Это храм Преображения Господня, его как раз в 30м годам позапрошлого века отстроили.

А это - домик каторжника Волконского, этот район тогда был элитным в городе. К усадьбе прилагаются роскошные конюшни и флигели для прислуги. В них в основном и проводил всё время вечно пьяный князь Сергей. Он совсем не обрадовался приезду супруги, более того, когда эта напичканая романтикой французских романов и водевилей молодая дурочка, с трудом пришедшая в себя после тяжёлой послеродовой депрессии, но пышущая детским тщеславным задором показного геройства прибыла пред его очи и театральным движением рухнула перед ним на колени и поцеловала наручники - печальный и скучающий по увеселениям столицы бывший аристократ понял, что эта бедовая обуза ему навсегда, и раздражённо бросил: "Ты мне даже каторгу собой испортила!" Бедная Маша никак не ожидала такого жестокого краха всех её розовых мечтаний и ощутила себя кинутой на краю света мрачным негодяем. Это при том, что подружка Трубецкая, чей пример её так вдохновлял, приехала, как и полагалось, к доброму супругу-единомышленнику, и её семейная жизнь протекала вполне радостно. Как известно, нет ничего опаснее, чем фрустрация и депрессия - ни кулинария, ни визиты на Дамскую улицу, выстроенную подружками осуждённых напротив домиков каторжан, ни рукоделие не могли скрасить эту печаль, хоть как-то заглушить боль раны, нанесённой супругом. И, как всегда, в таких случаях нашёлся утешитель - декабрист Поджио, горячий парень с южной кровью и темпераментом. Наутешал он мадам Волконскую на несколько детей, увидев которых, сам Волконский впал в такую нылую апатию, что запил с деревенскими мужиками горькую навсегда, отрастил бороду и даже платье стал носить как у скотников, убиравших навоз - правда, в отличие от них, за чистотой одежды следить перестал. Переехав наконец в Иркутск, Мари решила хоть как-то развеяться и отправилась в городской театр - но после спектакля к ней подошёл губернатор и вежливо объяснил, что ей, как жене ссыльного, посещать театр запрещено. Проплакав остаток вечера, бывшая княгиня решила культуры ради создать хотя бы домашний театр. Но, увы - ни одного спектакля он так и не дал: воспитанники-приживалы не ведали, что такое дисциплина и ведать этого не хотели, а Поджио и Лунин как-то странно начали реагировать на подростков в театральных костюмах, в общем, срам и позор... А иркутяне, с которыми в отчаянии Мари пыталась наладить хоть какие-то дружеские связи, попировав у неё в особняке за её счёт (а ведь 40 тыс золотом в год - очень нехилые денежки, как все понимают, так что пировать было на что), между собой только посмеивались, словно Кнуров и Вожеватов над Ларисой Огудаловой, называли ей дурой, а то и откровенно глумились. Будучи же исключительно светской дамой, храм Мария посещала лишь формальности ради и утешения там найти не могла. Так и разбились детские мечтания о суровой романтике об суровую реальность и незнакомую сибирскую землю.

 

 

Хотя вообще-то Николай Александрович, прокатившись по ТрансСибу и посмотрев Сибирь, заявил: "Это сказочно прекрасная страна, и её нельзя унижать ссылкой каторжников!". Так-то...