.
- Принято.
- Ну вот. А по-нашему, в метро пристойнее сидеть на полу, чем целоваться.

В юрту мы приехали уже в десятом часу. Первая вылазка в Стамбул прошла успешно, однако нам еще нужно было зайти в Интернет и поделиться впечатлениями с родными и знакомыми.

Глава 3. Начинаем учиться… и заканчиваем

Hayatta en hakiki mürşit ilimdir.
Ататюрк

На следующее утро мы никак не могли заставить себя встать, и в итоге опоздали на завтрак. Но не на сервис! Затолкавшись в него, мы, в компании с неприятно бодрыми турками, поехали в университет.
У нас был запланирован поход на две пары – старой (то есть средневековой) турецкой литературы и турецкого языка. Первая пара была на втором курсе, а вторая – на первом. Найдя нужную аудиторию, мы несмело вошли в нее и уселись подальше от кафедры. (Большинство аудиторий в Фатихе напоминали маленькие кинозалы с рядами кресел, без парт и с кафедрой для преподавателя). Студенты не обращали на нас особого внимания. Знакомых из юрты видно не было. Вскоре вошел щеголеватый лектор (насколько я помню, он заменял того преподавателя, который должен был бы быть) и начал ораторствовать. В прямом смысле слова – выступал он артистично, говорил хорошо поставленным голосом и время от времени позволял себе изящные остроты – о последнем мы могли судить по реакции аудитории, ибо острот этих, увы, не понимали. Нам вообще было сложно следить за лекцией, потому что мы ужасно хотели спать и то и дело отключались, теряя нить рассказа, который и без того был непонятен. Когда пара кончилась, мы, полностью измотанные, выползли из аудитории и пошли есть. Время было далеко не обеденное, но мы же не завтракали.
Потом мы взобрались наверх по лестнице, которая вела от столовой, посидели на скамейке, поглядывая на Мраморное море и греясь на солнышке, и пошли к русской преподавательнице Тамаре. (Не помню, почему мы к ней пошли, видимо, она нас приглашала). Тамара не стала поить нас чаем (а мы уже привыкли, что все нас чем-нибудь поят), но дала нам карточку для таксофона – насовсем, и четыре номера русско-турецкого журнала «Перспектива» – почитать. Журналы я положил в свою сумку. Они были ужасно тяжелыми.
Попрощавшись с Тамарой, мы обнаружили, что время еще есть, и принялись бродить по тропинкам Фатиха. Нашли стол со скамеечками, посидели, опять-таки предаваясь созерцанию Мраморного моря. (Все первые дни этот вид не давал нам покоя. Потом мы к нему немного привыкли, да и погода в ноябре испортилась, так что по большей части море невозможно было рассмотреть).
Потом, нехотя, но влекомые привитым нам в инязе чувством дисциплины, мы побрели на пару турецкого языка. На этой паре мы попали в общество первокурсников, которые проявили к нам больше интереса. Обнаружился и один турок, который жил в юрте. Он сказал нам, что видел нас там, но мы его не вспомнили. А между тем это был ни кто иной, как Биляль Гюнер, с которым нам пришлось потом познакомиться едва ли не ближе, чем со всеми остальными турками, вместе взятыми. (Впрочем, он-то турком, собственно говоря, не был).
Уделил нам внимание и преподаватель. Это был профессор Мехмет Гюмюшкылыч (его фамилия переводится как «серебряный меч»), полненький весельчак с забавной дикцией – вместо «р» он говорил «х». Гюмюшкылыч сразу заметил нас среди студентов (похоже, мы уже встречались с ним в кабинете Джихана) и, позабыв про лекцию, начал знакомить с нами аудиторию. Лёху он вытащил на сцену и предложил присутствующим задавать ему вопросы. Вопросов я не помню, но для того, чтобы ответить на один из них, Лёхе пришлось написать на доске весь русский алфавит. Этим он привел аудиторию в полный восторг.
Таким образом, процесс знакомства с турками занял почти всю пару. В конце, впрочем, Мехмет-бей продиктовал кое-что – про то, на какие категории подразделяются гласные звуки в турецком языке. А когда пара закончилась, он повел нас в свой кабинет (немаловажная деталь фатиховского устройства – похоже, каждый преподаватель имеет там свой собственный кабинет). Конечно же, он захотел нас чем-нибудь угостить и спросил нас, не желаем ли мы сэндвичей. Но это мы потом поняли, что имелся в виду сэндвич, а сначала я услышал это слово как «сандойч», а Леха – как «санди уч». Когда мы поняли, о чем говорит Мехмет-бей, мы, конечно, согласились, и через минуту каждый из нас получил по сэндвичу, размером с хороший турецкий батон (турецкие батоны раза в два меньше наших).
Побеседовав немножко с Гюмюшкылычем, мы двинулись по направлению к юрте – пешком. Конечно, мы помнили, что «здесь никто пешком не ходит», но, во-первых, традиции для того и существуют, чтобы их время от времени нарушать, а во-вторых, нам не хотелось тратить 600 тысяч лир. Это потом мы смирились с дороговизной здешнего транспорта, а поначалу она нас сильно смущала. По дороге мы обнаружили целых три банка, в одном из которых был очень выгодный курс, но доллары-то мы уже поменяли в «Мигросе». Добравшись до юрты, мы прилегли отдохнуть и уснули. Разбудил нас Салих, который заглянул в нашу комнату и сообщил, что пора ужинать. После ужина мы снова заснули – видимо, накопившаяся переписная усталость еще давала о себе знать. Проснувшись часов в восемь, мы пошли звонить Тофику – ибо он велел, чтобы мы ему по прибытии позвонили. Телефон находился в подвале, рядом с кантиной, и, разговаривая, нам приходилось перекрикивать включенный на полную громкость телевизор. Хорошо еще, что в тот момент не передавали какой-нибудь футбольный матч, иначе разговора не получилось бы совсем. Лёха позвонил Тофику, я позвонил домой, и мы пошли в интернет-кафе. Посидев там часок-другой, мы поднялись к себе и планировали уже предаться законному отдыху, когда в дверь заглянул Фахри и сообщил, что с нами хочет поговорить мюдюр (то есть начальник общежития) Озкан-бей. Делать нечего, мы пошли к мюдюру.
Кабинет Озкан-бея находился на первом этаже, неподалеку от Интернет-кафе. Мюдюр оказался молодым (на вид не больше двадцати пяти), но весьма серьезного вида человеком. Он пригласил нас, как выяснилось, затем, чтобы познакомить с правилами жизни в юрте. Правила были довольно просты и сводились, в основном, к запрету курить и употреблять спиртное в стенах общежития. (Надо сказать, последний запрет мы в дальнейшем несколько раз нарушили). Кроме того, мюдюр объяснил нам, каково назначение тех синих резиновых тапочек, которые стояли в туалете. Как выяснилось, они стояли там отнюдь не случайно.
Пообещав следовать указаниям мюдюра и раз десять сказав «тамам» (что означает согласие со словами собеседника), мы распрощались с ним и вернулись в свою комнату.
Чтобы больше не возвращаться к этой теме, я расскажу здесь, как протекало наше обучение в Фатихе. А протекало оно не так, чтобы уж очень бурно. На следующей неделе мы еще пытались влиться в учебный процесс, упорно борясь с утренней сонливостью, от которой в Стамбуле, почему-то, страдали раз в десять сильнее, чем в Москве. Так, мы побывали на лекции по народной литературе (Türk halk edebiyatı), где преподаватель Хюсейн Озджан повествовал о творчестве народного поэта Караджиоглана. Стихотворение этого поэта мы тщательно записали, а вот последующее разъяснение его смысла снова вогнало нас в сон. Мы еще раз сходили на лекцию по старой турецкой литературе, где был уже другой лектор. Записали еще одно стихотворение, на этот раз газель некоего Фузули, каждая строчка которой кончалась неизменным «olmasun ya Rab», что несколько меня развеселило, и, может быть, поэтому я более-менее вник в суть последовавших неизбежных пояснений. Правда, теперь я никак не могу вспомнить, о чем шла речь.
И, наконец, мы посетили лекцию по новой турецкой литературе. Естественно, первым делом мы записали стихотворение, которое тщательно продиктовал лектор Али Йылдыз. Написал это стихотворение некто Ахмет Кутси Теджер, называлось оно «Nerdesin» («Где ты?»), и я не могу удержаться от того, чтобы привести его здесь целиком.

