(Продолжение.)


Главными генераторами-изобретателями были Серёжа и Гоша. Они состязались друг с другом, кто придумает ролзыгрыш поинтереснее.
Более сдержанные, Паша и Лёша являлись чаще жертвами, но иногда и соучастниками авантюр.

Помню ещё одну простенькую шуточку, по изяществу похожую на предыдущую.

В макетной мастерской, среди несметного количества электрических деталей имелся конденсатор большой ёмкости.
Внешне он представлял собою серую металическую коробочку размером десять на десять сантиметров и толщиною сантиметров пять. С одной стороны этой коробочки торчали две клемы для подключения к сети.
Как известно, конденсатор для того и предназначен, чтобы накапливать электрические заряды.

Этим воспользовался Гоша.

Подсоединив конденсатор к мощному источнику постоянного напряжения, он зарядил его, где-то, вольт до трёхсот, а затем подложил ненужный предмет клемами вверх на рабочий стол к Лёше, когда тот вышел, да так, чтобы Лёша не смог работать, не удалив настырный конденсатор.

Вернувшись на место, трогательно тихий, аккуратный Лёша первым движением начал перекладывать со стола помеху.

Как только он схватился рукой за клемы, раздался страшный щелчок. Конденсатор, только того и ждущий, в микродолю секунды разрядился, использовав в качестве проводника Лешину, небдительную руку.

При этом сам Лёша продемонстрировал, ну совершенно несвойственный ему, темперамент.

Он отскочил на несколько метров вверх, назад и затем совершил виртуозный комплект зжигательного грузинского танца Кабардиночка.

Причём, проделал это за ту же самую долю микросекунды.

Я надеюсь, что вам не нужно обьяснять, какая сила заставила Лёшу такое совершить.
Разумеется, это была она - электродвижущая сила.

Дело в том, что в отличие от ваших любимых розеток, ток, на который способен даже очень заряженный конденсатор, хотя и сильный, но черезвычайно кратковременный. Убить он не успеет, но треснет основательно. А какой звук!

Интересно, что после этого события Лёша никогда ни за что не брался, тщательно не обдумав все возможные сценарии и последствия.

А для трёх остальных друзей, пару лет после этого, излюбленным развлечением было, дождавшись, когда Лёша углубится в работу, подойти к нему сзади и громко хлопнуть ладнями.

Реакция этого совершенного флегматика была неизменна, как у знаменитой собаки Павлова.
Он бешенно дёргался, роняя себе на брюки раскалённый паяльник и опрокидывая туда же, на брюки, расплавленное олово, жидкий флюс или только что разведённую эпоксидную смолу.

Правда, уже через две минуты Лёша, ни слова не говоря, понимающе улыбался и, восполнив запасы эпоксидки, флюса или олова, возвращался к работе.

Припоминаю я также парочку из Серёжиных шуточек.

Его шуточки, те что я помню, носили менее технический характер и были направлены не на обитателей макетки, а, например, на посетителей буфета или членов родственных лабораторий.

Пошутив с Танечкой, Серёжа не ожидал, что ему так трудно будет её успокоить.

(Продолжение следует)

(Начало)


Ну, на самом деле, это был обыкновенный, старый, служебный стул, каких в любой конторе или КБ мильён.

Стул был сделан из чёрных согнутых металических трубок, скреплённых между собой.
Сидением служила прогнутая фанерная доска, для мягкости наполненная тонким слоем поролона и обтянутая потёртым серым дермантином. Почти такая же, прогнутая, обтянутая доска исполняла должность спинки.

Этот престарелый стул так бы и закончил свой мебельный век, не заслужив гордого названия, если бы он не попался нашим молодым электронникам.

Я работал тогда, старшим инженером, в отделе, с непостижимым для наивных людей названием - ООНОПТУ, что переводится в простое, понятное любому пионеру, словосочетание: Отраслевой Отдел Научной Организации Производства Труда и Управления.

Отдел состоял из пяти основных подразделений, которые, почему-то, назывались лабораториями, и вместе с разными вспомогательными службами обеспечивал занятием и зарплатой добрую сотню отдельников.

Лаборатории эти чем только не занимались?

Разрабатывали разные служебные, эргономические инструкции и структуры, проектировали оффисную мебель и всяческие диспетчерские пульты, осваивали только что появивщуюся новинку - ЭВМ и придумывали куда бы эту многотонную, многошкафную, ненужную штуку посмачнее впендюрить.

