– Ты, главное, не робей. Поддакивай всё время и улыбайся, чем больше будешь улыбаться, тем легче впаривать будет. Я сам всё разведу, ты только улыбайся пошире, – Максим болтал без умолку. – Сейчас всё увидишь, попробуешь, втянешься потихоньку. Деньги невеликие, но всё лучше, чем на бирже стоять. В нашем N одна кормушка была – Завод, и тот угробили, сейчас в городе лучше работы не найдёшь. Ты вот где работал до этого?

– На маршрутке, – буркнул Дмитрий.

– Это называется – почувствуйте разницу. Спокойно, себе на уме, походил, поездил по адресочкам, поболтал, похихикал, впарил пару вещичек лохам. Двадцаточка за месяц набежит даже при самом слабом раскладе. А побегаешь побольше – и больше накапает, да сам всё увидишь. Вот он, восемнадцатый дом, смотри на таблички у подъездов, четыреста тридцатую надо квартиру.

– А откуда эти адреса берутся?

– Так у нашего шефа, Николаича, свой человек в соцпомощи, адресочками снабжает. Где бабулька одинокая живёт с пенсией приличной, где дедулька, а где и оба живы, жируют на казённые пенсии. Вот их, тепленьких, и берём, лучше ближе к вечеру.

– А почему вечером?

– А соображают старые хуже, они и с утра-то с кукушкой не дружат, а к вечеру устают и совсем тупеют. Вот как сейчас. О, в этом подъезде. Смотри, выходят, держи дверь, пока не захлопнулась.

Дмитрий подбежал к закрывающейся подъездной двери, придержал её, и они вошли в подъезд.

– Так, четыреста тридцать, это я тебе сейчас совру, держи пока лифт, это здесь будет… восемь, восемьдесят… ещё шестнадцать, это одиннадцатый этаж. Нажимай на «одиннадцать». Вот так, Дима, скоро научишься считать этажи за секунду. Ну, улыбайся, сейчас выходим, – Максим растянул свой рот до ушей и стал выходить из кабинки лифта.

Они встретили на площадке тётку в плаще, с парой крашеных яиц в руках, дождались, пока та войдёт в лифт и начнёт спускаться. Максим, одной рукой держа пакет с коробками, другой смело нажал на звонок под надписью «430».

Дверь открыла сухонькая старушка в цветастом тёплом халате.

– Анна Михайловна? Мы из отдела социальной поддержки ветеранов войны. Вы одна сейчас или нам попозже зайти?

– Да, одна, так только что ваши подарок принесли, вы с Нюрой не встретились разве в подъезде?

Максим на секунду убрал улыбку, соображая, и опять заулыбался:

– Конечно, но мы из другого отдела. Она из продуктового, а мы из промышленного.

– Да что ж в дверях-то стоим, заходите, мальчишки, заходите, чайник ещё горячий, разувайтесь. Тапочки, наверно, малы вам будут, извините. Проходите к столу.

Бабушка суетилась по кухне, выкладывая на стол продукты из холодильника, подарочного пакета и полки над столом.

– Вот молодцы, то одни, то другие приходят. Тоже, наверное, спешите, вот и праздник у меня сегодня, настоящий. Садитесь, чашки вот, наливайте.

Максим весело подмигнул напарнику: «Всё идёт как надо».

– Мальчишки, голодные, поди, режьте колбасу и сыр, ешьте давайте, не стесняйтесь. Яйца чистьте. Вы сначала поешьте, а потом чаю попьёте, а потом уже и дела свои сделаете, какие положено, не сильно спешите?

– Мы в таком деле, как помощь ветеранам, спешить не имеем права. Мы, конечно, покушаем, раз уж вы настаиваете…

– Настаиваю, настаиваю, ешьте. Хлеба только мало, не знала, что сегодня столько гостей принимать буду.

Максим уминал за обе щёки, подрезал колбасы и сыра ещё и опять опустошал тарелку со снедью. Дмитрий откусил по кусочку, чисто символически, как-то не лезло в горло, как-то тошновато. Максим украдкой показал Диме кулак: «Ешь!».

– А вот у меня ещё варенье есть, пробуйте.

Максим опустошил и блюдце с зеленоватым вареньем.

– Слушайте, как вкусно у вас всё, я прямо бабушку свою вспомнил, Анна Михайловна, вы просто волшебница.

– Да брось ты заливать, волшебница, голодный ты, набегался, поди, к вечеру, с подарками этими.

– Да, это правда, мы с семи утра бегаем, вот подарочную скидку ветеранам разносим. А как иначе, хочется же ко всем успеть, каждого ветерана порадовать. Вам-то наши товары с праздничной скидкой как раз пригодятся, готовить вы мастерица, варенье – ум отъешь, – сказал Максим, облизывая пустое блюдце. Вот, смотрите, – и стал доставать из своего объёмного пакета ярко разрисованную коробку.

– Это комбайн, кухонный, чем руки в кровь раздирать, да кучу ножей и тёрок использовать, вы сможете всего одним аппаратом теперь пользоваться.

В магазине такие, сами знаете, тысяч восемь-десять стоят. А мы вот… давайте я вам покажу, как им пользоваться. Смотрите, этот нож вставляете в эти пазы и можете вот, крутя всего лишь вот этой ручкой, очень быстро натирать морковку. А если капусту, то вот этот нож, а лук – вот этот вставляете.

– Ох, сынок, да я готовлю-то теперь редко, за неделю пару морковок, да пару картошин трачу, куда мне одной-то.

– Ну вот, а теперь сможете это делать гораздо быстрее, свободного времени будет больше оставаться.

