На восток.

Когда уже не в раннем детстве, отец рассказывал, по моей посьбе, свою историю, я не понимал, как же так могло быть. Война ведь.

Мне всё представлялось этаким военным порядком.
С одной стороны наступают фашисты, стреляя перед собой из пулемётов и танков. Отстреливаясь и теряя убитых, несколько растерянными, но неразрывными рядами отступают советские солдаты, пытаясь удержать границу, которая стала движущимся фронтом.

Теперь я думаю, что на войне подобие упорядоченного фронта возникало только во время затишья. Сами по себе военные действия – это чистая мясорубка, в которой разбираются только генералы, выжившие ветераны-писатели и всё потом знающие историки.

Танки, например, которые отец видел на горизонте, мчались на восток, чтобы выполнить боевую задачу, захватить какой-нибудь крупный военный центр. Им не было дела до плетущихся по шпалам беженцев.

Отец добрался до какой-то станции, сумел впихнуться в поезд, потом в другой. Вещей-то не было, руки свободны.

Через день он прибыл в Одессу, которая была центром огромного военного округа. Там шла растерянно-деловая суета начала неожиданной войны. Никто ведь не знал, что уже через полтора месяца начнётся оборона Одессы, а в середине октября город будет окупирован.

На следующий день бывший директор школы явился в ОБЛОНО:
- Как вы здесь оказались? Кто разрешил вам покинуть место службы?

Я пишу только то, что знаю. То, что мне рассказывал отец. Просто сейчас от себя думаю, что, возможно, направление на работу, в захваченную Польшу, было отчасти санкционированно военкоматом. Возраст у отца был призывной, страна была военизированна, людей не хватало.

После обьяснений у него отобрали документы и велели безвыходно находиться дома до того, как решат его судьбу.

Он и не выходил. А куда можно было тогда выйти без документов, да ещё подсудимому, находящемуся под домашним арестом?

Через неделю явился мальчишка-призывник и принёс приказ. В течение 24-х часов отец должен был отправиться своим ходом, без сопровождающих, в Сибирь, в гулаговский посёлок где-то в тайге, на лесоповале.

Такое наказание ему было назначено, наверное, судом из трёх человек, как тогда делалось. Отправлять на войну пришедших с уже занятой территории боялись. Штрафных подразделений ещё не было.

И отец отправился в Сибирь. Он добирался туда дней десять. Шла война. Массы людей перемещались по железной дороге. Ночевал и питался на вокзалах. В качестве главного документа у него было направление в зону, а документы проверяли без конца.

Особенно тяжёлым был последний участок пути. Что-то отец рассказывал про однополосную узкоколейку, по которой ходил один поезд с двумя вагонами, и паровоз назывался “Кукушка”.

Я запомнил только, что уже совсем недалеко до конца, в ожидании утреннего поезда, отцу предложили за небольшую плату заночевать в доме около станции у какой-то женщины лет сорока. Они посидели, хорошо поговорили. У неё на днях сына мобилизовали. Она хорошо его покормила, а уж какой он был голодный.

Ночью отец что-то почуствовал. Приподнял голову и увидел, что хозяйка входит в комнату с топором. Глаза безумные.

Она гонялась за ним с пеной у рта, и он от неё еле сумел убежать.

Постучался в какой-то соседний дом. Ему открыли, впустили. Это, кажется, был тот человек, который порекомендовал место для ночлега. Он обьяснил отцу, что в посёлке знают о приступах его гостеприимной хозяйки.

Я, пацан, помню, ещё спросил:
- Ты чего же не мог с женщиной справиться?
И отец обьяснил мне, что в приступах безумия у сумашедших бывает бешеная сила. Ну и топор.

(Продолжение следует)