Название: Чудище

«Моя красота – это дар богов. Почему же они возненавидели меня?»

Солнце в зените, и тысячи теней от тысячи статуй скрылись от глаз. Самую прекрасную женщину в мире окружала тишина. Ни одна птица не пролетала над её головой, ни один зверь не подходил к её дому. И когда королевна кричала, то она не издавала ни звука, и когда королевна плакала, то ни единой слезы не падало с её ресниц. Тишина поглощала её гнев, и тишина поглощала её стон, королевна была полностью в чреве тишины. Единственное, что услаждало слух королевы, был шорох падающих камней. Вот и вся её музыка – шорох пыли со статуй. Королевна любила дождь, потому что он был единственным, кто  касался её, и она любила обжигающие лучи солнца, потому что они были единственными, кто делился с ней своим теплом. Она позабыла вкус еды и вкус поцелуя, осталась лишь соль и горечь – вкус моря и вкус её собственных слёз. Но и этот вкус начал пропадать: печаль позабыта, стыд и горе вкупе с совестью не имели более для королевны смысла. Если в прошлом, её душа и изнывала от тоски по дому и близким, если, она и мечтала когда-то об исцелении и любви, то и эти страдания теперь были чужды для королевны. В королевне всё умерло, и осталась лишь пустота. Внутри – пустота, а снаружи – камень.

***

 Царь, громко чавкая, вытирал руки об одежды. Он сидел на вырезанном из слоновой кости, узорчатом троне, и, не отвлекаясь на своих слуг и граждан, жадно поедал свой обед. Понять, что толстый, морщинистый, со старческими пятнами на лице, с лысой макушкой и седой, как мочалка бородой, был великий царь Полидект – можно было только по аппетиту. Даже его хитон, лазурного цвета, с фибулами из чистого золота, и узорной каймой, настолько изуродован жиром и вином, что казалось, будто царь носил его с рождения. Но обед был действительно царский: на огромном столе, вырезанном в форме быка, пряная баранина, мусака с твёрдым сыром, салат с печёной фетой и грецкими орехами и пирог с томатами и луком. 

Персей ждал ответа царя уже почти час, и вот, срыгнув последний раз, царь, наконец, вспомнил о юноше.

- А, Персей. Что же опять привело тебя к нам? Чего ты хочешь, от доброго и справедливого Полидекта?

- Чтобы ты освободил мою мать! – лишь проговорив эти слова, Персей тут же за них поплатился. Стражник, стоящий ближе всего к юноше, повалил его, ударив медным щитом.

- Не сметь, так обращаться к царю! – под смех Полидекта, произнёс стражник.

- Ладно, довольно. Как же ты, глупый мальчишка,  додумался до такого? Твоя мать сама к нам пришла, и потом, - остановившись на середине фразы, царь отпил вина. Две чаши, - и потом, мы же не держим её в тюрьме. У неё своя опочивальня, служанки, охрана. Даная пьёт дорогие вина из золотых кубков, ест только лучшее мясо. И от чего же ты хочешь её освободить? От счастья? 

- Она ни за что бы не пошла бы к тебе! Ты заставил её, сказал, что если она не послушается тебя, то ты убьёшь сначала меня, а потом и её!

- Довольно с меня обвинений! Мы прощаем тебе твою дерзость на этот раз, но в следующий – мы и вправду, подарим твою голову Данае, - с этими словами Полидект махнул рукой, и верная стража спустила Персея с лестницы. 

 Персей, рассерженный больше на себя за глупость, чем на царя за враньё, ещё долго сидел на ступенях ведущих во дворец. Он знал, что так и будет. Что его унизят, выкинут за дверь, а главное – даже не позволят увидеть мать. Но он упорно возвращался к трону.

***

Даная сидела в тёмной камере и смотрела в маленькое окошко, под самым потолком. Глаза истосковались по свету, а сердце по сыну. Ей не привыкать быть в клетке. В этот раз, как и в первый, здесь была и софа для отдыха, и стол с яствами. Но как бы царь не пытался преобразить темницу, она всё равно оставалась темницей. Мысли о побеге ни на минуту не покидали её, а мысли о сыне были с ней каждую секунду. 

«Он дитя Зевса, - успокаивала себя Даная, - на его стороне боги». Даная считала, а точнее, надеялась, что громовержец вспомнит о своём отпрыске и позаботится о нём. « О, Зевс, - повторяла Даная каждую ночь, - помоги моему сыну в его нелёгком пути». Она молилась за своего сына каждую ночь, а на неё саму молитв не хватало. 