– Да я и так не знаю, чем заняться, живу одна, на улицу с трудом выхожу, ни шить, ни вязать не могу, зрения нет, читать не могу, телевизор только слушаю, как радио. Так вы эту штуку мне подарить хотите?

– Практически да, мы всем отделом долго думали, как поздравить вас, ветеранов, которым обязаны своей жизнью. Решили поднапрячься, закупить для вас необходимый кухонный инвентарь и отдать вам за девятнадцать процентов стоимости. Представляете, целых семьдесят один процент стоимости мы взяли на себя. Вы всего две двести платите, а остальные почти восемь с половиной государство оплачивает. Ну, это как буханку хлеба за двадцать копеек купить. Представляете, это вам как привет из вашей молодости, из Советского Союза. Молоко за пятнадцать копеек бутылка, яйца по девять копеек штука, помните?

– Да я сейчас только это и помню: что вчера было, не помню, а что много лет назад, помню.

– Значит, договорились, всего две двести и забирайте этот ценный подарок, мы старались вас порадовать. Забирайте, это ваше. – И Максим пододвинул все потроха «практически подарка» к недоумевающей бабушке.

– Да вообще, по правде сказать, нам пора, ещё несколько адресов осталось. Давайте, Анна Михайловна, рассчитаемся, да бежать пора, подарков всем охота.

– Да, да, я сейчас, конечно. Две двести, сейчас. – И старушка прошла в свою единственную жилую комнату, к шкафу, стоявшему там последние сорок лет.

Она принесла в прихожую платочек с деньгами, стала отсчитывать.

– Вот две, – Бабушка протянула Максиму две тысячные купюры. – И ещё двести. – И подслеповатая почти девяностолетняя старушка подала торговцу две купюры по пять тысяч, так же, как и сотки, жёлто-рыжеватые.

– Ну, вот и славно. – Максим мгновенно скомкал все купюры в кулак и, выталкивая пытавшегося что-то сказать Дмитрия, выскочил за дверь. – До свидания, с праздником вас! – прокричал он в щель захлопываемой им самим двери.



Уже в лифте, спускаясь, Максим расплылся в настоящей, не торговой улыбке.

– Понял, как надо?! И товар впарили, и пожрали на халяву, и припёк заработали, удачно мы сегодня потрудились. Каждый день бы так. На вот, пятачок твой, у нас всё честно. – И сунул в руки Дмитрию помятую пятитысячную.

– А почему лишние двести запросил, ведь две за товар надо брать?

– Здрасте, девушка! А на проезд, на сигареты? Благодаря этим «двести» по пятаку подняли, радуйся, чудак-человек. – И Максим похлопал Дмитрия по плечу. – Ничего, научишься бабок дурить, давай уже закурим наконец.

Они вышли из подъезда на улицу, закурили. Максим сиял от счастья, а Дмитрий, осматривая носы своих заношенных туфель, пытался осмыслить произошедшее.

– В общем, у меня предложение, на сегодня мы уже план, считай перевыполнили, давай сейчас по домам, завтра перекур, а десятого на фирме встретимся. Идёт? – Максим протянул Дмитрию руку. – Ну, пока, брат-коммивояжёр.



Ушел, а Дмитрий все не мог отойти от подъезда. Вот она, новая работа, «в торгово-производственной, стабильно развивающейся компании, с дружным коллективом». Втюхать любыми правдами и неправдами никому не нужное барахло малосоображающим старикам. Источник дохода? Обман ветеранов войны. А что делать? Неужели опять на маршрутку? Кто-нибудь работал на сто двадцать седьмом маршруте в городе N? С интервалом между машинами в три минуты. В час пик, в городе с почти миллионным населением, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, ты должен уложиться в график, не раньше и не позже, по секундомеру. Попробуйте, чтобы узнать, что такое ад. У Дмитрия просто больше не хватает здоровья для такой работы, сорок один год возраста уже чувствуется. Идти на другой маршрут, полегче? Там все визжат, совсем ловить нечего, на одну аренду мужики ишачат и стремятся, рвутся на сто двадцать седьмой. Строек в N почти нет, Завод людей тысячами сокращает. Куда бедному водиле, ничего ведь больше не умеет, податься в этом депрессивном городе? Что делать? На что жить? С сына требуют в школе деньги на компьютер, три тысячи, десятого последний срок. Грозят на второй год оставить, если не заплатят. Как ему в глаза смотреть, а жене, которая терпит на своей работе любые унижения, лишь бы не выгнали, как ему, главе семейства, кормильцу, быть?

Вот он пятачок, в кармане, хрустит. Хватит и школу заткнуть, и продуктов немного подкупить. Стыдно перед бабкой? Да они не увидятся больше, у неё пенсия большая, ветеранская, куда ей, древней, тратить. Тут молодые загибаются от безденежья. Весна на дворе, май, сирень распускается, жить хочется, нормально жить.

Но как ни пытался себя уговорить Дмитрий, не мог отойти от подъезда. Словно якорь не пускал, да что ж такое, ведь денежка есть, можно сына обрадовать. После очередной выкуренной сигареты Дмитрий зашёл вместе с жильцами в подъезд. Одиннадцатый этаж. 403. Звонок. Открывают.

– Извините. – Злополучный пятачок в руку старушке и бегом вниз, без лифта, бегом, не слыша, что там кричат ему в след. Улица. Всё! Будто камень с груди сняли. Весна, май, сирень распускается. Жить хочется!

Ничего, он сходит в школу сам, договорится, он пойдёт опять в пекло сто двадцать седьмого маршрута. Ничего, и сын, и жена поймут его. Не будет Дмитрий Потапов подлецом! Никогда! Такова его воля, несмотря ни на что.