(Продолжение)


Во времена моего шестнадцатилетнего оперного бума, будучи преисполненым молодого трепета к музыке и относясь к категории скорее робких, нежели наглых поростков, я, оказавшись на первом ряду второго, третьего или четвёртого яруса, не раз ловил себя на шкодливом желании запустить сверху чем-то, ну не очень травматичным, в кого-либо внизу.

Неплохой мишенью казалась любая привлекательная девочка, надутая лысина или бледный недоделанный меломан, вроде меня.

За неимением подходящего предмета, годилась бумажная афишка или скрученный в шарик билет. Наконец, можно было бы незаметно плюнуть на сидящую внизу балдёжницу или балдёжника и насладиться реакцией.

То, что в полупустом зале легко вычислить злоумышленника, помимо других соображений, было большим тормозом в проведении подобных экспериментов.
К тому же, бросишь-то в хорошенькую девочку, а попадёшь в какого-нибудь старого крокодила, вроде меня сейчас.

Ясное дело, что в заполненном школьниками театре подобных проблем не было.
А вот мишени были. Иные неудержимо хорошенькие, даже на мой, уже женатый взгляд.

Об окончании первого акта нам стало известно по тому, что занавес опустился и зажёгся свет.

Усталые школьники, не привыкшие к такому обилию искусства, слегка притихли. Но скоро опять задвигались, будто на перемене.

В то время, как дети из других классов, продолжили носиться между рядами, в туалет и в буфет, наши девятикласники так же тихонько сидели на местах. Не шевелились. Пикать никому из них тоже, почему-то, не хотелось.

И мы остались сидеть, хотя уже тогда имели семейную привычку во время перерыва слегка пройтись. чтобы размяться. Сидели и обсуждали музыкальные впечатления от первого акта.

Перерыв почему-то затянулся.
Наконец, примерно через полчаса, свет опять начал слегка гаснуть. Звонок, если и был, то услышать всё равно мы не могли.

Однако, свет погас не совсем, а лишь наполовину. Занавес не поднимался. Вместо ожидаемой сцены дуэли двух друзей в круглых высоких шляпах и во фраках, прожектор высветил мужчину в костюме, который вывел на сцену, держа за шкирки, двух долговязых поростков лет четырнадцати.

Человек негромко заговорил, но слышно его было хорошо, потому, что зал притих, и аккустика там всё же неплохая.

- Я директор оперного театра, - сказал он. - Это ученики седьмого класса школы номер сто семь, Вася Иванов и Коля Петров. Только что, в перерыв, они вдвоём отломили кусок балкона. Мы вынуждены выгнать их из театра до окончания спектакля. Об их поступке будет сообщено директору школы и родителям. Очень стыдно! Если кто-нибудь из вас совершит что-то подобное, нам придётся сделать с ним то же. Ведите себя, пожалуйста прилично, хотя бы из благодарности к артистам и людям, организовавшим для вас этот спектакль.
Товарищи руководители! Очень вас прошу следить за детьми. Мы уже обнаружили несколько изрезанных кресел и разбитых фонарей. Это наш новый театр, и мы должны его беречь.

Вася и Коля раскланялись.

Бедные артисты Театра Оперы и Балета! За всю свою долгую, тягостную, музыкальную, актёрскую жизнь они, наверно, не слыхали таких оваций, какими были награждены герои балкона, уводимые за шкирки со сцены.

Когда апплодисменты начали слегка затихать, у бортика оркестровой ямы появилась голова дирижёра, и зазвучала музыка, предшествующая сцене дуэли. Но звучала она недолго.


(Продолжение следует)