А лаборатория номер пять была самая молодая.
Она состояла, главным образом, из, так называемых, электонников. То есть выпускников физического факультета университета или факультета электронного машиностроения политеха. В ней создавался один из первых советских настольных дисплеев.

Дисплеем мы тогда называли устройство, которое сейчас каждый младенец знает под кличкой "монитор".

То, что это разработка являлась для того времени передовой, подтверждает хотя бы такой факт, что в наш отдел приезжали даже представители Советского Космического Центра, рассматривая возможность оснащения этими дисплеями Центра Управления Космических Полётов.

Впрочем, до серийного выпуска дисплеев дело, по разным причинам, так и не дошло. Но рассказ не о том.

Для усиления перспективной разработки в пятую лабораторию в один год приняли сразу четырёх молодых электронников, только что закончивших политехнический институт.

Их звали Гоша, Лёша, Серёжа и Паша.

Ребята были специально отобранные, способные и разные, по сути, ещё студенты.

Гоша был самый радио-электронный. Это признавали даже его товарищи. Он знал и умел всё, что касалось бушевавшей и нараставшей в мире электронно-цифровой революции.

Лёша был тихий, скромный, стеснительный.

Паша был крупный, невозмутимый, чуть тяжеловатый, с широким лицом и слегка вальяжными манерами.

А вот Серёжа, при всех инженерных способностях, был из тех ребят, чья физиономия с первого взгляда заставляет подозревать весёлую плутоватость носителя.

Как раз в период поступления к нам этих мушкетёров отдел переселился на другую территорию в новый, только построенный, корпус из стекла и бетона, на самый верхний, седьмой этаж.

Весь этаж состоял из одного коридора, по обе стороны которого за стеклянными стенами и дверями располагались лаборатории.

С одной стороны коридора была большая непрозрачная комната, которая служила буфетом для всего управленческого корпуса.
А с другой стороны находилась вторая, такая же непрозрачная комната. Её отдали нашему отделу для организации маленькой электронной мастерской под названием "макетка". Макетка предназначалась для того, чтобы проверять электронные платы, а также собирать и налаживать образцы дисплеев.

В этой-то макетке и поселили Гошу, Лёшу, Серёжу и Пашу.

Если бы кто-нибудь из работавших тогда в нашем труднопроизносимом отделе прочитал одно только название сегодняшнего поста, то он сразу бы вспомнил эту, незабываемую историю.

Один из таких людей изредка появляется здесь. Это val_2001.

Подогреваемые нерастраченным студенческим задором, молодые специалисты норовили каждый день освежать какими-нибудь новыми шуточками.

Помню, как однажды val_2001, тогда ещё сам молодой специалист, сообщил мне, что он боится ходить в макетку.

Мы с ним делали программы для проверки и демонстрации дисплеев. Отлаживать программы приходилось в комнате, где собирали дисплеи. Там val_2001 стал свидетелем одной из шуток.

Гоша, Лёша, Серёжа и Паша сидели в разных углах макетки с паяльниками и приборами, склонившись над платами, которые они проверяли. Посередине макетки столы с аппаратурой, компьютерами и полуразобранными дисплеями.

Улучшив момент, Гоша схватил стальную болванку, на которой производили мелкие кузнечные работы, и запустил в Пашу. А сам, как ни в чём не бывало, уткнулся паяльником в схему.

Болванка в невозмутимого Пашу не попала, но наделала много грохоту рядом с ним, раздробив несколько незначительных электронных хреновинок. А самое главное, Паша сильно вздрогнул и на целых полчаса утратил свою невозмутимость, размышляя и выясняя откуда на него свалилась эта кара и кто из трёх товарищей, плюс val_2001, так сильно погружённых в работу, злоумышленник, чтобы железку подобающим образом вернуть.

- Но ведь там осциллоскопы, дисплеи, ЭВМ !
- А им всё равно. Вот и я побаиваюсь туда ходить.

(Продолжение следует)

Навалило. присыпало.






Только всё же не сосна.





Тихо.




Сирота.





Рюмка розы.





Ах, кабы на цветы...

Жизнь промчалась,
Как сложилась,
Из мороза и огня.
Почему ж Вы, Ваша Милость,
Осуждаете меня?


Отгорело, отболело,
Придавило тяжело.
Стало бело.
Всё, что было,
Белым снегом занесло.

(Окончвние)


Нет-нет. Пожалуйста, не подумайте, что в зал были вызваны отряды конной милиции, или туда начали закачивать усыпляющие слезоточивые газы, как в печально известном "Норт-Весте". Это ещё не было принято в те далёкие годы.

