Живность.

Отец всячески старался уклоняться от подарков. Судья не имел права их принимать, а практика доносительства широко поощрялась, но не мог же он, возвращая презенты, гоняться за дарителями, которые просто оставляли мешок с живым подарком или выпускали подарочек во двор.
Однажды летом ему подарили поросёнка. На ночь, до решения дальнейшей поросячьей судьбы, его заперли в сарай. Мне-то хотелось, чтобы поросёнка, как раньше Зинку, поселили в доме.

За ночь свободолюбивый поросёнок прокопал под дверью сарая проход и сбежал.
Я, совсем маленький, понимал отцовскую проблему, искать поросёнка, или не искать. Найдут, начнут разбираться, откуда да чей. А если потихоньку ходить и спрашивать у соседей, то можно разыскать без шума. Так мы с мамой весь день ходили, распрашивая, не видел ли кто поросёночка.

В другой раз подарили домашнюю утку и селезня. В деревне, чтобы питаться, особенно в то время, нужно было иметь живность. Иначе судейская семья оказывалась в зависимости от милости соседей, продающих то, что не потребили сами и не отвезли на базар.

Помню, родителям объясняли, что домашние птицы не могут улететь, но что уткам всё равно, на всякий случай, подрезали крылья. Я ещё переживал. Как же так подрезали крылья? Ведь им же должно быть больно.

Самодостаточная пара - утка с селезнем, тут же, без всякого спросу, пешком, учапала на неблизкий, кистендейский, грязный пруд. И ведь откуда-то знали дорогу.

Напрасно родители каждый день вечерами бегали вокруг пруда, а мама безуспешно выкрикивала свои по-городскому неумелые ути-ути-ути.

Утки равнодушно выслушивали мамин зов и дружно надолго заныривали, выставляя на обозрение независимые попки.
Отчаявшись, родители так и отдали будущее утиное мясо прямо на плаву, посередине пруда, более опытным утятникам.

Однажды в гости к отцу приехал на телеге какой-то знакомый из дальнего села.
Он заночевал, а лошадь, чтобы она не сломала ветхий заборчик, решили поставить в наш сарай, бросив ей охапку сена.

Ночью раздался грохот и дом задрожал. Потом всё стихло, только лошадь иногда ржала. Но она и до того периодически ржала.
А утром выяснилось, что лошадь провалилась в погреб, продавив своей тяжестью крышку. Передние копыта и голова были сверху, а задние копыта крушили то, что находилось в погребе: картошку, солени.

Чтобы вытащить лошадь, приглашали трактор и ломали стенку сарая. Спасательные работы продолжались весь день. Мне по-малолетству не дали наблюдать весь процесс, но, даже сейчас, я за ту лошадь переживаю.

Забота о провизии, питании и доме лежала на маме. Нужно же было всех троих кормить.

Она договорилась с кем-то из соседей, и он соорудил рядом с сараем ветхий курятник. Завели кур.

Сначала бегали кругленькие жёлтенькие цыплятки. Огромная радость для меня. Их хотелось ухватить и подержать – погладить, но ухватить их было почти невозможно. Да и мама гоняться за цыплятами не разрешала.

Была ещё там история с собачкой, кажется, Жучкой, которая повадилась таскать и душить цыплят у соседей и у нас. Как-то эту собачку один из взрослых соседских мальчишек наказал. Услышав об этом, я бесконечно долго переживал. Грустил и много раз видел страшные сны о бедной Жучке, так что, невозможно теперь вспомнить, чего же случилось на самом деле.

Потом у нас всё же появились свои яички, и это стало для мамы большим подспорьем. Отец смеялся над тем, как она смешно призывала кур, когда кормила: Цып-цып-цып. Кроме того, что мама имела ярко выраженную семитскую внешность, она немного шепелявила и грассировала букву Р.

Однако венцом нашей сельской жизни было приобретение коровы. Её купили, кажется, на третий год пребывания в Кистендее.

Кто-то помог переоборудовать сарай в стойло, подсказал, как заготовить корма и помог при покупке. Корову звали Лысёнка. Я всё вутри себя удивлялся: - Папа у меня лысый, и корову у нас зовут Лысёнка.

Занималась коровой, разумеется, мама. Я помню, как соседка учила её доить. Если корова чувствует незнакомую, неумелую доярку она может запросто поддать ей задней ногой. Может даже убить. Для безопасности мама первое время, на всякий случай, перед дойкой связывала Лысёнке задние ноги.

Сначала нужно было непременно обмыть вымя и подготовить чистые вёдра. Доили в специальное подойное ведро, а потом переливали молоко в другое ведро через марлю.

Вкус и запах только что выдоенного, парного молока, с ещё не опавшими пузырьками воздуха от бьющих из вымени струек я запомнил с первого момента и навсегда.

Корова требовала немалого ухода. Сначала мама должна была за ней ходить вечером и приводить домой, когда пастух пригонял стадо. Но потом Лысёнка уже сама присоединялась к стаду, когда её рано-рано утром выпускали из калитки и вечером возвращалась к этой же калитке, громким, знакомым, родным Му-у-у требуя впустить и подоить.

После того, как корова отелилась, а процесс отёла меня очень интересовал, у нас появился маленький телёночек-бычёк. Смотреть на отёл меня не пустили, как, впрочем и к корове близко не подпускали. Но наличие телёночка несколько скрасило разочарование от недораскрытия тайны его появления. Он быстро подрос и куда-то пропал.

Лысёнка оказалась очень молочной коровой. Скоро остро встал вопрос о том, что делать с излишками молока. Ну сколько мы могли выпить, заквасить, снять сливок на сметану? Родители поговаривали о приобретении маслобойки.

Но тут-то наша сельская жизнь довольно резко и навсегда оборвалась.


Это я в возрасте чуть меньше трёх лет.

Вложение: me 3-m.jpg