Sarah Gardner

 Photographer
.

***

О чем плачет дождь...

Не бывает случайных людей

Цитаты

• И он понял: вот что нежданно пришло к нему, и теперь останется с ним, и уже никогда его не покинет. Я ЖИВОЙ, — подумал он. Пальцы его дрожали, розовея на свету стремительной кровью, точно клочки неведомого флага, прежде невиданного, обретенного впервые… Чей же это флаг? Кому теперь присягать на верность?

• — Том! — И тише: — Том… Как по твоему, все люди знают… знают, что они… живые? ... — Хорошо бы так, — прошептал Дуглас. — Хорошо бы все знали.
• Вино из одуванчиков. Самые эти слова — точно лето на языке. Вино из одуванчиков — пойманное и закупоренное в бутылки лето.
• И теперь, когда Дуглас знал, по настоящему знал, что он живой, что он затем и ходит по земле, чтобы видеть и ощущать мир, он понял еще одно: надо частицу всего, что он узнал, частицу этого особенного дня — дня сбора одуванчиков — тоже закупорить и сохранить; а потом настанет такой зимний январский день, когда валит густой снег, и солнца уже давным давно никто не видел, и, может быть, это чудо позабылось, и хорошо бы его снова вспомнить, — вот тогда он его откупорит! Ведь это лето непременно будет летом нежданных чудес, и надо все их сберечь и где то отложить для себя, чтобы после, в любой час, когда вздумаешь, пробраться на цыпочках во влажный сумрак и протянуть руку…
• ... они ведь даже не знают, какое это чудо — сбросить с ног зиму, скинуть тяжеленные кожаные башмаки, полные снега и дождя, и с утра до ночи бегать, бегать босиком, а потом зашнуровать на себе первые в это лето новенькие теннисные туфли, в которых бегать еще лучше, чем босиком. Но туфли непременно должны быть новые — в этом все дело.
• Ищи друзей, расшвыривай врагов! Вот девиз легких как пух волшебных туфель. Мир бежит слишком быстро? Хочешь его догнать? Хочешь всегда быть проворней всех? Тогда заведи себе волшебные туфли! Туфли, легкие как пух!
• Если тебе что-нибудь нужно, добивайся сам, подумал он. Ночью постараемся найти ту заветную тропку…
• Сперва живешь, живешь, ходишь, делаешь что нибудь, а сам даже не замечаешь. И потом вдруг увидишь: ага, я живу, хожу или там дышу — вот это и есть по настоящему в первый раз.
• Взрослые и дети — два разных народа, вот почему они всегда воюют между собой. Смотрите, они совсем не такие, как мы. Смотрите, мы совсем не такие, как они. Разные народы — «и друг друга они не поймут».
• ... Возьми лето в руку, налей лето в бокал — в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам — и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето...
  ...Даже бабушка, когда спустится в зимний погреб за июнем, наверно, будет стоять там тихонько, совсем одна, в тайном единении со своим сокровенным, со своей душой, как и дедушка, и папа, и дядя Берт, и другие тоже, словно беседуя с тенью давно ушедших дней, с пикниками, с теплым дождем, с запахом пшеничных полей, и жареных кукурузных зерен, и свежескошенного сена. Даже бабушка будет повторять снова и снова те же чудесные, золотящиеся слова, что звучат сейчас, когда цветы кладут под пресс, — как будут их повторять каждую зиму, все белые зимы во все времена. Снова и снова они будут слетать с губ, как улыбка, как нежданный солнечный зайчик во тьме.

Вино из одуванчиков. Вино из одуванчиков. Вино из одуванчиков.