Geceleyin bir ses böler uykumu,
İçimi ürpermeyle dolar: - Nerdesin?
Arıyorum yıllar var ki ben onu,
Âşkıyım beni çağıran bu sesin.

Gün olur sürüyüp beni derbeder,
Bu ses rüzgârlara karışır gider.
Gün olur peşimden yürür beraber,
Ansızın haykırır bana: - Nerdesin?

Bütün sevgileri atıp içimden,
Varlığımı yalnız ona verdim ben,
Elverir ki, bir gün bana derinden,
Tâ derinden bir gün bana ‘Gel’ desin.

Этих трех строф Али Йылдызу хватило на всю пару. Он разобрал их буквально по косточкам, растолковав студентам, что значит каждое слово и где в этих словах скрыто влияние Валери, Верлена, Бодлера и Малларме. При этом лектор раз сто повторил на все лады это самое «нердесин», а кроме того, он с таким жаром произнес «урпермейле долар» (что-то вроде «наполняет трепетом»), что Лёха сказал: «Я знаю, о чем это стихотворение. Конечно же, о любви. О большой любви к деньгам».
Я пытался понять пояснения Али-бея и почти ничего не записывал. Это заметил сидевший рядом Биляль, который в конце пары спросил, всё ли мы поняли. Мы сказали, что не совсем. Тогда он вызвался прийти к нам вечером и растолковать всё подробно еще раз. И действительно, после ужина он зашел к нам с толстенной книгой, которая оказалась хрестоматией этой самой новой турецкой литературы. Оказывается, стихотворение, которое лектор так вдумчиво диктовал, было и так вполне доступно каждому студенту.
Когда мы сверили с книгой то, что было записано в наших тетрадях, Биляль раскрыл свою тетрадь и продиктовал нам «разъяснение» стихотворения (açıklama): «На протяжение долгих лет каждую ночь поэта будит некий голос. Этот голос наполняет душу поэта трепетом, он не знает, откуда этот голос взялся. Но, несмотря на это, он влюблен в этот голос, зовущий его. Наступает день, и поэт под влиянием этого голоса принимается бесцельно бродить по улицам. Иногда ветер уносит голос, иногда же голос противостоит ветру. А иногда голос вдруг подкрадывается к поэту сзади и неожиданно говорит ему: «Где ты?» Поэт отказался от всего, что было ему дорого: от семьи, известности, славы, положения в обществе - и всё ради этого голоса. Поэт хочет, чтобы голос наконец сказал ему не «Где ты?», а «Приди!».
Собственно говоря, билялевское «разъяснение» представляло собой просто-напросто пересказ стихотворения прозой, а все ссылки на Бодлера с Малларме и прочий символизм наш приятель счел неважными. Вообще, по мере того, как я узнавал Биляля поближе, мне всё непонятнее становилось, каким же ветром этого доброго, но простоватого паренька из далекой курдской деревушки занесло на литературный факультет. Причем он явно собирался посвятить свою жизнь именно литературоведению, и у него перед глазами был замечательный пример. Хрестоматию, в которой было напечатано стихотворение достопочтенного Ахмета Кутси Теджера, составил не кто-нибудь, а выходец из того же самого Буланыка, в котором родился Биляль.
Мы, на всякий случай, переписали из хрестоматии следующее стихотворение, «Bursa’da Zaman», но больше на лекцию по новой турецкой литературе так и не пришли. Равно как и на лекции по старой турецкой литературе, и на лекции по народной турецкой литературе. Не то, чтобы мы осознанно решили больше не ходить на литературу – просто как-то не сложилось. Ноги сами собой несли нас не в аудиторию, а в Интернет-кафе…
Единственный преподаватель, которому посчастливилось увидеть нас несколько раз, был уже упоминавшийся Мехмет Гюмюшкылыч. Правда, на фонетику мы больше не ходили. Интереснее нам показалась морфология, которую Гюмюшкылыч читал второму курсу. Конечно, все эти бесконечные аффиксы мы уже хорошо знали, но всё-таки, посещая раз в неделю его лекции, мы успокаивали свою совесть, которая неустанно твердила нам, что бродить по Стамбулу, конечно, дело хорошее, но мы же приехали сюда учиться…

День второй
Vse studenty v obschejitii milye ludi,
tolko ochen bystro govoryat.
(из письма домой)