 Грохот открывающихся засовов оповестил Данаю о приходе прислуги. Дверь открылась и в камеру зашла чернокожая рабыня Ирис. Даная не очень любила её, в отличие от других, разговорчивых служанок. Когда целые дни ты проводишь в четырёх стенах, а единственное твоё развлечение, это наблюдение за пламенем свечи, то даже минутный разговор может доставить тебе удовольствие. 

- Здравствуй, Ирис, - рабыня, в ответ низко поклонилась, - ну, что? Пора принимать ванны? - рабыня коротко кивнула и снова открыла дверь. Даная, обрадованная разлукой с темницей,  вышла за дверь. 

 Ванна была наполнена до отказа горячей, почти обжигающий кожу водой, что была надушена ароматными маслами. Даная принимала ванны каждый день и выливала на себя целые флаконы духов, что и у прислуги со стражей, и у неё самой порой глаза слезились. Это было обязательным не только для Данаи, но и для всех, кто находился подле Полидекта. Царь отличался чувствительным носом, и всё, что не благоухало, а просто пахло, для него числилось мерзостью. 

  Рабыня помогла ей надеть дорогой хитон тёмно-фиолетового цвета, убрала волосы и проводила Данаю к Полидекту – она, как ценная гостья, должна была разделить с ним ужин. Даная знала, что на полидектовом столе, как всегда будет множество вкусностей, и как всегда, Полидект будет постоянно жевать. Он будет высасывать из крабовых клешней мясо и тогда, когда будет говорить ей комплименты, и он будет довиться рыбной костью, когда будет угрожать ей. Он даже изловчиться закидать себе в рот финики, когда будет распускать свои морщинистые руки. 

 ***

Ночь уже начала расступаться перед солнечными лучами, когда Персею, наконец, позволили спуститься к Оракулу. Он спускался глубоко вниз по каменным ступеням, ведомый мальчиком восьми-девяти лет. Тусклый свет факела освещал узкий проём(?), на стенах изображенные герои давно потеряли свой цвет. «Принеси мне Медузью голову, и тогда, мы придумаем, как поступить с твоей матерью». Эта старая царская особа, ясное дело, насмехалась над Персеем, но воспротивиться его воли, юноша не стал. Вместо этого, он всё дальше и дальше спускался вниз, пока, наконец, не попал в плохо освещённую залу. По середине, прямо на полу, сидела ссутулившаяся фигура, в тёмном плаще. Фигура обрывала листья, с какого-то неизвестного герою растения, и кидала их в чащу, в которой играл маленький огонёк.

- Сын Олимпа, - проговорила оракул, - ты пришёл за помощью богов, - языки огня дотянулись до рук оракула, светочи на стенах медленно тухли. – Афина будет говорить с тобой.

 Оракул жестом попросила подойти ближе. Оракул встала, держа перед собой чашу, и сквозь огонь уставилась на юношу. Персей, терпеливо молчал, дожидаясь снисхождения богини. Его охватило беспокойство, он нервничал, что, если он не достоин благодати? Вдруг, его душа слишком черна, и Паллада не явиться? Ведь тогда его мать так и останется в заточении. 

Но вот, огонь во всей зале погас, и в кромешной тьме засияло лицо богини. От лица исходил тёплый, приятный глазу свет. Черты лица были острыми, губы пухлыми. Глаза не спеша, открылись и взглянули на юношу. Персей напряжёно вдыхал воздух, смотря на Палладу во все глаза. Он не мог сказать ни слова, он боялся и в тоже время был счастлив. 

«Ненужно слов, я всё знаю. Я знаю, что ты должен убить  чудище, осквернившее мой храм», слова Афины ясно звучали в его голове, впечатывались  в память, «Я помогу тебе, я дарую тебе щит, что отражает любой удар, и меч, что погубит любое зло, вставшее у тебя на пути. А теперь, - лик бога стал меркнуть, а тьма вокруг расступаться перед жутко ярким светом, - я помогу тебе попасть в логово Горгоны». Тело Персея стало лёгким как пёрышко; он ощущал себя маленькой птичкой, опьянённой чувством полёта. Глаза щипало от боли, не хватало воздуха, но это чувство было сродни самой свободы. Это чувство более не покидало его. 

***

Он нашёл её на отвесной скале. Медуза сидела к нему спиной, словно статуя, и всматривалась в глубь океана. Змеи на голове её, злобно зашипели, увидев юношу, и из всех своих сил тянулись к нему, чтобы вонзить в него свои ядовитые клыки. 

