В колонках играет - Сергей Курехин

"Я видел нового  человека,  -  признался  однажды  Гитлер  Раушнингу-  -  Он
неустрашимый и жестокий. Я в страхе стоял перед ним".

"одна Сверхчеловека видела это приходить" (оленевод Зиновий Никулин)

Салтыков-Щедрин "История одного города"

В одну из ночей кавалеры и дамы глуповские, по обыкновению, собрались в упраздненный дом инвалидной команды. Чтение статей Страхова уже кончи- лось, и собравшиеся начали слегка вздрагивать; но едва Грустилов, в ка- честве председателя собрания, начал приседать и вообще производить пред- варительные действия, до восхищения души относящиеся, как снаружи послы- шался шум. В ужасе бросились сектаторы ко всем наружным выходам, забыв даже потушить огни и устранить вещественные доказательства... Но было уже поздно. У самого главного выхода стоял Угрюм-Бурчеев и вперял в толпу цепеня- щий взор... Но что это был за взор... О, Господи! что это был за взор!

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ПОКАЯНИЯ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Он был ужасен.

Но он сознавал это лишь в слабой степени и с какою-то суровою скром- ностью оговаривался. "Идет некто за мной, - говорил он, - который будет еще ужаснее меня".

Он был ужасен; но, сверх того, он был краток и с изумительною ограни- ченностью соединял непреклонность, почти граничившую с идиотством. Никто не мог обвинить его в воинственной предприимчивости, как обвиняли, нап- ример, Бородавкина, ни в порывах безумной ярости, каким были подвержены Брудастый, Негодяев и многие другие. Страстность была вычеркнута из чис- ла элементов, составлявших его природу, и заменена непреклонностью, действовавшею с регулярностью самого отчетливого механизма. Он не жести- кулировал, не возвышал голоса, не скрежетал зубами, не гоготал, не топал ногами, не заливался начальственно-язвительным смехом; казалось, он даже не подозревал нужды в административных проявлениях подобного рода. Со- вершенно беззвучным голосом выражал он свои требования, и неизбежность их выполнения подтверждал устремлением пристального взора, в котором вы- ражалась какая-то неизреченная бесстыжесть. Человек, на котором останав- ливался этот взор, не мог выносить его. Рождалось какое-то совсем осо- бенное чувство, в котором первенствующее значение принадлежало не столько инстинкту личного самосохранения, сколько опасению за человечес- кую природу вообще. В этом смутном опасении утопали всевозможные пред- чувствия таинственных и непреодолимых угроз. Думалось, что небо обрушит- ся, земля разверзнется под ногами, что налетит откуда-то смерч и все поглотит, все разом... То был взор, светлый, как сталь, взор, совершенно свободный от мысли, и потому недоступный ни для оттенков, ни для колеба- ний. Голая решимость - и ничего более.

Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильнос- ти построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, - вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стре- мился. Его понятие о "долге" не шло далее всеобщего равенства перед шпицрутеном; его представление о "простоте" не переступало далее просто- ты зверя, обличавшей совершенную наготу потребностей. Разума он не приз- навал вовсе, и даже считал его злейшим врагом, опутывающим человека сетью обольщений и опасных привередничеств. Перед всем, что напоминало веселье или просто досуг, он останавливался в недоумении. Нельзя ска- зать, чтоб эти естественные проявления человеческой природы приводили его в негодование: нет, он просто-напросто не понимал их. Он никогда не бесновался, не закипал, не мстил, не преследовал, а, подобно всякой дру- гой бессознательно действующей силе природы, шел вперед, сметая с лица земли все, что не успевало посторониться с дороги. "Зачем?" - вот единственное слово, которым он выражал движения своей души.

Вовремя посторониться - вот все, что было нужно. Район, который обни- мал кругозор этого идиота, был очень узок; вне этого района можно было и болтать руками, и громко говорить, и дышать, и даже ходить распоясав- шись; он ничего не замечал; внутри района - можно было только марширо- вать. Если б глуповцы своевременно поняли это, им стоило только встать несколько в стороне и ждать. Но они сообразили это поздно, и в первое время, по примеру всех начальстволюбивых народов, как нарочно совались ему на глаза. Отсюда бесчисленное множество вольных истязаний, которые, словно сетью, охватили существование обывателей, отсюда же - далеко не заслуженное название "сатаны", которое народная молва присвоила Уг- рюм-Бурчееву. Когда у глуповцев спрашивали, что послужило поводом для такого необычного эпитета, они ничего толком не объясняли, а только дро- жали. Молча указывали они на вытянутые в струну дома свои, на разбитые перед этими домами палисадники, на форменные казакины, в которые однооб- разно были обмундированы все жители до одного, - и трепетные губы их шептали: сатана!