Утром надо было вставать в начале девятого. Как сказал нам Хюльки (или Фахри), без пятнадцати девять в университет уходил сервис. До этого надо было позавтракать. Но как же не хотелось вставать! (Я сначала думал, что всему виной последствия переписи, но потом пришел к выводу, что это, видимо, какое-то свойство турецкого воздуха – ТАК не хотеть просыпаться по утрам мне еще не доводилось). Так что, выслушав трезвон своих будильников, мы снова было задрыхли, но тут в комнату заглянул Фахри и тихо сказал, что пора завтракать. Пришлось подниматься.
Завтраки в юрте всегда были одинаковыми, так что первый наш завтрак потом повторялся в точности – конечно, если мы на него попадали, что случалось с течением времени все реже и реже.
Чай. Его надо было цедить из какого-то металлического бака – из одного краника лилась заварка, из другого – кипяток. Чай был отвратительный. Его можно было пить только очень горячим. Едва он остывал, от него начинало тошнить. Даже удивительно – в университетской столовке чай был очень хорош, да и вообще – где бы мы в Турции ни пили чай, даже в Буланыке - он ни в какое сравнение не шел с тем пойлом, что студенты пили по утрам в юрте.
Оливки (маслины). Все мы знаем, что такое оливки, все ели их за каким-нибудь праздничным столом. Так вот, в Турции, где завтрак не представляют себе без оливок, они имеют совершенно другой вкус. Не буду изощряться в его описании, скажу лишь, что единожды эти оливки попробовав, больше я их старался не есть. А Лёха ничего, уплетал за милую душу.
Мед. В маленьких таких пластиковых корытцах, сосновый. Сосновый мед… Красиво звучит. Почти как «деревянное облако».
Еще были плавленый сыр, вишневый джем и ореховый крем – тоже в корытцах.
Мы припозднились – народу в столовой почти не было. Тем не менее, мы не очень-то торопились, будучи уверены в том, что сервис уходит без пятнадцати. И вот, позавтракав, вышли мы из столовой, поднялись по лестнице, выбрались на улицу… На улице было пустынно. Ни сервиса, ни студентов… Один Салих в своем неизменном синем комбинезоне. Где же сервис, спросили мы у него. Уехал, ответил Салих. Он без двадцати уезжает. Так мы впервые столкнулись с турецкой приблизительностью. Турки часто говорят что-нибудь с очень уверенным видом, а потом выясняется, что реальность не совсем совпадает с их словами…
Мы призадумались. В институт надо было попасть – сегодня мы должны были наконец-то встретиться с Мустафой Услу, прояснить вопрос с расписанием и питанием… И мы пошли пешком, ведь лир-то у нас по-прежнему не было. Лёха уверял, что запомнил путь – и ведь в самом деле запомнил. Хотя, надо признать, путь был прост – опять вдоль по шоссе, только в другую сторону.
Идти было хорошо. Тепло. Солнце поднималось все выше по ярко-синему небу, и начинало становиться жарко. Я снял свой пиджак (поначалу мне казалось, что в такое солидное заведение ходить подобает исключительно в костюме. Это быстро прошло.) Слева было что-то вроде пустыря, там росли турецкие растения и жили турецкие насекомые. Одно из этих насекомых выскочило на обочину прямо перед нами – большущий кузнечик, раза в четыре больше наших.
Потом мы дошли до приземистого строения, огороженного проволочной сеткой. Надпись на строении извещала: «Гостиница для собак». Собак, впрочем, видно не было. А за собачьей гостиницой начинался солидный оранжевый забор, за которым виднелись симпатичные виллы. Мы шли, шли вдоль этого забора, свернули вслед за ним с шоссе, и наконец увидели перед собой величественную прямоугольную арку, знаменующую собой вход на территорию университета Фатих. Мы преспокойно прошли под этой аркой, и охранники, сидевшие в стеклянной будке, проводили нас ленивыми взглядами. Путь от юрты до Фатиха занял около часа, но мы, в общем-то, не особенно спешили.
Фатих был пустынен – все студенты были на занятиях. Мы решили не торопиться на встречу с Джихан-беем, а сперва немного осмотреться.
Университет больше напоминал дом отдыха, чем учебное заведение – газоны, пальмы, клумбы. На газонах были установлены крутящиеся поливальные фонтанчики. Дорога, ведущая от входа, переходила в аллею, по обе стороны от которой стояли трехэтажные учебные корпуса. Слева открывался красивый вид на Мраморное море и озеро Бююк Чекмедже. (Да что там красивый, великолепный! Конечно, потом мы к нему постепенно привыкли, но в то утро просто не могли отвести глаз.) Лёха, конечно же, не мог смотреть на все это спокойно. Он достал фотоаппарат и начал фотографировать. Когда съемки были завершены, мы решили все-таки пойти к Джихан-бею.
Первая пара кончилась, на аллее появились студенты. Мы уже хотели было войти в блок А, где, как мы помнили, находился кабинет Джихан-бея, как вдруг нас остановил невесть откуда взявшийся охранник. Вычислил, паршивец, что мы не совсем здешние. Впрочем, это, наверное, легко было сделать – мы оглядывались по сторонам, как туристы на Красной площади, да еще и по-русски разговаривали. Охранник потребовал у нас кимлик (аналог студенческого билета), которого у нас, естественно, еще не было. Мы попытались объяснить ему, кто мы такие, и он вроде понял. Но велел идти нам в ту самую будку на входе и объяснится еще раз там. Делать нечего, мы двинулись в сторону выхода… Но потом заметили, что охранник куда-то ушел, и решили, что с визитом в будку можно и подождать.
Мы быстро забежали в блок А и отправились на поиски кабинета Джихан-бея. Этот кабинет, как мы помнили, находился на втром этаже, так что вскоре мы его нашли. К нашему удивлению, Джихан не проявил особого интереса к составленному мной расписанию, только благожелательно улыбнулся и снова сказал, чтобы мы выбирали пары по своему усмотрению. Это настолько расходилось с тем, к чему мы привыкли в своем богоспасаемом отечестве, что опять слов у нас не нашлось. Но мы все-таки еще не избавились от тофиковского зомбирования и продолжали попытки действовать по его программе. Поэтому мы опять попросили о встрече с Мустафой Услу, лелея надежду, что уж он-то предоставит нам специальную программу обучения, где будет до фига языка. И что же? Джихан-бей позвонил по телефону – и Мустафа Услу явился, собственной персоной. Он был очень рад нас видеть, очень рад получить привет от Тофика, вообще казался человеком веселым и полностью довольным жизнью. Вот только никакой программы он нам не пообещал и вообще убежал довольно быстро.