Попросту, чтобы не дать противнику пополнить запасы снарядов и, чтобы наконец завершить это опасное, шумное музыкальное мероприятие побыстрее ко взаимному счастливоу примирению музыкантов, школьников и учителей, решили перерыв не делать.

Таким образом, опера была с перевыполнением завершена не в три действия, по чайковски, а в два, по стахановски.

Пятилетку - в три года, оперу - в два действия.

Всё проделали по системе "снимаю штаны - раз, снимаю штаны - два, надеваю штаны - три".

Занавес на пару секунд закрылся, а затем сразу же распахнулся, как-будто бы для раскланивания артистов в ответ на жидкие школьные хлопки.

Вместо ожившего для зрительской благодарности Ленского и сбежавшего от правосудия на поклон Онегина, прямо туда же, на место дуэли, в снега, вышел дядька с бакенбардами, похожий на генерала, и запел арию, которая мне всегда казалась подозрительной и даже аморальной:

- Евгений! Я с кровать не встану...

Всё это он гудел в ухо Онегину, только-что минуту назад замочившему дружка и ещё не запудрившему синяки от дуэльного геройства.

Затем там же, на природе, образовалась Татьяна и началась очень поспешная любовно-прощальная сцена в кустах.

Но вот, чем эта трогательная сцена завершилась, я совершенно не помню.

Уговорил ли помятый баритонистый сердцеед эту немолодую, но гордую женщину?

Сумела ли она ему всё же обьяснить, что дальше так жить нельзя?

Раскаялся ли он?

Може быть, они всё-таки договорились потихоньку от учителей наставлять рога этому нудному генералу, который уже и не пытается встать?

Сумела ли Татьяна довести Онегина до станции скорой медицинской помощи?

Ничего не помню.

Не исключено, что я был кантужен, в том бою каким-нибудь тяжёлым, летающим предметом.
А возможно, моя, в те времена ещё не окрепшая музыкальная душа не выдержала впечатлений, и потеряла сознание.

Только очнулся я уже дома утром в постели. Как меня туда доставили? Не знаю.

Жены не было. Она ушла в школу.

Что-то стискивало голову.
Подошёл к зеркалу.

Оттуда на меня смотрела бледная, безусая женщина в малиновом берете, по выражению лица которой было очевидно, что она недавно переспала с испанским послом.

Оказалось, к тому времени я ещё не успел отрастить усы и, стало быть, в зеркале был всё-таки я.

И жизнь покатилась дальше.

Нужно ли говорить, что уже на следующий день я был свеж, как молодой муж.

Много лет после того события, если жена начинала доставать меня женскими своими просьбами: убери мусор, вынеси ёлку, прибери постель. погуляй с ребёнком, помой посуду, сходи в магазин, подержи лестницу... она всегда что-нибудь придумывает, я сразу начинал напевать какой-нибудь куплет из "Евгения Онегина". Их там много.

Хотя мне ещё ни разу в жизни не удалось спеть ни одной мелодии не сфальшивив, жена всё равно догадывалась к чему я пою.

Она сразу вспоминала о моей первой, главной, самоотверженной мужниной помощи, смущалась и отставала.

- Ах, да ладно! Я и сама сделаю. Лежи.

______________________________________________

Какой-то дядя, вот ведь - сука!
Все школы в оперу сволок.
Его пример - другим наука,
Но, боже мой, какая мука...
Мы не услышали ни звука...
Он хуже выдумать не смог,
Чем этот оперный урок.

(Всё)

(Продолжение)


Вобуждённые примером двух счастливчиков, а также застоявшиеся во время перерыва школьники, заслышав музыку, с удвоенной силой принялись орать, кукарекать, лаять, колотить друг-дружку и, возможно, ломать балконы, что нам в темноте не было видно.

Не иначе, как нашлось немало завистников, мечтающих повторить подвиг и ухватить славы.

Но вдруг, в эту оглушительную какофонию ворвался резкий, высокий, ударный звук, нисколько не похожий на музыку, который мгновенно заставил зал испуганно замереть. Этот странный звук, словно ножом прорезал все инфро- и ультро- частоты школьного шума.

Оказалось, что это дирижёр стучит своей палочкой по пюпитру. Образовавшаяся тишина позволила всем услышать его дрожащий от негодования голос:

- Если вы сейчас же не замолчите, я прекращу спектакль!

