Александринский театр
Сирано де Бержерак
Долго не могли ничего сказать мы о постановке. Потом прочитали этот отзыв. А мысли всё роились

Санкт-Петербургские ведомости. 20.09.2018

ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВА.
«СИРАНО ДЕ БЕРЖЕРАК» В АЛЕКСАНДРИНСКОМ ТЕАТРЕ ОКАЗАЛСЯ ОБМАНЧИВЫМ
В Александринском театре состоялась премьера с обманчивым названием — «Сирано де Бержерак». Зрители, посетившие спектакль, с недоумением шуршали программками, желая убедиться, что попали туда, куда шли. Разделяю их чувства: все время казалось, что тебе морочат голову.

Современный театр любит нас дурачить. Нарушать причинно-следственные связи, спорить с автором пьесы, менять персонажей до неузнаваемости. По этому пути пошел и режиссер Николай Рощин. На исторической сцене Александринского он устроил настоящий маскарад. Актера Монфлери нарядил в грузное обнаженное тело Вакха, гвардейцев — в современные деловые костюмы, а на лицо заглавного героя налепил огромный нос — маску в духе венецианского карнавала. На этом празднике явно не до поэзии, поэтому стихи Эдмона Ростана пересказали нарочито корявой прозой.

Сирано де Бержерака — поэта, философа, возмутителя спокойствия — вывели забиякой, грубияном и нонконформистом. Он дуэлянт, но поединок тоже превращает в фарс, предлагая противнику самые гротескные виды оружия — от ножа до автомата. Маскарад завершается на задворках театра, в створе улицы Зодчего Росси, где Сирано в одиночку сражается с сотней вооруженных до зубов врагов (понять бы, кто эти враги?). Видео схватки мы видим на экране. Храбреца бьют, топчут, сбивают с ног струями водомета. Поверженный, он не сдается. Однако, возвращаясь с поля боя, не только вытирает кровь и пот, но и срывает с лица гуммозный нос.

На сцену Сирано возвращается уже без пресловутой маски и тут же забывает о роли оппозиционера. Казалось бы, впору завоевывать любовь Роксаны. Иван Волков хорош собой, прочие достоинства — ум, талант, мужество — тоже украшают его героя. Но отчего же для Роксаны он по-прежнему лишь старый друг? И почему она влюбляется в Кристиана? Любовь поистине зла, а также слепа и глуха. Так что публике приходится закрывать глаза на очевидную нестыковку.

Эффектно поставлена сцена облачения гвардейцев в костюмы, более-менее соответствующие эпохе Сирано. К бою с воображаемыми испанцами гасконцы готовятся долго и тщательно. Выйдя на сцену в маечках и трусиках, натягивают белые чулки, завязывают подвязки бантом, надевают пышные штаны, застегивают крючки и пуговицы, наряжаются в крахмальные рубашки и камзолы, нацепляют манжеты, воротники, гримируются, довершая туалет париками и шляпами с плюмажем. Оказывается, никакие они не гасконцы, а обыкновенные лицедеи. А когда гримировальные кабинки превращаются в гробы, зрители не воспринимают гибель «гвардейцев» всерьез — только как постановочный эффект. Речь, вероятно, идет о бренности искусства — о том, что век традиций миновал.

Во втором акте в живых остается — ненадолго — один Сирано. Состарившуюся Роксану, ставшую монахиней, превращают в часть декорации — этакий памятник любви и верности. На что она еще годится, если за годы, прошедшие после гибели Кристиана, так и не поняла, что любовью отвечала на любовные послания, а значит, на чувства Сирано?

Его финальный монолог звучит на языке оригинала, по-французски и в стихах. Увы, автор спектакля побоялся, что его заподозрят в сентиментальности и старомодности. Он вновь призвал на выручку толстяка Монфлери, испортив то впечатление, которое произвел поэт Ростан, ненадолго прорвавшийся сквозь грубую ткань подстрочника и напомнивший о сути своей «героической комедии».

Фишка спектакля Николая Рощина, скорее всего, состоит в конфликте передового искусства с театром устаревшим, архаичным (который, наверное, присутствовал на прославленных подмостках до прихода сюда ниспровергателей «отстоя»). Шоу актера Монфлери, прерванное в начале спектакля вторжением Сирано де Бержерака, публике все-таки покажут: в затянувшемся финале.

Глупейшую абракадабру, смесь пасторали с мюзиклом патриотической направленности, следует, вероятно, считать капустником, высмеивающим тот самый позавчерашний театр, с которым борется режиссер. Но на чьей стороне поражение, а на чьей победа — большой вопрос. Зритель во всяком случае в недоумении. Защищая от романтических стереотипов, на его голову обрушили кучу новейших штампов. По сути, шоу Монфлери следовало бы маркировать значком «18 плюс» и подавать запаянным в пленку. Но публике его преподнесли как весьма сомнительный аргумент в пользу авангарда.

В новом спектакле немало обманок, подмен, сумятицы и невнятицы. Что и говорить — маскарад! Так толком и не объяснив, кто тут архаист, а кто новатор, театр настойчиво стремится лишить нас иллюзий. Словно они у нас еще остались.

1.


2.


3.


4.

Эдмон Ростан определил пьесу “Сирано де Бержерак” как героическую комедию. Николай Рощин поставил в Александринке и не героическую, и не комедию, а скорее невеселое размышление о современном мире, приправленное абсурдом, сарказмом и нарочитой пошлостью. Это уже не пост-пост, а скорее мета-мета: трудно понять, когда с нами говорят серьезно, а когда иронизируют.