Все то время, что мы находились в джихановом кабинете, туда то и дело заходили какие-то преподаватели – обсудить разные вопросы с начальством. Джихан представлял нас каждому из них, они жали нам руки, улыбались. В конце концов забрел и студент-старшекурсник, выглядевший типичным отличником в очках и не очень похожий на турка. (Встречались нам такие, и не так уж редко. Был даже один Ислам с пшеничной шевелюрой. Это служило напоминанием о том, что турки ассимилировали множество народов, в том числе и славянских).
Отличника-старшекурсника звали Хикмет. Джихан-бей, поговорив с ним о чем-то своем, научном, вдруг попросил его проводить нас по институту, показать, что здесь к чему. Хикмет безропотно согласился. Но сейчас у него была пара, и мы договорились, что встретимся у кабинета Джихан-бея в половине второго. (Было около двенадцати).
Оставалось одно, последнее дело – еда. Джихан, будучи спрошен об этой тонкой материи, застенчиво улыбнулся и стал куда-то звонить. Завершив переговоры, он дал нам номер кабинета в блоке напротив. В том кабинете нас ждал Сельчук-бей, который должен был снабдить нас талонами на еду. На этом мы с Джихан-беем распрощались, обменявшись рукопожатием, и двинулись на поиски Сельчук-бея.
Этот Сельчук, которого мы видели в первый и последний раз в жизни, оказался довольно молодым человеком. Он выдал нам талоны на конец октября и ноябрь, а потом спросил, знаем ли мы, что происходит в Москве. Мы, конечно, не знали, что в тот самый вечер, когда мы бродили по шоссе в поисках Бейкента, в Москве террористы захватывали театральный центр на Дубровке… Сельчук-бей показал нам газету, лежавшую на его столе, а потом и совсем отдал ее нам. На первой странице было написано большими черными буквами: «Moskova çaresiz» – «Москва в безвыходном положении». Но мы тогда были еще слишком поглощены своими проблемами, и не стали особенно вдаваться в суть происходившего в Москве.
Мы пошли и поменяли несколько долларов в отделении какого-то банка, которое находилось в том же блоке, что и кабинет Сельчук-бея, а потом вышли на улицу. Тут нас снова поймал охранник, и на этот раз увильнуть от похода в будку не удалось – он нас сам туда препроводил. В будке нас допросила девица в униформе, позвонила по нашей просьбе Джихан-бею, и вопрос был улажен. Нас отпустили на все четыре стороны, и больше ни разу не приставали, хотя кимлики мы получили еще очень не скоро. Запомнили они нас, что ли?
До встречи с Хикметом оставалось еще какое-то время, и мы решили поискать русских преподавателей. Мы знали от Тофика, что они тут есть – он просил передавать им привет. Мы хотели поговорить с ними, чтобы выяснить наконец, будут нас здесь вообще учить турецкому или нет. Ну и просто хотелось уже поговорить с кем-нибудь, кто по-человечески мог бы растолковать, что здесь к чему. Однако поиски ни к чему не привели. Мы бродили по этажам и коридорам блока А, видели таблички с аглийскими и даже болгарским именами (болгарин был профессором математики), но русских преподавателей так и не нашли. Тем временем пора уже было встречаться с Хикметом.
Хикмет уже ждал нас возле кабинета Джихан-бея. Он, видимо, не очень представлял себе, что с нами делать, и первым делом предложил показать нам библиотеку. (А куда еще мог повести нас человек с такой примерной внешностью?) Но тут, боюсь, я поступил с ним не слишком вежливо. Отклонив приглашение посмотреть библиотеку, я попросил его отвести нас к русским преподавателям. Хикмет безропотно согласился и повел нас в блок В, где и обнаружился их кабинет.
Вот ведь странная штука – память! Я запомнил имена почти всех турок, с которыми встречался в Турции, а имена и даже фамилии этих русских преподавателей забыл. Это были муж и жена – муж худощавый, с постоянной иронической улыбкой на губах, а жена полненькая и говорливая. Было им под пятьдесят.
Они уже знали о нашем прибытии и даже спросили, почему мы не зашли раньше. Налили нам с Хикметом чаю и стали рассказывать о здешнем житье-бытье. Выяснилось из их рассказа следующее:
1) Никто не будет разрабатывать для нас никакой спецпрограммы, надо развивать свой турецкий самостоятельно – болтая со студентами в юрте. А что до всей этой литературы – можно на нее спокойно не ходить, никто по этому поводу расстраиваться не будет.
2) Центр отсюда очень далеко. Нужно ехать сначала на мини-автобусе до станции метро «Ени-Босна», потом на метро – и то попадешь еще не в самый центр, а в район Аксарай, откуда до Босфора еще час ходьбы. На сервисы можно не рассчитывать – они уходят только после окончания учебного дня, в пять часов. А транспорт здесь дорогой, хотя для студентов – скидка.
3) Недалеко отсюда находится район Бююк Чекмедже, где есть море и рынок. Добраться до него можно, доехав до Мигроса (это такой супермаркет) и сев потом на бесплатный мигросовский автобус.
4) В Стамбуле лучше не вступать в контакт с русскоговорящими («Были случаи – заманивали, нападали, отбирали паспорт» – это сказала жена, а муж вставил: «Да ладно тебе их запугивать»).
Где-то в середине разговора Хикмет, сославшись на то, что ему надо идти на пару, удалился. Больше мы с ним не пересекались.
Потом женщина предложила нам заглянуть в аудиторию, где в тот момент проходило занятие «русской» группы. Мы согласились, и она повела нас в другой блок, по пути показав, где находится столовая.
Со студентами, изучающими русский язык, занималась еще одна русская – Тамара Гурджиева (почему-то я запомнил, как её звали). Студентов в аудитории было человек двенадцать – Кенан Топал, с которым мы виделись в Москве (он приезжал на месяца учиться в инязе), Фахри, еще двое турок мужеского полу и девушки. Среди девушек обнаружилась и Элиф, которую мы тоже видели в Москве. Только мы не сразу её узнали – в Москве она всё время носила платок, а здесь, естественно, была без платка, и длинные волосы сильно её изменили. Та преподавательница, с которой мы пришли, представила нас и спросила, не хотели ли бы они провести с нами несколько встреч для бесед на русском языке. Все с большим энтузазмом сказали, что да, очень хотели бы. Стоит ли говорить, что ни одной встречи так и не состоялось?
Они читали и переводили на русский текст, который уже с первых услышанных слов показался нам с Лёхой до боли знакомым. И правда – это был текст про архитектора Синана из учебника «Türkçe öğreniyoruz», по которому мы с Даниловым занимались на втором курсе.
Наше появление вызвало некоторое замешательство. Студенты, и в особенности студентки, стали смущаться, и качество их перевода, по словам Тамары, значительно снизилось. Сама Тамара, по всей видимости, была не очень-то довольна нашим приходом. Впрочем, до конца пары оставалось уже немного времени.