Действительно, зал на несколько минут притих, занавес открылся, и началась сцена дуэли.

Ленский запел свою знаменитую арию "Что день грядущий мне готовит?".
Бедняга не догадывался, что этот день готовит ему кое что ещё, помимо придуманного Пушкиным и Чайковским.

Школьники оказались не такими уж невежами и знали, что в опере ожидается дуэль со стрельбой из пистолета.

Я так понял, что за перерыв они хорошенько перевооружились и подтянули к сцене свежие силы.

Как только тенор Ленский заблеял свою печальную песню, на него обрушился град выстрелов из духовых трубочек и рогаток.

В те далёкие времена, помимо шариковых авторучек, ещё не заполонивших весь пишущий мир, доживали свой век школьные перьевые ручки.

Вершиной перьевого портативного дизайна была металическая трубочка с двумя блестящими пробками-заглушками, в которые вставлялись перья. Если вынуть эти заглушки и засунуть в карман, то оставшаяся трубочка превращалалсь в замечательное духовое оружие неслабой поражающей, но не травмирующей силы. Если, конечно, не считать довольно редких попаданий в глаз.

Достаточно было хорошенько разжевать кусочек бумаги, а лучше промокашку, и пуля готова. Летел такой снаряд довольно далеко, и всякий, кто подвергался обстрелу, помнит его обидно-болезненный эффект, даже если не в глаз, а в бровь.

Честно говоря, состав и разбойную силу оружия индивидуального поражения атакующих я с третьего яруса не видел. Но результат каждого удачного выстрела стоил сотни непопаданий.

Ленский дёргался, хватался за поражённый орган, давал петуха, краснел, путал текст и мелодию.

Ко всему прочему, костюмы пушкинского времени, особенно панталоны, как оказалось, имели небольшой дефект, не столь вредный для балов, но подводивший в боевой дуэльной обстановке на открытой сцене.
Панталоны как-то уж очень обрисовывали наиболее уязвимые места на фигурах дуэлянтов, делая их лёгкой и заманчивой мишенью для сторонних снайперов.
Если у Ленского мишень была не столь велика, разве что только сзади, то у Онегина уже кое-что было. Ну а двое из четырёх секундантов представляли собой прямо-таки рай даже для прирождённых мазил.

Дирижёр, глядя на певцов снизу-вблизи довольно быстро заметил, что дуэль не заладилась. Певцы заикаются, вскрикивают и метятся совсем не туда, явно тяготея к позорному побегу от барьера.
Он опять принялся колотить палочкой по железке.
Зрители снова испуганно замерли.
Я, помнится, ещё удивился тому, как это палочка не разлетается на кусочки от этакого звука.

Снова дирижёр попугал нас жудким обещанием прекратить спектакль.

И опера продолжилась.
Такое прерывание происходило раз пять в течение дуэли.

Наконец снаряды кончились у всех, включая дуэлянтов.

И здесь выяснилось, что администрация спектакля тоже приготовила свой стратегический контрудар против неугомонного зала.

(Окончание следует)

(Продолжение)


Во времена моего шестнадцатилетнего оперного бума, будучи преисполненым молодого трепета к музыке и относясь к категории скорее робких, нежели наглых поростков, я, оказавшись на первом ряду второго, третьего или четвёртого яруса, не раз ловил себя на шкодливом желании запустить сверху чем-то, ну не очень травматичным, в кого-либо внизу.

Неплохой мишенью казалась любая привлекательная девочка, надутая лысина или бледный недоделанный меломан, вроде меня.

За неимением подходящего предмета, годилась бумажная афишка или скрученный в шарик билет. Наконец, можно было бы незаметно плюнуть на сидящую внизу балдёжницу или балдёжника и насладиться реакцией.

То, что в полупустом зале легко вычислить злоумышленника, помимо других соображений, было большим тормозом в проведении подобных экспериментов.
К тому же, бросишь-то в хорошенькую девочку, а попадёшь в какого-нибудь старого крокодила, вроде меня сейчас.

Ясное дело, что в заполненном школьниками театре подобных проблем не было.
А вот мишени были. Иные неудержимо хорошенькие, даже на мой, уже женатый взгляд.

Об окончании первого акта нам стало известно по тому, что занавес опустился и зажёгся свет.

Усталые школьники, не привыкшие к такому обилию искусства, слегка притихли. Но скоро опять задвигались, будто на перемене.