Ростан начал пьесу с эпизода сорванного спектакля Монфлери. У Рощина эпизод разрастается и превращается в композиционную рамку истории несчастной любви де Бержерака. Встроенная в контекст, последняя оказывается совсем не главной. После смерти Сирано бездарности доигрывают сочиненное Кардиналом представление в сиропных возрожденческих декорациях. Только на этот раз аудитория видит “изнанку”: у всех на глазах разворачиваются софиты, с колосников опускается трос, на который работники не торопясь цепляют бутафорского Купидона. То, что будет дальше, – посредственная и пошлая ложь, и все знают это, так стоит ли притворяться?..

Итак, Купидон в поролоновых телесах поражает своими стрелами пастушка и пастушку, но их «любови» не дано сбыться: страшный феодал с хвостом, торчащим из голого черепа, и намалеванным на лице подобием мексиканской маски смерти пользуется правом первой ночи и лишает пастушку невинности. Несчастные возлюбленные прерывают постылую жизнь и попадают в ад, где дьявол, похожий на Дядю Сэма (!), на фоне, напоминающем на американский флаг (!!), призывает их предать Родину (!!!) в обмен на спасение из адской мясорубки. Девушка колеблется, но пастушок непреклонно обрывает “глупую бабу”: не время думать о любви, когда Родина в опасности. Впрочем, козням врагов не помешать любви патриотов: они соединятся в фарше!
Вот против чего вполне актуально бунтует рощинский Сирано. Он менее блестящ, чем ростановский: например, Вальвера он задирает сам. И, хоть и демонстрирует боевое превосходство, выраженное в сцене “гонки вооружений”, соперника не побеждает – тот сам выстреливает себе в ногу. Сцена дуэли забавна: оружие Сирано всегда более мощное и совершенное, чем у противника, в конце долгого перебора в ответ на две гранаты он достает гранатомет. Но арсенал не “выстреливает”, и в итоге непонятно, зачем все это было вытащено на сцену – разве что для того, чтобы артисту Волкову было с чем позировать для афиши.



8.


9.


10.


11.

Вообще, многое здесь кажется избыточным, затянутым и ненужным. Создается впечатление, что Рощин местами испытывает терпение зрителя – то выдавая очевидную пошлость, то заклинивая повествование какой-нибудь бесконечно длинной сценой. На протяжении действия они кажутся просчетами режиссера, но в финале возникает мысль, что это была последовательная стратегия. Такая вот она, жизнь – то неприятно, то странно, то пошло, но деваться некуда, надо жить. Впрочем, кому-то и хорошо: кто-то в зале заливисто смеется даже над низкопробными шутками. Единственный, кто бунтует, – Сирано, но почему он это делает и чего способен добиться?




Карикатурой на настоящее, возможно, как раз и является Линьер – развязная полупьяная дамочка со светских тусовок в вечной компании модно стриженного бородатого мужчины в юбке и на каблуках. Судя по их появлениям в сценах, где по сюжету их быть не должно (например, при объяснении Роксаны Сирано и на фронте, когда полк Сирано одевается), это персонажи отчасти символические. Настоящее настырно, оно грубо вторгается в благопристойную костюмную классику (“Линьер, иди домой!” – кричат ей переодетые к бою мужчины в париках). Впрочем, у классики нет шансов, она в большей степени ассоциируется со смертью: в исторические костюмы персонажи одеты только перед боем, а к каноническому тексту Ростана в спектакле обращаются лишь раз – умерший Сирано читает его на французском.








Сам де Бержерак отчаянно симпатичен, но его нельзя назвать положительным героем. Он – человек глубоко неполноценный, находящийся во власти страха. Именно в страхе быть непринятым он отвергает все и вся. Именно в страхе быть отвергнутым он начинает общаться с любимой девушкой от лица красивого, но глуповатого офицера, в которого влюблена она. И поступает он так не ради будущего Роксаны. Трудно поверить, что она, обманутая на этапе ухаживаний и любящая совсем другого человека, после свадьбы будет счастлива. По той же причине он на протяжении четырнадцати лет (а не десяти, как у Ростана; жаль, что не восемнадцати…) молчит, хоть и понимает, что на самом деле она любила не Кристиана, а его. Он боится реальности, боится настоящих взаимных чувств, подразумевающих какое-то действие. И правду открывает уже после смерти, надеясь на то, что плач о нем присовокупится к плачу о Кристиане: такая вариация детского “вот я умру – и тогда вы все поймете”. Трудно сказать, есть ли в образе Сирано отсылки к реальным людям, или это общее размышление об истоках бунта, который скорее против всего плохого, чем за что-то хорошее.


12.

Несмотря на обилие комических моментов, иногда смешных, постановка кажется безысходной. Что мы получаем в сухом остатке? Прошлое отмирает, настоящее – неприятно. Любви нет. Патриотизма нет. Бунт бессмыслен. Ответов, как же быть, спектакль не дает. Видимо, остается только смотреть, как работники сцены цепляют на трос бутафорского Купидона. Мы уже знаем, что нам покажут, но есть ли у нас выбор?..

Фото Владимир Постнов.
Алёна Мороз 3 октября
https://porusski.me/2018/10/03/096-sirano-de-berzherak-v-aleksandrinskom-teatre/