Сам летописец, вообще довольно благосклонный к градоначальникам, не может скрыть смутного чувства страха, приступая к описанию действий Уг- рюм-Бурчеева. "Была в то время, - так начинает он свое повествование, - в одном из городских храмов картина, изображавшая мучения грешников в присутствии врага рода человеческого. Сатана представлен стоящим на верхней ступени адского трона, с повелительно простертою вперед рукою и с мутным взором, устремленным в пространство. Ни в фигуре, ни даже в ли- це врага человеческого не усматривается особливой страсти к мучи- тельству, а видится лишь нарочитое упразднение естества. Упразднение сие произвело только одно явственное действие: повелительный жест, - и за- тем, сосредоточившись само в себе, перешло в окаменение. Но что весьма достойно примечания: как ни ужасны пытки и мучения, в изобилии по всей картине рассеянные, и как ни удручают душу кривлянье и судороги злодеев, для коих те муки приуготовлены, но каждому зрителю непременно сдается, что даже и сии страдания менее мучительны, нежели страдания сего подлин- ного изверга, который до того всякое естество в себе победил, что и на сии неслыханные истязания хладным и непонятным оком взирать может". Та- ково начало летописного рассказа, и хотя далее следует перерыв и летопи- сец уже не возвращается к воспоминанию о картине, но нельзя не догады- ваться, что воспоминание это брошено здесь недаром.

В городском архиве до сих пор сохранился портрет Угрюм-Бурчеева.

Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным лицом, очевидно никогда не освещавшимся улыбкой. Густые, остриженные под гребенку и как смоль чер- ные волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка, обрамливают узкий и покатый лоб. Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухши- ми веками; взгляд чистый, без колебаний; нос сухой, спускающийся от лба почти в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выраже- ния плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздро- бить или перекусить пополам. Вся фигура сухощавая с узкими плечами, при- поднятыми кверху, с искусственно выпяченною вперед грудью и с длинными, мускулистыми руками. Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным "Устав о неук- лонном сечении", но, по-видимому, не читает его, а как бы удивляется, что могут существовать на свете люди, которые даже эту неуклонность счи- тают нужным обеспечивать какими-то уставами. Кругом - пейзаж, изображаю- щий пустыню, посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель...

Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зри- теля восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение. Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта - совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним. Издали может пока- заться, что это люди хотя и суровых, но крепко сложившихся убеждений, которые сознательно стремятся к твердо намеченной уели. Однако ж это оп- тический обман, которым отнюдь не следует увлекаться. Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперед, потому что не в состоянии сознать себя в связи с каким бы то ни было порядком явле- ний...

Обыкновенно противу идиотов принимаются известные меры, чтобы они, в неразумной стремительности, не все опрокидывали, что встречается им на пути. Но меры эти почти всегда касаются только простых идиотов; когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется. В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости, в жертву которой, в известные исторические моменты, кажется отданною жизнь... Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам все- возможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно. Даже в самой бесплодности или очевидном вреде этих злодеяний он не почерпает никаких для себя поучений. Ему нет дела ни до каких результатов, потому что результаты эти выясняются не на нем (он слишком окаменел, чтобы на нем могло что-нибудь отражаться), а на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи. Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития? "

"Abyssus abyssum invocat in voce cataractarum" (Пс.41:8 "Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих ...")

"На самом деле смерть не противник, не главнейший враг, как ее изображал
апостол Павел. Смерть есть сбрасывание оков и избавление от Бога Жизни -- от Deus  Irae,  от  Господа  Гнева.  Лишь умерев,  можно освободиться от  Него, правящего миром живых. Только смерть избавляет." (Роджер Желязны, Филипп Дик "Господь Гнева")

в будущем году я хочу стать ничем. Ну, или на крайний случай - если св.Клаус Угодник недостаточно умилоствлен - никем

Процесс классической для иудейства креации может актуализировать только чисто ничто, которое не может быть. Специфическое содержание трех миров Брия, Йетцира и Ассия заключено именно в том, что они - в разной степени - построены на ничто, а мир Ацилут не на ничто. Злом поэтому являются не останки ("решиму"), но сам замысел цим-цум, актуализовавший "техиру". "Решиму" есть лишь метафизическое следствие соотношения "техиру" с удалившимся в Себя, свернувшимся Божеством. Причем соотношение в виде разрыва, в виде акцентирования непроявленности, нетождества. То, что осталось там, откуда ушло Все, это совершенно не то, что было во Всем, когда Все не уходило. "Техиру" без "решиму" было бы пустым и беспроблемным, в нем не было бы трех миров как актуальности, было бы ничто, которого не было бы, а Все, уйдя в Себя, не оставило бы за собой следов, в качестве креации. Т.е. без "решиму" не было иудаистически (авраамически) понятого мира. В каком-то смысле в "решиму" воплотилось невозможность адеватного креационистски понятого (как создание техиру через цим-цум) творения. "Решиму" и есть иудаизм.

