Цитата сообщения Кест Мария Спиридонова


Эта удивительная женщина была одной из тех, кого до октября 1917 года называли неистовыми борцами за народное счастье. Из тех, кто жаждал свержения самодержавия и — революции, после которой Россия обретет, наконец-то, свободу. Но когда случилось желанное, пламенные соратники тотчас упекли ее в тюрьму и держали там почти четверть века. До расстрела...

Четыре дня она охотилась за своей жертвой, ночуя на железнодорожных станциях, где, по предположению, мог остановиться поезд, везущий губернского советника Гаврилу Луженовского. Советник, конечно же, выйдет на перрон размять ноги, и вот тогда... Мария была убеждена: даже если он окажется в толпе, ей удастся приблизиться — ну кто заподозрит в чем-либо хорошенькую гимназистку? И впрямь: гуляет себе розовощекая от морозца крохотуля в кокетливой шляпке, по виду совсем еще девочка, когда бы не каштановая коса до колен. По ней, да по озорному, дразнящему взгляду опытный мужчина мог враз понять: э, батенька, какой же это ребенок? Барышня! И в головке у нее весьма, знаете ли, игривые фантазии...

Луженовского она настигла на вокзале Борисоглебска. Он стоял на платформе, окруженный сопровождающими казаками. Мария выбрала место поудобнее — площадку вагона, извлекла из меховой муфты револьвер и выстрелила. Спрыгнула на землю и вновь выстрелила. Возникший переполох позволил ей выпустить еще три пули. И все пять — в цель: две — в живот советника, две — в грудь, одна — в руку. Шестую приберегла для себя. Однако едва она поднесла ствол к виску, кто-то из охранников оглушил ее мощным ударом.

Сначала ее били прикладами, потом схватили за ноги и поволокли, отчего юбки и прочая одежда сползли к подмышкам, совершенно обнажив тело. Позвали извозчика, и казачий офицер Аврамов, намотав косу на руку, поднял пленницу в воздух и бросил в сани.

Ее, оглушенную, привезли в полицейское управление, раздели донага и кинули на каменный пол холодной камеры. Здесь Аврамов и помощник пристава Жданов пытали ее до полуночи: хлестали нагайками, пока не отслаивалась кожа, которую затем отдирали кусками и прижигали раны горящими папиросами, каблуками сапог обрушивались на ступни одеревеневших ног... Выяснили немного: она назвалась ученицей 7-го класса тамбовской женской гимназии Марией Александровой, исполнявшей смертный приговор, вынесенный Луженовскому комитетом партии социалистов-революционеров за преступное засекание и истязание крестьян во время беспорядков.

Решено было сей же ночью отправить террористку в Тамбов, в губернскую тюрьму. В вагон ее в буквальном смысле погрузили — она не приходила в сознание, бредила. Подъесаул Аврамов заперся с девушкой в купе, выставив в коридоре караул и, объяснив подчиненным, что продолжит расследование. А потому, дескать, если раздадутся крики, внимания не обращать. Но криков никто так и не услышал — рассудок не возвращался к измученной, изувеченной арестантке, и, пользуясь этим, пьяный подъесаул до рассвета ласкал ее: обнимал бедра, целовал, ощупывал пах и гладил груди, шептал банальную чепуху. А в завершение — изнасиловал. Потом уже, позже, Мария пожаловалась тюремному врачу: мол, обнаружила у себя признаки сифилиса. Доктор, осмотрев покрасневшую сыпь, успокоил: “Вы ошиблись...”

Известие о том, что 16 января 1906 года совершено покушение на губернского секретаря Луженовского, напечатали многие, газеты. Сообщали, что Мария Спиридонова (открылась ее настоящая фамилия), эсерка, из состоятельной дворянской семьи, в прошлом первая ученица гимназии, 21 года и трех месяцев от роду, находится в ужаснейшем состоянии. Лицо — кровавая маска. И, как она сама рассказывает, “очень болит голова, ослабла память, трудно излагать логично мысли, болит грудь, иногда идет горлом кровь. Один глаз ничего не видит”. Правое ухо оглохло. На теле нет живого участка, только рубцы и кровоподтеки.

Луженовский не выжил. В апреле неизвестные мстители прикончили Аврамова, в мае — Жданова. Ответственность за устранение негодяев взяли на себя эсеры. Они же задумали морально поддержать ожидающую суда Марию Александровну — заключенный в ту же губернскую тюрьму Владимир Вольский, эсер из потомственных дворян, по совету товарищей с воли вдруг начал слать ей пылкие любовные письма, наверное, он и сам внушил себе, что без ума от Марии. Послания его переполняли страсть, томление сердца, романтическое восхищение и нежные мечтания о том часе, когда они, несомненно созданные друг для друга, соединятся в трепетном объятии. Скорее всего она тоже поверила в это, и в ее душе отзывчиво вспыхнуло ответное чувство. Спиридонова попросила начальство о свидании с Владимиром, Вольский же ходатайствовал о разрешении на бракосочетание. Разумеется, им отказали, сославшись на то, что Вольский уже женат, а его энергичные клятвы, что супруга четыре года как ушла от него, веса не имеют.