В то время, как дети из других классов, продолжили носиться между рядами, в туалет и в буфет, наши девятикласники так же тихонько сидели на местах. Не шевелились. Пикать никому из них тоже, почему-то, не хотелось.

И мы остались сидеть, хотя уже тогда имели семейную привычку во время перерыва слегка пройтись. чтобы размяться. Сидели и обсуждали музыкальные впечатления от первого акта.

Перерыв почему-то затянулся.
Наконец, примерно через полчаса, свет опять начал слегка гаснуть. Звонок, если и был, то услышать всё равно мы не могли.

Однако, свет погас не совсем, а лишь наполовину. Занавес не поднимался. Вместо ожидаемой сцены дуэли двух друзей в круглых высоких шляпах и во фраках, прожектор высветил мужчину в костюме, который вывел на сцену, держа за шкирки, двух долговязых поростков лет четырнадцати.

Человек негромко заговорил, но слышно его было хорошо, потому, что зал притих, и аккустика там всё же неплохая.

- Я директор оперного театра, - сказал он. - Это ученики седьмого класса школы номер сто семь, Вася Иванов и Коля Петров. Только что, в перерыв, они вдвоём отломили кусок балкона. Мы вынуждены выгнать их из театра до окончания спектакля. Об их поступке будет сообщено директору школы и родителям. Очень стыдно! Если кто-нибудь из вас совершит что-то подобное, нам придётся сделать с ним то же. Ведите себя, пожалуйста прилично, хотя бы из благодарности к артистам и людям, организовавшим для вас этот спектакль.
Товарищи руководители! Очень вас прошу следить за детьми. Мы уже обнаружили несколько изрезанных кресел и разбитых фонарей. Это наш новый театр, и мы должны его беречь.

Вася и Коля раскланялись.

Бедные артисты Театра Оперы и Балета! За всю свою долгую, тягостную, музыкальную, актёрскую жизнь они, наверно, не слыхали таких оваций, какими были награждены герои балкона, уводимые за шкирки со сцены.

Когда апплодисменты начали слегка затихать, у бортика оркестровой ямы появилась голова дирижёра, и зазвучала музыка, предшествующая сцене дуэли. Но звучала она недолго.


(Продолжение следует)

(Продолжение)


По-видимому, подходящие мужья и сноровка были не у всех классных руководителей. Ибо остальной зал представлял собою гораздо менее смиренное зрелище.

Представьте себе роскошное четырёхярусное театральное помещение, до предела набитое дикарями от десяти до семнадцати лет. Их привели послушать оперу, о чём они только и мечтали ещё с детского сада, но стеснялись признаться.
Такую мечту лучше всего осуществлять большим кагалом.

С той давней поры я никогда не решался снова посетить постановку "Евгения Онегина", поэтому так и не знаю, имеется ли у этой оперы увертюра.

О начале представления мы догадались по тому признаку, что свет в зале погас.
Это вызвало заметное оживление среди и без того нескучающей публики, но никакие оркестровые звуки на наш, третий ярус не пробивались.

Я видел, как поднялся занавес, и появились артисты, смешно раскрывающие рты, подобно рыбкам в аквариуме.

Какими бы незаурядными вокальными данными ни обладали солисты Саратовской оперы, но переорать полный театр школьников они не могли, ни поодиночке, ни дуэтом, ни квартетом. Не под силу это было и хору. Ну разве что - Краснознамённому.

Сборный школьный зал жил своей высокодецибельной стихийной жизнью. Отовсюду слышались визги, гогот, мяукание, лай, вой и свист.
По воздуху проносились предметы различной гравитационной тяжести. Это давало ощущение трагической воздушной опасности, подобной артобстрелу и как нельзя лучше соотвтствовало оперному действию, которое, известное дело, тяготеет к трагической развязке.
Хотелось лечь и прикрыть беззащиную голову руками. Некоторые, наиболее нервные, школьники так и поступали.

Стараясь всё же уловить какие-нибудь привычные, музыкальные последовательности, я действительно услышал многочисленные женские вокализы, но доносились они не со сцены, а из зала: сбоку, сверху, сзади, из партера.

Эти рулады напомнили мне песни валькирий из оперы композитора Вагнера.

- Нас обманули. Причём здесь Чайковский?

Напрягая слух, я разобрал некоторые реплики из темпераментных колоратур, исполняемых ночными ведьмами:

- Сидоров! Сядь! Вернись на место!
- Иванова! Перестань дёргать Никитина за штаны!
- Костоправов! Во вторник придёшь с родителями!