 - Медуза! – воскликнул Персей, с равным чувством страха, перед чудищем, и возбуждением, перед битвой, - Я пришёл за твоей головой! Боги слишком долго терпели тебя, чудовище! – слова, вылетая из уст героя, отдавались в его голове громким стуком, сильное сердце билось быстро, желание битвы загоралось всё сильнее. Но Горгона молчала.  – Ты что, не слышишь меня? Я пришёл… - Юноша замер. Он начал медленно пятится назад, прикрываясь щитом, ожидая нужного момента, чтобы, закрыв глаза кинуться сломя голову на врага. Горгона медленно поднялась с камня. Она всё ещё стояла к герою спиной и набирала воздух в лёгкие, словно впервые в жизни. А Персей тем временем, крался к чудовищу, чтобы свершить над ним суд. Но не успел герой, даже приблизится к ней, как она резко повернулась к нему лицом. Герой окаменел. 

 Герой окаменел, не понимая, почему чудище, так ненавистное Афине, причинявшее людям столько зла и горя, закрыла свои проклятые глаза. Персей стоял, не зная, уловка ли это, или испытания, или …

 Горгона первая сделала шаг навстречу. Она всё шла, уверенно переставляя ноги по каменной земле, а её змеи всё шипели, и шипением своим направляли хозяйку к Персею. Змеи Горгоны кусали её за руки, как бы говоря хозяйке: «Что ты делаешь? Просто взгляни на него, и у нас появиться ещё один валун  в саду». Но Медуза всё равно продолжала идти к нему. В поношенных, почти сгнивших одеждах, с давно сбитыми в кровь ногами, искусанными руками, Медуза держалась по царственному прямо, не сгибаясь и не замедляя свой шаг. Она остановилась не далеко от Персея, повернулась к океану. Горгона опустила свои руки и сказала герою: «Руби». 

  Минута раздумий над словом чудища показалось ему вечностью. Как можно убить того, кто не пытается вонзить свои клыки тебе в горло, а наоборот, своей смертью дарует тебе новый день? Персей напрягся, словно струна. Его предостерегали, что справиться с Горгоной будет трудно, но он и подумать не мог, что это окажется так тяжело. 

-  Ты желаешь смерти, ради спасения живых? 

-  Нет.  

- Но ради чего?

- Ради свободы. 

*** 

Лицо Полидекта и в жизни было страшным, но, окаменев, стало отвратительным. Большой нос и кривой рот, извергающий проклятия. Он и его приспешники более не будут губить чужие жизни себе в угоду. Более не будет кровавых казней, и ни чью мать больше не будут держать в подземельях, добиваясь руки и сердца. Когда Персей, войдя в царский сад, увидел Полидекта, подсматривающего за купающимися служанками, он даже не стал заводить с ним разговор. Он просто подошёл к нему и ничего, не говоря, показал свой трофей. Он так и застыл, даже не смекнув, что жизнь его царской особы окончена. И каждая статуя, сотворённая Персеем на полидектовой земле, означала и победу, и пораженье. Он спас свою мать и людей, что могли случайно встретиться взглядом с Медузой, но саму Горгону, он спасти не смог. И не сумел бы, как бы ни пытался. Проклятье, сплетённое из зависти и гнева Афины, не смог бы снять сам Зевс. Но Персей не мог допустить несправедливости.

 

 Он снова спустился к оракулу. Огонь снова играл в её руках. 

- Оракул! Я вернулся с победой, и я хочу поведать об этом богине!

- Она обо всём знает, сын Зевса. 

- Афина мне нужна! Сейчас же! – оракул кивнула, и снова, как и в первый раз поманила к себе. «Она не знает, - догадался Персей, когда перед ним снова явился лик Афины - даже боги не всевидящие». 

«Ты сразил чудище, герой. За это, ты будешь щедро награждён, Персей», «Да, сразил! - отвечал Персей, чувствуя большую уверенность, чем прежде, - Я убил твоего врага! Так посмотри же ей в лицо!»  С этими словами, юноша достал из сумки голову Горгоны. Чёрная кровь стекала по его руке, змеи, цвета золотого песка, всё ещё извивались. Лицо Паллады, увидев королевну, что была проклята ею, Афиною, стало покрываться серой каменной маской. Земля тряслась, небо гневалось, а Афина Паллада погрузилась в сон, которому нет, и не будет конца.