Любопытно: они встретились одиннадцать лет спустя, в мае 1917 года, и... прежнего влечения не испытали. То были два абсолютно чужих, равнодушных друг к другу человека.

Но вернемся к началу века, в Тамбов. Следствие завершилось, и военно-окружной суд приговорил Спиридонову к смертной казни через повешение. Однако, как ни странно, именно он нашел и смягчающие обстоятельства и неожиданно заменил виселицу бессрочной каторгой в Нерчинске. Путь туда пролегал через Пугачевскую башню Бутырской тюрьмы в Москве, где содержались и другие отчаянные социал-революционерки — каждая из них в разных концах империи покушалась почему-то непременно на губернатора. Но, пожалуй, лишь о Спиридоновой либеральные газеты писали столь восторженно: “Вы — символ еще юной, восставшей, борющейся, самоотверженной России. И в этом — все величие, вся красота дорогого вашего образа”.

Она трижды пыталась бежать с каторги — безуспешно! Освободил ее А. Керенский, министр юстиции Временного правительства, 3 марта 1917 года. Через одиннадцать лет она вернулась в столицу и в активную политику, сблизилась с Лениным, о чем Н. Крупская потом вспоминала: “Какая-то комната в Смольном... На одном из темно-красных диванчиков сидит Спиридонова, около нее сидит Ильич и мягко как-то и страстно в чем-то ее убеждает”. Знаменитая и авторитетная эсерка Спиридонова нередко поддерживала большевиков, а большевики — ее. Но то, как действовали они, она категорически не принимала, о чем не замедлила откровенно заявить возмущенным письмом в ЦК партии большевиков. Вы, утверждала она, извратили нашу революцию! Ваша политика — сплошное надувательство трудящихся! Ваше многочисленное чиновничество сожрет больше, чем буржуазия! Творятся, негодовала Мария Александровна, неслыханные мерзости над рабочими, крестьянами, матросами и запуганным обывателем!

Ответом на яростные обличения стало спешное решение Верховного ревтрибунала при ВЦИК, датированное 27 ноября 1918 года: подвергнуть М. А. Спиридонову тюремному заключению на один год. Правда, через два дня ВЦИК, учитывая ее “особые заслуги перед революцией”, объявил об амнистии. Попытка угомонить несгибаемую каторжанку не удалась, она продолжала темпераментно выступать на рабочих митингах. Сохранился конспект ее речи на заводе “Дукс”, сделанный каким-то сотрудником ВЧК для доклада наверх: “Рабочие задушены, связаны по рукам и ногам, вынуждены подчиняться декретам, кои издаются кучкой темных лиц во главе с Лениным, Троцким... Все комиссары — мерзавцы, жиреющие на бешеных жалованиях. В партию коммунистов записываются проходимцы, чтобы получать лучший паек, лучшую одежду, галоши...” И каждое обвинение, честно отмечал чекист, вызывало шумные аплодисменты.

Естественно, Спиридонову опять арестовали, теперь — “за контрреволюционную агитацию и клевету на советскую власть”. Ревтрибунал постановил: изолировать ее на год “посредством заключения в санаторий”.

Санаторием оказался узенький закуток при караульном помещении в... Кремле, сырой и промозглый, часовые чуть ли не ежеминутно заглядывали к узнице: сидит? Лежит? Пристроилась на ведро по естественной надобности? Их и это не смущало, да и подстражную — тоже. Но густой, удушающий дым махры, врывавшийся в закуток, когда распахивалась дверь, повергал ее в затяжной кашель. У Марии Александровны возобновилось обильное кровохарканье — кровь просто лилась изо рта безостановочно. Вдобавок онемели руки, не подчинялись ноги, она страшно зябла. Мужики из караулки забеспокоились: “Амба! Сейчас отойдет!” — и вызвали фельдшерицу. Та вызвонила санитаров, и умирающая Мария очутилась ненадолго в больнице.

Ей посчастливилось — с помощью жалостливого, из рязанских крестьян, охранника бежала. Полтора года скрывалась в Москве, но это была лишь краткая передышка. ГПУ, по горькому признанию Спиридоновой, уже не выпускало ее из своих лап. Когда ее, сраженную брюшным тифом, но успевшую сдать товарищам по партии перечень явочных адресов, рукописи злых статей и шифры, снова арестовали, карательные санкции следовали одна за другой. Спиридонову упрятали в психушку под фамилией “Онуфриева” и создали такую невыносимую обстановку, что у нее началось помутнение разума. Чтобы не сломиться, она объявила двухнедельную сухую голодовку и лежала неподвижно с исхудавшим лицом и застывшими в выражении тоски и ужаса глазами. Доктора говорили, что она умирает. И лишь тогда ее освободили под условие: отныне — никаких статей для подпольных газет, никакой политики! Никаких публичных выступлений! Отныне Спиридонова должна заниматься только собственным здоровьем, подорванным тифом, туберкулезом, цингой и нервным расстройством. Соответствующие условия будут ей созданы.