Это были ответственные за культпоход классные руководители. В отличие от артистов, им удавалось перекричать школьников.
Да! Солисткам до училок далеко!

Учительские пронзительные вопли лишь усиливали и успешно обогащали уникальную звуковую картину.

Заставить школьников сидеть тихо не смогла бы даже двойная прокладка из родителей, если бы тех уговорили пожертвовать собой и провести три часа, слушая оперные завывания ради музыкального здоровья собственных детей.

Оно и понятно.

Вообразите ситуацию, когда в пятом, шестом... да и в десятом классе вдруг погасили свет. И не на одну-две минуты, а на час.
А если в классе одновременно находится тысяча разномерных учеников?

Рассчитываю на вашу фантазию.


(Продолжение следует)

(Продолжение)


Человек занятый, я всегда прихожу на разные мероприятия: в кино, в театр, на свидания во-время. Иногда даже слишком во-время, уже после начала.
Зная мою аккуратность, юная супруга задолго и многократно впиливала мне мысль, что к театру я должен подойти пораньше.

Поэтому, когда, вырвавшись из библиотеки, где занимался, я приблизился к месту встречи, возле памятника напротив входа, все школьники были в сборе, и звучал только лишь второй звонок.

Умелая класная руководительница быстренько построила нас в круг, вывела меня на середину и обьявила:

- Это мой муж, Женя.

Школьницы и школьники молча вытаращились, с изучающим изумлением.

Среди них нашлись даже такие, которые читали в подлиннике пушкинский роман в стихах. А уж почти нарицательные имена главных героев знали все. Невообразимое совпадение наших имён с пушкинскими и оперными вызывало суеверное почтение и заставляло школьный мозг лихорадочно работать, стараясь извлечь из ситуации какой-нибудь обзывательно-дразнительный эффект.

К тому же, моё хотя и тощее, но весьма долговязое, небритое телосложение, наводило мужскую часть класса на мысль о некотором физическом паритете.

Воспользовавшись паузой, ответственная за культпоход, начинающая педагогиня звонко обьявила:

- Сейчас мы все идём в театр слушать оперу Чайковского "Евгений Онегин". Если кто-нибудь из вас шевельнется или пикнет - убью!

Описываемый культпоход приходился на последнюю, завершающую неделю педагогической практики, поэтому руководимый класс ничуть не сомневался в реальности угрозы. Что касается меня, то я и сейчас долго раздумываю прежде, чем пикнуть.

Таким образом наш девятый класс был предварительно, умелым педагогическим приёмом приведён в дисциплинарный порядок ещё до начала представления.

Мы с удовлетворением наблюдали тихое, примерное поведение подведомственных детей.

Ну, может, воспользовавшись затемнением, кто-то кого-то там потихоньку и тискал под "я люблю вас Ольга". Однако, тискаемая сторона никаких восторженных, оргазматических взвизгиваний себе не позволяла.


(Продолжение следует)

(Продолжение)

Жена-студентка училась на последнем, четвёртом курсе педагогического института. В ту весну у неё была школьная практика, которая включала, и так называемое, классное руководство.

Девятый класс не без любви относился к своей, временной класной руководительнице. Однако, это не мешало школярам обоих полов неустанно искать у практикантки слабину, по всякому стараясь её сконфузить.

Подруга моя вполне справлялась с классом, но она опасалась, что в экстремальнх условиях оперного зала, без зримой мужской фигуры не сумеет обуздать переростков, которые всего на четыре-пять лет её моложе.


Задолго до того, ещё когда мне было лет 15-16, я по собственной инициативе прослушал весь репертуар нашего театра.
Причной такой активности была моя, уже тогда проявившаяся, любовь к оперной музыке. А поводом послужил тот факт, что открылся вновь отстроенный Саратовский Театр Оперы и Балета имени Н.Г. Чернышевского.
Его выстоили на месте старого, в котором я в детстве успел побывать один или два раза.

Старый Саратовский театр известен был тем, что именно в нём происходила драматичная, уже некурортная, встреча героев чеховской "Дамы с собачкой". Там же, в Саратове, эту сцену и снимали для знаменитого фильма.

Оперный Театр находился недалеко от моего дома, в центре города. Билет стоил от одного до трёх рублей.
Новый, четырырёхярусный зал, обитый красным бархатом, на оперных спектаклях всегда был полупустым.
Садись где хочешь и наслаждайся.

Среди прослушанных мною в 16 лет, была и опера "Евгений Онегин".