После пары мы остались немного поговорить с Тамарой. Единственное, что осталось в моей памяти от этого разговора – её жалобы на неподобающее, с ее точки зрения, отношение турецких студентов к учебе и преподавателям. Так, она очень злилась на то, что они все время норовят назвать ее просто Тамарой, не прибавляя к имени уважительного обращения «hocam».
Потом мы пошли в столовую. К ней вела длинная лестница, и, прежде чем спуститься по ней, мы снова немного полюбовались видом на Мраморное море. В столовой было несколько залов – собственно столовая, кафе и нечто под гордой вывеской «Fast & Food». Мы решили для начала не мудрить и пошли в «просто столовую». Набрали каждый на четыре фишки еды (мы называли талоны на еду фишками, потому что по турецки талон – «фиш», и на них было написано «Yemek fişi») – суп, второе, да еще так называемый «плов» (просто рис, больше ничего – вот что называется в Турции пловом), сок, что-то на десерт… Потом, посчитав фишки, мы решили, что если мы будем так наедаться каждый день, фишек нам не хватит. Наивные! Мы все еще думали, что будем ходить в университет каждый день.
Пообедав, мы решили (точнее, Лёха решил – мне-то уже казалось, что на сегодня хватит хождений) поехать в «Мигрос», поменять наконец-то доллары и вообще посмотреть, что там к чему. Так состоялась наша первая поездка на чакмакле. Чакмаклой мы называли мини-автобусы, ходившие от Ени-Босны до какого-то населенного пункта под названием Чакмаклы, и название это было написано красивыми буквами на каждом автобусе. Кроме того, каждый автобус был снабжен специальным человеком, называвшимся «муаввин», то есть «помощник». Турецкие муаввины отчасти похожи на наших кондукторов, но если кондуктор занят лишь продажей билетов, то жизнь муаввина гораздо насыщеннее и интереснее. На каждой остановке он выскакивает из автобуса и начинает что есть силы кричать: «Ара! Ара! Свободная машина! Ени-Босна! Ени-Босна!!! Арррааа!!!!!!!» Что такое «ара» мы так и не смогли выяснить. Видимо, это просто традиционный боевой клич стамбульских муаввинов. Так он надрывается на каждой остановке, и вы начинаете удивляться, сколько, оказывается, энергии может быть заключено во вполне с виду обычном человеке. Но если вы увидите его на конечной остановке, когда автобус стоит среди других автобусов и ждет, пока в него не набьется достаточно пассажиров, вы поймете, что недооценивали муаввина. Как угорелый, он мечется рядом с автобусом. Он кричит в три раза громче – ведь надо перекричать конкурентов. Он в исступлении стучит кулаком по своему автобусу, от чего тот ощутимо трясется. И так он может неистовствовать и десять минут, и двадцать – пока автобус не поедет.
Мы помнили, что студентам полагается скидка, и, протягивая муаввину деньги, твердо сказали ему: «Студенческий!» Так мы и ездили все два месяца нашего пребывания в Стамбуле, прикидываясь турецкими студентами, хотя на первых порах у нас даже кимлика не было. (И только один единствееный раз нам попался муаввин, который стребовал с нас полную цену. Он сказал нам, что мы не студенты. (Интересно, с чего он это взял?) Лёха резонно возразил ему, что мы – иностранные студенты, на что тот ответил: «Иностранных студентов не бывает!»)
До «Мигроса» мы доехали быстро. («Мигрос», собственно говоря – то же самое, что «Рамстор». Почему-то в России он решил скрыться под псевдонимом). Первым делом мы поменяли доллары, и, набив кошельки местными миллионами, пошли бродить по супермаркету. Зашли в музыкальный отдел, потом в книжный (там продавалась «Война и мир»). Затем Лёха увидел салон связи и купил себе турецкую карточку для мобильника, после чего мы с чистой совестью отправились в юрту.
Мы успели к ужину. Поев, поднялись на свой этаж и приготовились отдохнуть, но не тут-то было. Я уже было начал засыпать, когда к нам заглянул Фахри и пригласил нас в свою комнату - поговорить. У меня не было настроения вести беседы на турецком, поэтому я притворился спящим, а Лёха пошел. Через некоторое время Фахри появился снова и «разбудил» меня, сказав, что его друзья жаждут увидеть и второго русского. Делать было нечего, и я пошел вместе с Фахри в его комнату, которая находилась на том же третьем этаже. Лёха сидел там и обсуждал с двумя турками особенности работы турецких операторов мобильной связи (дело в том, что его крточка никак не хотела начинать работать). Одного из турок звали Исмаил, а другого – Озгюр. Этого Озгюра, видимо, не очень интересовал Лёхин телефон, поэтому вскоре он предложил мне спуститься вниз, в «кантин», то есть буфет, попить чайку и побеседовать.
Беседа началась уже в лифте. Первым делом Озгюр спросил меня, дорого или дешево стоят в Москве разные вещи. Такое направление разговора меня не очень устоило – в ценах я не ориентируюсь и вообще плохо запоминаю цифры. Поэтому я решил перевести разговор на политику, благо заботами Тофика мы уже стали знатоками политической лексики. В Турции вот-вот должны были состояться парламентские выборы, и я заговорил было про них, но тут Озгюр стал заказывать чай, а когда мы уселись за столик, он снова заговорил о России. Я не помню всего, о чем мы говорили, помню только, что он выспрашивал меня о том, какие породы собак у нас популярны и есть ли в России мухи. А потом он завел какой-то уж совсем непонятный разговор.
Надо сказать, что Озгюр относился к категории непонятных турок. А когда он увлекался, он начинал говорить в два раза быстрее и в три раза неразборчивее. Поэтому в тот раз я вообще не понял, к чему он клонит, разве что разобрал, что его интересует, не собирается ли кто-нибудь из моих знакомых в ближайшее время в Турцию. Впрочем, в течение следующих недель Озгюр возвращался к этой теме не раз, и изрядно нас (в особенности Лёху) ей утомил. Он хотел, чтобы мы нашли ему кого-нибудь, кто хотел бы съездить в Турцию – он бы принял этого кого-нибудь и поселил бы у себя в доме, по всей видимости, с целью налаживания межкультурной коммуникации. В начале его требования звучали так: это должен быть студент, знающий хотя бы английский. Впоследствии его желания несколько видоизменились, и он требовал, чтобы мы предоставили ему девушку, говорящую по-английски и по-турецки. Почти месяц он надоедал нам своими несбыточными мечтами, пока не понял, наконец, что ни девушки, ни черта лысого он от нас не дождется. (На первых порах Лёха добросовестно спрашивал в электронных письмах всех своих знакомых, не хотят ли они приехать в Турцию и пожить у Озгюра, но почему-то никого эта идея не вдохновила).
Закончился этот день также, как и предыдущий – в интернет-кафе. Написав письма, мы добрались до своей комнаты, где уже вовсю дрых Хюльки, и завалились спать.