Вазы сефир созданы из отрицательного вещества. Ведь "решиму" есть остаточная трансцендентность Божества, оставшаяся на пустом месте "техиру". Это обратная, теневая сторона Божества, тогда как техиру есть проект - невозможный в чистом виде - существования вообще не-Божества. "Решиму" есть тень Бога вне Бога. Корень появления мира скорлуп. Это рождение Дин, левой стороны.

Вопреки зогаристской каббале, где религиозно-расовый дуализм - иудеи-гои решается довольно прямолинейно - иудеи суть эманации "правой стороны", т.е. того, что является Богом, а гои суть эманации "левой стороны", "ситре ахер", т.е. "дети Самаэля", фиктивные "скорлупы", ничтожносущие демоны, химеры, лурианская конструкция несравнимо более сложна и парадоксальна. В ней нащупывается тот момент, когда глубочайшее метафизическое созерцание подходит к критическому (для иудаистического сознания) порогу - начиная с некоторого уровня "кавана" (созерцания) проясняется травматический факт, в истоке мира скорлуп лежит не гойский принц Самаэль, прямоходящий змей, "первый, неудачный человек, преадамит" со сладострастной подругой Лилит, а именно правоверный иудей.

Он и есть чистое зло, так как чистым злом является утверждение креации как первоакта.

Совершенно та же метафизическая логика двигала первыми христианами и особенно гностиками, которые сверхдраматически воспринимали конфликтность метафизических предпосылок "иудейства" и "эллинства". Христианский антииудаизм (позже анти...изм) берет начало именно в таких созерцательных безднах.

Идея "второго творения", "эманации", разрушившей "вазы", у Лурии тоже приобретает двусмысленный характер. Для первых зогаритов эта эманация была вполне нормальной, и отсюда положительное к ней отношение в недуалистичной манифестационистской Каббале, направленной на "собирание искр среди скорлуп". Но Лурия подчеркивает драматизм ситуации -- вазы "решиму", т.е. останки Трансцендентного именно как трансцендентного в никаком, разбились, не выдержав излияния в них Трансцендентного как имманентного, хотя предполагается, что в них плеснули это Трансцендентное как имманентное не для того, чтобы они разбивались. Здесь снова болезненное и сверхпоказательное для нас метафизическое расщепление сознания Исаака Лурии: вторая эманация зогаритами должна была бы восприниматься вполне нормально, как манифестация и только, и никаких "разбитых ваз", непрерывный ток по древу сефир, сообщение, каналы, слиния, рекомбинации и т.д., но с точки зрения иудаизма как креационизма, эта вторая эманация - метафизический скандал, падение денницы, молния Самаэля, сброшенного с небес, это "нахаш", "проклятый змей". Он-то и разбивает сефиры, учреждает смешение и рассеяние. Эта эманация есть "гойская провокация", "взятие Иерусалима Веспасианом" и т.д. В дуалистическолй Каббале сафедской школы акценты еще не расставлены. Не могут быть расставлены. Всю конструкцию Исаака Лурии пропитывает лишь предощущение великой Беды.

Актерские работы:
  1. Трагедия в стиле рок - 1988 (Социальная драма)
  2. Господин оформитель - 1988 (Драма)
  3. Посвященный - 1989 ()
  4. Оно - 1989 (Трагикомедия)
  5. Пьющие кровь - 1991 (Мелодрама)
  6. Лох - победитель воды - 1991 (Триллер)
  7. Комплекс невменяемости - 1992 ()
  8. Два капитана II - 1992 (Приключения)
  9. Над темной водой - 1992 (Мелодрама)
  10. Тюремный романс - 1993 (Мелодрама)
  11. Пленники удачи - 1993 (Комедия)
  12. Три сестры - 1994 (Драма)
  13. Замок - 1994 ()
  14. Научная секция пилотов - 1996 (Детектив)

Написал сценарии:
  1. Музыкальные игры - 1989 ()
  2. Комплекс невменяемости - 1992 ()

В качестве теста на ассоциативное мышление приведу некий числовой ряд, жестко детерминированный закономерностью: 

K0000000
K0000001
K0000007
K0000010
K0000020
K0000024
K0000025
K0000026
K0000029
K0000034
K0000040
K0000044
K0000050
K0000053
K0000054
K0000055
K0000056

Улавливаете?

есть в этом что-то порочно гламурное

"МощьХаоса сейчас Просматривает личные данные МощьХаоса"