На этот раз, стараясь приобщить молодёжь к искусству, служители образования постарались. Такого заполнения театра, как на том, халявном спектакле, я ни до того, ни после больше никогда не видел.

Весь огромный зал: партер, четыре здоровенных яруса и ложи были подзавязку набиты гудящими школьниками.

Наш девятый класс, на средних местах третьего яруса, образовал контрастный островок тишины посередине стихийного школьного разноголосья.

Почему?

(Продолжение следует)

(Начало)

Театральное событие, о котором хочу рассказать, произошло в Саратове весной 1969-го года.

Я хорошо помню дату потому, что как раз за пару месяцев до него женился.

Свадьба состоялась 14-го февраля, а в конце апреля молодая жена обратилась ко мне с первой супружеской просьбой.

Может быть, это была и не первая просьба, но именно эта обставлялась, новыми для меня, предварительными реверансами, которые заставили насторожиться.

- Не согласишься ли ты мне помочь, как муж? - вкрадчиво спросила жена.

На всякий случай я надул губы, растерянно размышляя с какой стороны ожидается атака на мою суверенную территорию.

- Без твоей помощи мне не справиться.

- Ну?

- Я знаю, что ты уже раньше слушал оперу "Евгений Онегин". А не хочешь ли послушать ещё раз?

- Гм?

- Нет, нет! Если ты не хочешь, то я обойдусь, но очень хотелось бы, чтобы ты пошёл со мной. Одной мне будет тяжело.

- Как это "одной"? Я, конечно, с тобой пойду! Ты же знаешь как я люблю Чайковского и оперу. Мне даже приятно послушать ещё раз.

"Но дня-я-я-ям ми-и-и-инувшим нее-е-е-т возв-а-а-ата. Я вас люблю-ю-ю любо-о-овью бра-а-а....!"

- Так ты согласен!? Ах, как же я тебе благодарна! Только это будет не совсем обычный спектакль. Через неделю начинаются каникулы, и в ГорОНО решили организовать бесплатный поход в оперу для школьников. Туда приведут все школы нашего Ленинского района, с пятого по десятый класс. Я должна идти со своими . При тебе они будут лучше себя вести. Ну и оперу послушаем. Ты же любишь?

- Люблю. - Облегчённо выдохнул я, гордый несомненной способностью легко выполнять даже такие, трудноисполнимые, просьбы и тем самым запросто делать жену счастливой.

Откуда мне было знать, что на тот момент проводилась всего лишь учебная, артиллерийская подготовка перед глобальным наступлением супружеского долга.

(Продолжение следует)

Их два.


1. Жена делает всё, что захочет.

2. Муж тоже делает всё, что захочет
жена.

Плохо живём. Без любви, и друг-другу хамим.
Будто-бы нету конца, нашим радостям бренным.
Будто бы жизнь – это декоративный камин
С видом часов и навек неразменным поленом.

Талита

Исходное сообщение Талита

бюллетень о
Вторник, 01 Августа 2006 г. 00:33


натосковаться разом, впрок, -
до мокрых снов, до снегопада,
и листья легкие ловить
в кипящий ветреный мешок,
и от судьбы наискосок
вдруг замечать, что кто-то рядом
идет, не требуя любви:
все хорошо, все хорошо.

сменить мгновенье на года,
отдав долги былым бравадам,
и шрамов бледное тату
не опасаться предъявить,
и о грядущем не гадать –
все хорошо, так мне и надо! –
в зрачки закапав темноту,
не выбирать, а просто быть.

в невнятном зеркале черты
чуть-чуть расплывчаты и смяты.
зажил закрытый перелом,
и кровь стерильнее, чем спирт.
покой утраченной мечты
пропах больничным ароматом,
и в коридоре за углом
дежурный ангел крепко спит.

уже подписан договор
с самой собой о новой встрече.
стянув тоски натужный шов,
узлом запутав времена, -
не нужно гнать во весь опор
и сжато ждать, что станет легче:
все хорошо, все хорошо,
все хорошо, - так мне и на...

Исходное сообщение Окря_Ниров
ещё не кончена игра,
колоду карт тасует осень,
ещё горит цветок левкоя
и не дописана строка,
ещё представится пора
разжечь огонь, что так несносен,
насублимировать такое,
чем прожигаются века.

Талита

в декоративном камине
жар не стихиен: стиха нет...
ночь? - ни звезды и в помине.
только полынь полыхает.