1. День первый

Şimdi bak: şöyle bir şey…
(турки)

Утром было очень холодно, падали редкие маленькие снежинки. Конец октября – а холод такой, что уши можно отморозить. По крайней мере, так мне показалось, когда я вышел на улицу – было очень рано, ночью я спал три часа, и мир казался мне очень неприятным местечком.
Я улетал в Турцию. На два месяца – не как турист, а на практику. В Стамбул, в университет Фатих, изучать турецкий язык.
У меня не было времени подготовиться к отъезду или даже просто подумать о том, каково мне будет в Турции и чем я там буду заниматься. Дело в том, что целый месяц до отлета я занимался переписью населения, и последний раз я был на переписном участке как раз накануне.
О, перепись населения! Это отдельная песня. Может быть, когда нибудь я еще напишу про эту перепись – про комнатку совета ветеранов, превратившуюся в переписной участок, про властную мадам Квитко, которая под конец уже сама не понимала, чего от нас хочет, про мрачные подъезды сталинского дома, похожие на декорации фильма ужасов (иногда казалось, что из-за угла вот-вот выглянет унылый монстр), про Женьку, поившего нас пивом во дворе, про растерянного Палыча, который не вынес тяжелой серьезности «государственной задачи» и ушел в отставку, про самоотверженную Майю пятнадцати лет от роду, про «Му-Му» и салат с курицей и ананасами, про Лёху, кормившего пирожками нищих старушек в подземном переходе…
Про Лёху-то я, впрочем, уже сейчас напишу. Потому что в Турцию мы поехали вместе.
Накануне Лёха провел на переписном участке гораздо больше времени, чем я. Я-то сбежал после обеда. Собственно, мне нечего стыдиться – свои дела я привел в порядок, по крайней мере те дела, которые я считал важными. А вот переписывать свою записную книжку и заново придумывать для нее всю статистику я не хотел. Во-первых, у меня плохо с математикой, во-вторых, было такое предчувствие, что если я вернусь на участок, я зависну там еще очень надолго. А у меня еще были дела, о которых я здесь писать не буду, тем более что до самого вечера меня преследовали сплошные неудачи. Домой я попал в двенадцатом часу, а Лёха – еще позже. Он не мог так просто уйти с участка, потому что он патологически ответственный человек. Это у него даже на лице написано – недаром декан, едва только взглянув на нас, сразу назначил его старостой.
Так или иначе, оба мы были невыспавшиеся и усталые – причем эта усталость копилась целый месяц и стала почти хронической. Я был словно во сне. Зал аэропорта казался мне огромным аквариумом, воздух покачивался, как вода, и меня несло течением. Очередь на сдачу багажа – очередь на проверку документов – последний взмах рукой провожающим – контроль безопасности – Лёха спрашивает, не повредит ли просветка вещей пленке в его фотоаппарате – автобус – трап – самолет. Взлетели.
До этого я летал на самолете один раз в жизни, и это было очень давно. Тот самолет был очень большой, а этот показался мне подозрительно маленьким. Не буду я описывать полет, скажу лишь, что был очень рад, когда он кончился.
Приземлились. Выбрались наружу.
Я был весьма тепло одет, так что первое, что я почувствовал, выбравшись – здесь тепло. Да что там тепло, жара стоит!
Впервые в жизни я оказался за границей.

Теперь придется рассказать о Тофике, хотя делать это мне очень не хочется. Но без него обойтись никак нельзя – ведь именно он нас отправил в Турцию. Тофик, ……………………………………….(непечатно). Наш любимый преподаватель, ……………………………………………………….. (непечатно). ……………………………………………………………………… ……… ……………………………………………………………………………… Да, что-то рассказ не получается. Так что поверьте мне на слово, вам повезло, если вы не знаете, кто это такой. Но раз уж Тофик отправил нас в Турцию, он решил немного о нас позаботиться. Тофик дал нам ценные указания о том, что делать в Стамбуле и как не терять время зря. Продиктовал список музеев, в которых нужно побывать – с одной стороны. С другой, велел перевести восемь статей. Это была первая Подлость Тофика. (Второй Подлостью Тофика, как мы узнали впоследствии, оказалось то, что он забыл про эти восемь статей. Надо сказать, статьи эти все два месяца висели у нас на шее, как мельничный жернов, и изрядно мешали нам со спокойной совестью ходить по музеям и вообще использовать время с толком). А еще он дал нам две большие сумки, которые мы должны были передать его знакомому, Николаю, который работал в генконсульнстве.
Мы быстро (чуть ли не мгновенно) прошли все таможенные процедуры и оказались в огромном и довольно-таки пустом зале аэропорта. Здесь мы должны были встретится с Николаем возле какого-то «большого видеоэкрана», которого мы не нашли. Впрочем, Николай обнаружил нас сам, когда мы снимали с конвейера свой багаж. Он вывел нас на улицу, и мы увидели турка, который стоял со скучающим видом, держа в руках табличку с надписью Fatih Üniversitesi. Это был водитель, который нас встречал. Мы погрузились в его машину и поехали.
Я еще был немного ошеломлен после полета, в ушах стреляло, голова была тяжелой с недосыпа, и я сидел, тупо глядя в окно на проносящийся мимо Стамбул. В глазах мелькали пальмы, разноцветные турецкие вывески, какие-то флажки, гирляндами развешанные поперек улиц, турки, турки, турки. Заграница.
А Лёха, видно, сразу решил взять быка за рога. Он начал беседу с водителем, который, хотя и оказался для турка довольно неразговорчивым (как я потом понял), все-таки что-то отвечал.
И вот мы доехали до общежития. Местность вокруг него показалась мне весьма странной – там стояло несколько домов, с виду недавно построенных и не очень обитаемых, а поодаль торчали остовы еще только строящихся зданий. Рядом было шоссе, за которым виднелось что-то, напоминающее не то гаражи, не то склады. И – пустота. Людей не видно. Само общежитие на этом фоне выглядело маленьким, чистеньким и вообще непонятно как сюда попавшим.
А вот и люди. На крылечке с озабоченным видом что-то обсуждали два турка средних лет, один из них был в синем комбинезоне, другой – в костюме. Увидев нас, они слегка отвлеклись от своей беседы. Тут водитель сказал нам, что он должен доставить нас прямо к «начальнику», в университет, так что почему бы нам не положить быстренько вещи и не поехать дальше. Мы вытащили вещи и подошли к туркам, стоявшим на крыльце. Тут вышла небольшая заминка. Турки сказали что-то, что мы не очень поняли, завели нас внутрь и сказали положить вещи здесь. А комната наша где, спросили мы. Потом, все потом, радостно сказали турки. Пришлось оставить все в холле.
И вот мы снова мчимся в машине, а местность выглядит все более и более сельским образом. Потом начались виллы, и вдруг довольно неожиданно мы въехали на территорию университета.
В тот день мы не успели как следует все рассмотреть, так что описывать университет я пока не буду. Машина лихо подкатила к одному из корпусов, и водитель повел нас по лестнице к какому-то кабинету. Кабинет оказался закрыт. Водитель пробурчал что-то и повел нас по лестницам и коридорчикам к другой двери, постучался, завел нас внутрь и убежал. Больше мы его не видели.
Теперь мой рассказ приближается к моменту, который я запомнил довольно смутно – напомню, я ужасно хотел спать, в ушах у меня стреляло, плюс еще хроническая усталость, накопившаяся во время переписи. Поэтому первый разговор с Джиханом Окуюджу, или просто Джихан-беем, прошел как в тумане.
Когда мы вошли, навстречу нам из-за стола поднялся худощавый человек лет пятидесяти.Он поприветствовал нас; его голос был весьма странным – тихий, печальный, довольно высокий и как будто слегка осипший, этот голос, казалось, жил отдельно от своего хозяина.
Первым делом Джихан-бей спросил нас, что мы хотели бы выпить – чаю или какого-нибудь соку. Слегка ошарашенные такой любезностью, мы выбрали сок – было довольно жарко, хотя мы и оставили куртки в общежитии. Джихан-бей позвонил по телефону – и вскоре в кабинет вошел человек с подносом в руках. На подносе стояли стеклянные баночки с соком.
Начался разговор. Джихан-бей оказался, как бы мы сказали по-русски, завкафедрой турецкой литературы факультета естественных наук и литературы. (Что общего у естественных наук и литературы? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Турецкая логика!) Тут я вспомнил, что Тофик велел нам по всем вопросам обращаться к Мустафе Услу, начальнику отдела международных связей. Мы должны были передать ему привет от Тофика и попросить, чтобы для нас составили специальное расписание. Так что план, разработанный для нас Тофиком, начал искажаться с самого начала.
А Джихан-бей сразу взял быка за рога. Он показал нам расписание всех четырех курсов и предложил самим составить себе план занятий. Мы посмотрели на расписание и увидели, что оно практически полностью состоит из лекций по литературе. Такого мы не ожидали. Нам почему-то казалось, что мы будем изучать турецкий язык...
Несколько ошарашенные, мы погрузились в молчание. Я-то, впрочем, и раньше молчал, но теперь и Лёха не знал, что сказать. Наконец я открыл рот и пробормотал что-то насчет того, что нам нужно было встретиться с Мустафой Услу. А его сейчас нет, сказал Джихан-бей. И повел нас в коридор, где висело все то же расписание. (Убей бог, не помню, зачем он повел нас в коридор. Расписание там было точно такое же. ) В коридоре Джихан-бей предложил нам выбрать какой-нибудь предмет и прямо сейчас отправиться его изучать. Мы снова тупо уставились на расписание. Османская литература… Народная литература… Современная турецкая литература…
Я решил, что пришла пора временно положить этому конец, и начал говорить Джихан-бею (боюсь, на не слишком изысканном турецком), что мы устали после перелета, что у меня стреляет в ухе и вообще хотелось бы отдохнуть. Джихан-бей выслушал меня, согласился с моими доводами, снова завел нас в кабинет, дал нам распечатку расписания, чтобы мы-таки составили себе план занятий, и начал прощаться. Но мы не знаем, как нам добраться до общежития, сказали мы. Сервис уходит в пять, сказал Джихан-бей. Впрочем, он сам понял, что нам не хотелось бы ждать до пяти, и стал звонить куда-то по телефону. Вскоре он нашел нам какого-то преподавателя истории, который как раз собирался уезжать из университета.