Марию Александровну отправили в подмосковную Малаховку вместе с давней и верной подругой по каторге А. Измаилович. На двоих, по описи, у них было: две старые юбки, одни старые ватные брюки, одна рваная кофта, две старые телогрейки, одно ватное одеяло, вязаная шапка, одно рваное полотенце, эмалированная тарелка и две железные кружки, три деревянные ложки, одна кастрюля... Жили впроголодь, зато под явным надзором местного ЧК, накапливающего против них “компромат”. Знать бы несчастным женщинам, что нищее “малаховское сидение” очень скоро им покажется раем.

Впрочем, судьба подарила Спиридоновой и короткую радость — в Самарканде, куда она с А. Измаилович была выслана без суда, Мария Александровна обрела “друга любимого и мужа”, бракосочеталась с Ильёй Андреевичем Майоровым, членом ЦК левых эсеров. Член коллегии наркомата земледелия, автор проекта закона о социализации земли, он тоже был репрессирован — за несогласие с методами коллективизации. Двое гонимых образовали семью, куда входили старик отец Майорова, 17-летний сын Ильи Андреевича, а также две беспомощные приятельницы Спиридоновой — бывшие политкаторжанки. Майоров как-то не тяготел к семейным хлопотам, все заботы о прокорме, об одежке-обувке взяла на себя Мария Александровна, умудрявшаяся еще и рассылать посылки бедствующим единомышленникам: варенье — в Суздаль, изюм — в Соловки, деньги — в Казань и Тулу... Невесть откуда взявшаяся энергия, заглушая прилипчивые болезни, помогала ей крутиться, словно белке в колесе. Кажется, она вновь ощущала себя молодой, желанной, единственной, потому что рядом был самый близкий человек, вроде бы не замечающий, как она дряхлеет... Думается, она была признательна ему за эту “близорукость”. И в Уфе (теперь их сослали сюда) устроилась на две работы, чтобы не только по праздникам покупать забытые белый хлеб, молоко, сахар.

Когда в феврале 1937 года всех их снова арестовали, следователь не без ехидства сказал Марии Александровне, что у Майорова изъята значительная сумма денег — он скрывал от жены случайные заработки. Это ее не обидело, не возмутило — экая мелочь в сравнении с пытками, которым ее подвергали в тюрьме Башкирского НКВД, обвинив в подготовке покушения на Ворошилова. Допросы продолжались по два-три дня без перерыва, с матерщиной и рукоприкладством. Сесть не позволяли, отчего ноги Спиридоновой превратились в нечто бревнообразное, черно-лилового цвета, и не умещались в ботинки. Увидев, сколь неприятны ей личные досмотры, обыскивали непрестанно — надзирательница лезла даже в задний проход и во влагалище и корявым пальцем что-то выискивала там.

Однажды устроили очную ставку с Майоровым и вслух зачитали его признание: да, он замышлял теракт против Сталина, и Спиридонова об этом знала. Это была чудовищная нелепость, ни у кого из них подобная идея никогда не возникала.

— Ах, Илюша! — укоризненно прошептала она. — Лучше бы ты изменил мне с десятком женщин, с целым гаремом, а не так... Какое низкое падение!

Она не догадывалась, что фантастическое “признание” супруг сделал под пыткой крысами.

В начале января следующего года военная коллегия Верховного суда СССР утвердила приговор: М. А. Спиридоновой — 25 лет тюремного заключения, Майорову — 10 лет. Мария Александровна приговор не расслышала — она оглохла.

Историк В. Лавров, в наши дни проследивший ее жизненный путь по архивным документам и впервые составивший из них впечатляющую ужасами книгу, приводит страшные свидетельские показания: 11 сентября 1941 года содержащаяся в Орловской тюрьме НКВД заключенная М. Спиридонова была “препровождена в особую комнату, где специально подобранные лица из числа личного состава тюрьмы вкладывали в рот осужденному матерчатый кляп, завязывали его тряпкой, чтобы он не мог его вытолкнуть”. Затем ей объявили: “Именем Союза Советских Социалистических Республик... Спиридонову Марию Александровну... подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу без конфискации имущества за отсутствием такового”.

В этот день прозвучало 157 похожих приговоров. 157 человек (в том числе и И. А. Майорова) вывезли на грузовиках в Медведевский лес, что в десяти километрах от Орла, к которому приближались немцы. Накануне чекисты выкапывали здесь с корнями деревья. В образовавшиеся ямы спихнули расстрелянных, сверху поставили деревья, насыпали землю и утрамбовали...

Место захоронения не найдено до сих пор.

См. http://www.passion.ru/stars/701.htm