ни к магомету, ни к будде
не по дороге пока мне.
...знаешь, у нас еще будет
время разбрасывать камни :)

Сегдня воскресенье.
На улице -18 по Цельсию.
Вот несколько самопальных фотографий изнутри.

Хорошая хозяйка не то, что собаку - мужа не выгонит мусор выбрасывать.





Глобл-чистое небо.






Комарам - нет, сосулькам - да!






Солнечные консервы.






Вы хотели зимы? Нате!





И сладко, и тепло.






Лёд хрустальный.






Зимняя ягода.





Жизнь - солнце и лёд.





И это пройдёт.

Фрейд, которого в прокуренной Америке почему-то незаслуженно называют Фройдом, в молодости служил стрелочником где-то недалеко от Вены.

Дымы проходящих паровозов, а также их нервные крики, навели способного юношу на подсознательную мысль о происхождении болезни Истерия.

Тогда будущий психоаналитик уволился с прохладного места стрелочника на железной дороге. Он принялся за ненавистную медицинскую карьеру, женился и, наконец, вплотную занялся женщинами.

Однако по ночам ему всё равно непрестанно снился паровозный дым, а гудение жены никак не заменяло неповторимого вопля проходящего поезда.

Даже рождение детей, шести чудесных малюток, не вытеснило из неудовлетворённого, расстроенного подсознания эдипов паровозный комплекс.

Стараясь избавиться от наваждения, Фрейд написал книгу "Толкование снов", которая заслуженно считается его наиболее значительным бессознательным произведением.

Спасение пришло неожиданно, когда один из детишек научил его курить модную в то время махорку, скручивая козьи ножки из газет.

Облегчение от дыма было столь разительным, что Зяма сразу же начал применять его в психомедицинской практике.

Своим измученным неврозами пациентам, а особенно женщинам, он в первую очередь предлагал решать их семейные, финансовые, анатомические, матримониальные, профессиональные, творческие и, конечно же, сексуальные проблемы методом беспробудного курения.

Успешный целитель назвал этод метод сублимацией, хотя необразованные народные массы упрямо продолжали называть его дымотерапией.

Постепенно лечение болезней, открытых Фрейдом, с использованием предложенных им дымных методов, а также новых, более смелых и откровенных, нашло самое широкое распространение. Были даже созданы специальные зоны, куда можно стало отправиться на значительный срок, чтобы вдоволь накуриться, чтобы муж или жена не мешали. Такие места так и называли курортами.

Среди негативных, побочных явлений фрейдизма следует отметить цыплёнка табака, один вид которого может отбить охоту у самого заядлого курильщика.
Впрочем, отведав этого же цыплёнка, правильно приготовленного, с хорошим вином, всякий ренегат сразу же возобновит прерванное лечение, столь целебное для его невно-дыхательной системы.

Интересно, что поначалу курение было освоено в основном мужчинами, обладателями грубой психики с плохо выраженными формами истерии.
Женщины тогда ещё не умели так ловко обращаться со спичками, особенно на ветру. Тем не менее, и среди них находились талантливые искательницы здорового образа жизни. Вспомним хотя бы дымную музу композитора Шопена, писательницу Жорж Санд, и такую оторву, как царица Екатерина II.

К концу же двадцатого века, с изобретением изящных зажигалок, а также непревзайдённой по притягательности формулы для знакомства:
"Мужчина, угостите сигареткой?",
дымная ароматотерапия охватила поистине ничем не ограниченные женские массы.

Каждой женщине хотелось услышать про себя:

" Ах, какая окурительная женщина!"

Об открывателе же дымного раз в лечения, скромном психоаналитике, Зигмунде Фрейде, все забыли.

Разве что иногда подойдёт к его могилке какой-нибудь бомж или бездомная, пропащая женщина и, не вынимая из жёлтых зубов гавайской сигары, выпуская клубы чёрного дыма, прогудит:

- От вас весь вфрейд!

Куренье - вред,
Особенно для дам.
Я часто повторяю это им...
Мужчины, повторяю также вам:
-Глубокомысленно вдыхая дым,
Недолго докуриться до беды
Мммм.

И вот после долгих исканий и борьбы, после безграмотности,

книжной пыли, мракобесия колодезных сплетен и газетных

предрассудков, мрак развеялся и на земле возникла новая,

счастливая, глобальная TVлизация!

Жри, что дают,
И ври, что мало.

Кто воспринимает
жизнь трагически,
Тот весьма теряет
стратегически.