Историк высадил нас на шоссе. Оказалось, я уже забыл, как выглядит наша юрта (так мы называли общежитие, ведь по-турецки оно – yurt). Я вообще плохо запоминаю местность и маршруты. Но Лёха-то, конечно, все помнил. И вот мы снова увидели перед собой турка в синем комбинезоне (его звали Салих). На этот раз он от нас так просто не отделался – пришлось ему вести нас в нашу комнату, на третий этаж. Мы похватали свой багаж и забрались за ним в лифт.
На третьем этаже, у входа в холл, застеленный ковролином, громоздилась кучка тапочек, намекающая на то, что в уличной обуви здесь ходить не принято. Но нам, честно говоря, было не до этого, да и тапочки наши были где-то в недрах чемоданов.
Показав нам комнату (номер 301), Салих ушел, сказав на прощание, чтобы мы спустились на вахту за ключами от шкафчиков. Мы остались одни и осмотрелись. Комната была маленькая, ее почти полностью занимали три кровати, три шкафа у изголовья каждой из них и стол. Кровать у окна была застелена, да и вообще было понятно, что здесь кто-то живет. Входная дверь захлопывалась, но не запиралась, так что в любой момент сюда мог войти кто угодно. Мы стали разгружать свои чемоданы, и тут я обнаружил, что самой маленькой (и самой главной) моей сумки нет.
Меня прошиб холодный пот. В сумке этой был паспорт, обратные билеты на самолет и все деньги. На подгибающихся ногах я вышел из комнаты… Конечно же, сумка мирно лежала у лифта.
На память о первом дне в Стамбуле мы с Лёхой сфотографировали друг друга в нашей комнате. Потом я достал расписание, данное нам Джихан-беем, и мы принялись его изучать. Тофик говорил нам, чтобы мы посещали занятия первого и второго курсов. Вторым ограничением было то, что мы не собирались изучать османский язык. С учетом этого мы составили себе примерный проект расписания. В неделю получилось восемь пар разнообразной литературы и четыре языка… Несколько неожиданно, надо признать. Мы-то думали, что едем сюда изучать как раз язык.
После этого я нацелился было отдохнуть, но тут проявилась (и не в последний раз) деятельная Лёхина натура. Он решил, что теперь самое время сходить и поменять часть наших долларов на лиры. (Кто-то сказал нам, чтобы мы не меняли деньги в аэропорту, потому что курс там невыгодный, и мы не поменяли, так что местных денег у нас пока не было). Я вяло попытался отговорить его от этой затеи, спрашивая, где он собирается искать обменник в этой непонятной местности, но он был непоколебим. Пришлось идти. Перед уходом мы написали нашему неведомому соседу записку: “Привет, мы студенты из России, будем здесь жить”.
Перед тем, как уходить, мы осмотрели свой этаж. Здесь обнаружились еще три жилые комнаты, комната со столами и стульями – очевидно, для занятий, комната с мягкими диванами – для отдыха и общения, душевая и lavabo (“раковина” – так турки иносказательно называют туалет). Осмотревшись, мы спустились вниз.
На вахте мы увидели первых студентов. Один из них, Сайдулла, исполнял обязанности вахтера. Расспросив нас хорошенько, кто мы, откуда, зачем и на сколько приехали, турки получили ответный вопрос – а где здесь можно поменять доллары? Турки задумались, посовещались… И сказали – в Бейкенте. Что такое Бейкент, они не уточнили, а мы почему-то подумали, что Бейкент – это что-то вроде супермаркета. Где же этот Бейкент, спросили мы. А вооон в ту сторону по шоссе, сказали турки, указав направление, противоположное тому, в котором находился университет. И далеко ли он, спросили мы. Да нет, совсем близко, сказали турки. Ну, тогда мы пошли, сказали мы. Сайдулла попросил нас не теряться и приходить к ужину (то есть к шести часам), и дал нам бумажку с телефоном вахты и своим собственным. И мы пошли.
Выбравшись на шоссе, мы увидели перед собой громадное синее здание с желтыми буквами на крыше: “МETRO”. Это, по всей видимости, был супермаркет. Мы решили поискать в нем обменник, но не успели мы зайти за ограду, как к нам подошел человек в униформе и начал что-то быстро говорить. Я уже успел заметить, что турки делятся на две большие категории: понятные и непонятные. Этот охранник явно относился к категории непонятных. Одно мы поняли: нам сюда нельзя.
Не успели мы снова выйти на шоссе и пройти по нему с десяток метров, как рядом с нами притормозил микроавтобус, набитый турками, выглядящими, как на подбор, довольно молодо. Это, а также байки Тофика о том, что студентов в центр Стамбула возят бесплатные сервисы, наложившись на общую обалделость от переписи, заставило нас вообразить, что это и есть сервис, который бесплатно нас повезет. К тому же из двери высунулся турок и поманил нас к себе. Мы втиснулись в автобус, двери закрылись, и мы поехали. Тут заманивший нас внутрь турок что-то нас спросил. В шуме мы сперва не разобрали, что он хочет, но потом стало ясно, что хочет он денег. Это был не сервис. Это был обычный турецкий долмуш, микроавтобус, который подбирает всех пешеходов на своем пути, а турок, требующий с нас деньги, был муаввином (кондуктором). Но мы, конечно, тогда ничего этого не знали. Мы объяснили ему, что мы - иностранные студенты, едем в Бейкент менять доллары, а лир у нас нет… Пришлось вылезать на следующей остановке.
И вот мы снова идем по обочине шоссе. Справа от нас дома кончились, и открылся вид на озеро Бююк Чекмедже, длинное и узкое. Казалось, до него рукой подать. А дальше, за тонкой перемычкой суши, виднелось Мраморное море. Слева же тянулись какие-то непонятные постройки, склады, гаражи… Никаким Бейкентом и не пахло.
Иногда слева появлялись придорожные закусочные, и тогда Лёха подходил и спрашивал, где можно поменять деньги. Некоторые турки в ответ только пожимали плечами и говорили, что не знают, другие же произносили все то же загадочное слово: “Бейкент”. В одном месте, назначение которого мы так и не поняли, охранник оказался очень отзывчивым и повел нас куда-то внутрь, вверх по лестнице, представил еще каким-то людям, которые предложили поменять доллары прямо на месте. Но это был не обменник, и мы, убоявшись совершать нелегальные операции в первый же день своего пребывания в Турции, сочли за лучшее удалиться.
Наконец мы дошли до моста, по которому перпендикулярно нашему шло другое шоссе, гораздо более оживленное. За мостом виднелись многоэтажки… Видимо, где-то там и находился Бейкент. Но у нас больше не было ни сил, ни времени – мы уже начинали опаздывать к ужину. Поход продолжался более часа. Так и не достигнув цели, мы повернули назад.
Обратный путь был тяжел. Ноги, уставшие еще на переписи, отказывались шагать. Темнело. В голове у меня, видимо, совсем помутилось – я начал бояться, что мы можем сбиться с пути и заблудиться, хотя как можно было заблудиться на прямом шоссе…
К ужину мы все-таки успели. Сначала мы даже зашли в свою комнату. На оставленной нами бумажке с приветствием был начертан ответ: “Welcome!»
Наш первый ужин в юрте у меня в памяти не сохранился. Как будто его тряпкой стерли из мозга. Но, похоже, там мы познакомились с каким-то количеством турок. Насколько я помню, в первые дни нашего проживания в юрте знакомства нарастали как снежный ком, и было очень сложно запомнить, как кого зовут и не перепутать, скажем, Ислама с Исмаилом (тем более что Исмаилов тут было несколько).
Поев, мы двинулись наверх (столовая находилась в подвале). Когда мы проходили мимо вахты, турки, курившие на улице у двери, увидели нас и зазвали к себе. (Турки все поголовно курильщики. Мне, по крайней мере, не встретилось ни одного некурящего турка мужеского полу. Некоторые курили даже в Рамазан, хотя это большой грех для мусульманина. Похоже, им даже в голову не приходит, что можно не курить. Однажды один из них хотел угостить нас сигареткой, и, когда мы сказали, что не курим, он с растерянной улыбкой спросил: “Почему?”)
Там, на крыльце юрты, мы познакомились с Фахри - студентом, изучающим русский. Он, в отличие от многих здешних студентов, был из бедной семьи. На русское отделение он поступил именно потому, что там были места, за которое платило государство (Фатих – частный университет). По-русски он разговаривать с нами стеснялся, и вообще несколько контрастировал с прочими обитателями юрты – шумными и неуемно разговорчивыми.
После выяснения обычных вопросов (откуда мы, на сколько приехали, сколько нам лет, холодно ли сейчас в Москве), мы спросили, есть ли здесь интернет. Выяснилось, что есть, но работать начинает часов в восемь. На наш вопрос, сколько он стоит, Фахри ответил: “Для вас – бесплатно”. Очередной пример турецкого гостелюбия.
Вырвавшись из лап курильщиков, мы направились в свою комнату. Войдя в нее, мы обнаружили, что на кровати у окна лежит и спит здоровенный детина – наш сосед. Приход наш его разбудил, и он гулко поздоровался. Мы представились друг другу. Имя его, которое мы еще и не сразу разобрали, звучало для русского уха довольно странно – Хюльки (ударение на последний слог). Такого турецкого имени мне еще слышать не доводилось.
Хюльки был высок – два метра, не меньше. На голове у него росла грива спутанных курчавых волос. Голос его был глухой и одновременно гулкий – казалось, что он все время старается говорить потише, почти шепотом – но этот его шепот все равно был громче, чем речь обычного человека.
Перед сном мы планировали сходить в интернет, чтобы послать весточку домой, а пока делать было нечего. Я рухнул на кровать – силы оставили меня окончательно, я даже читать не мог. Но и уснуть не получалось. А Лёха, не теряя времени даром, завел с Хюльки разговор. Выяснилось, что его семья живет в Стамбуле, только в азиатской части, и, чтобы он не тратил ежедневно четыре часа на путь туда и обратно, родители заплатили за общежитие. Он сказал, сколько это стоило – я, конечно, забыл (я не запоминаю цифры), но сумма была очень впечатляющей. Хюльки учился на инженера, поэтому ему приходилось усердно изучать английский. Какая здесь связь? – спросите вы. Самая прямая – в турецких вузах естественные и точные науки проходят на английском. Просто потому, что нет турецких учебников. Почему-то им кажется проще учить студентов по иностранным учебникам, чем переводить эти учебники на турецкий. (Еще один пример турецкой логики).
Но вот пошел девятый час, и мы пошли в интернет-кафе, которое находилось на первом этаже. С первого раза не получилось – все компьютеры были заняты. Мы поплелись обратно к себе. Через некоторое время в комнату заглянул Фахри, который сказал, что места освободились. Мы побежали вниз – а места уже заняли. На этот раз мы никуда не пошли, а, взяв книжки про Ататюрка из стоявшего в интернет-кафе шкафчика, уселись в кресла и принялись мрачно их (книжки) изучать. Вскоре места-таки освободились. Мы написали по письмецу, сообщив, что мы нормально долетели и устроились, и поспешили наверх – спать, спать, спать!
(Продолжение следует)

Меня зовут Михаил. По образованию я - переводчик с турецкого и вообще тюрколог. В 2002 году я жил в Турции, учился в университете Фатих. От этого времени осталось много фоток. В свой основной фотоальбом мне их засовывать показалось излишним, вот я и завел этот дневник. Сначала закачаю сюда фотки, относящиеся к той поездке, а потом, может, еще что-нибудь турецкое. Большая часть фотографий сделана моим другом Лёхой Романовым.