• Они болтают без умолку целый вечер, а о чем — назавтра никто уже и не вспомнит. Да никому и не важно, о чем говорят взрослые; важно только, что звук их голосов то нарастает, то замирает над тонкими папоротниками, окаймляющими веранду с трех сторон; важно, что город понемногу наполняется тьмой, как будто черная вода льется на дома с неба, и в этой тьме алыми точками мерцают огоньки, и журчат, журчат голоса.
• Как хорошо летним вечером сидеть на веранде; как легко и спокойно; вот если бы этот вечер никогда не кончался!
• — Верно! — подхватил Дуглас. — Смастерите для нас Машину счастья! Все засмеялись.
• — Не смейтесь, — сказал Лео Ауфман. — Для чего мы до сих пор пользовались машинами? Только чтоб заставить людей плакать. Всякий раз, когда казалось, что человек и машина вот вот наконец уживутся друг с другом, — бац! Кто то где то смошенничает, приделает какой нибудь лишний винтик — и вот уже самолеты бросают на нас бомбы и автомобили срываются со скал в пропасть. Отчего же мальчику не попросить Машину счастья? Он совершенно прав!
• — Лина, что ты скажешь, если я попробую изобрести Машину счастья?
  — Что-нибудь случилось? — тотчас спросила жена.
• Смерть — это когда он месяц спустя стоял возле ее высокого стульчика и вдруг понял, что она никогда больше не будет тут сидеть, не будет смеяться или плакать
• Здесь, в этой пропасти посреди черной чащобы, вдруг сосредоточилось все, чего он никогда не узнает и не поймет; все, что живет, безыменное, в непроглядной тени деревьев, в удушливом запахе гниения…
• Так вот оно что! Значит, это участь всех людей, каждый человек для себя — один единственный на свете. Один единственный, сам по себе среди великого множества других людей, и всегда боится. Вот как сейчас.
• Жизнь — это одиночество. Внезапное открытие обрушилось на Тома как сокрушительный удар, и он задрожал.
• Ты совсем один, пойми это раз и навсегда.
• БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНЕТСЯ. Это может означать что угодно. Бродяги. Преступники. Тьма. Несчастный случай. А главное — смерть!
• Каждый год наступал день, когда он вот так просыпался и ждал этого звука, который означал, что теперь то уж лето началось по настоящему.
• Куст сирени лучше орхидей. И одуванчики тоже, и чертополох. А почему? Да потому, что они хоть ненадолго отвлекают человека, уводят его от людей и города, заставляют попотеть и возвращают с небес на землю. И уж когда ты весь тут и никто тебе не мешает, хоть ненадолго остаешься наедине с самим собой и начинаешь думать, один, без посторонней помощи. Когда копаешься в саду, самое время пофилософствовать. Никто об этом не догадывается, никто тебя не обвиняет, никто и не знает ничего, а ты становишься заправским философом — эдакий Платон среди пионов, Сократ, который сам себе выращивает цикуту. Тот, кто тащит на спине по своей лужайке мешок навоза, сродни Атласу, у которого на плечах вращается земной шар. Сэмюэл Сполдинг, эсквайр, сказал однажды: «Копая землю, покопайся у себя в душе». Вертите лопасти этой косилки, Билл, и да оросит вас живительная струя Фонтана юности.
• — Ты права, Лина. Мужчины такой народ — никогда ничего не смыслят. Может быть, мы вырвемся из этого заколдованного круга уже совсем скоро.
• Ешь, пей, спи, дыши и перестань смотреть на меня такими глазами, будто в первый раз видишь.
• Дети ссорились и оглушительно кричали друг на друга, но при виде отца тотчас умолкли, как будто пробил урочный час и в комнату вошла сама смерть.
  — Машина счастья готова, — прохрипел Лео Ауфман.
• — Нет, нет! Это неважно, и правильно, что неважно. А вот твоя Машина уверяет, будто это важно! И я начинаю ей верить! Ничего, Лео, все пройдет, я только еще немножко поплачу.
• — Первое, что узнаешь в жизни, — это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, — это что ты все тот же дурак. Многое передумал я за один только час. И сказал себе: да ведь ты слепой, Лео Ауфман! Хотите увидать настоящую Машину счастья? Ее изобрели тысячи лет тому назад, и она все еще работает: не всегда одинаково хорошо, нет, но все таки работает. И она все время здесь.
• — Постойте, — сказала миссис Бентли. — Вы что, не верите мне?
  — Не знаю, — сказала Джейн. — Нет, не верим.
  — Но это просто смешно! Ведь ясно же: все когда то были молодыми!
  — Только не вы, — потупив глаза, чуть слышно шепнула Джейн, словно про себя. Ее палочка от мороженого упала в лужицу ванили на крыльце.
  — Ну, конечно, мне было и восемь, и девять, и десять лет, так же, как всем вам.
  Девочки хихикнули, но, спохватившись, тотчас умолкли.
• — Вот увидите, — сказала миссис Бентли. А про себя думала: господи боже, дети есть дети, а старухи есть старухи, и между ними пропасть. Они не могут представить себе, как меняется человек, если не видели этого собственными глазами.
• Может быть, просто старуха пытается уверить себя, что и у нее было прошлое? В конце концов, что минуло, того больше нет и никогда не будет. Человек живет сегодня. Может, она и была когда то девочкой, но теперь это уже все равно. Детство миновало, и его больше не вернуть.
• — Дорогая, ты никак не можешь понять, что время не стоит на месте. Ты всегда хочешь оставаться такой, какой была прежде, а это невозможно: ведь сегодня ты уже не та. Ну зачем ты бережешь эти старые билеты и театральные программы? Ты потом будешь только огорчаться, глядя на них. Выкинь ка их лучше вон.
• Человек живет в настоящем, будь то молодое настоящее или старое настоящее; но иного он никогда не увидит и не узнает.
• В войне вообще не выигрывают, Чарли. Все только и делают, что проигрывают, и кто проиграет последним, просит мира. Я помню лишь вечные проигрыши, поражение и горечь, а хорошо было только одно — когда все кончилось. Вот конец — это, можно сказать, выигрыш, Чарльз, но тут уж пушки ни при чем. Хотя вы то, конечно, не про такие победы хотели услыхать, правда?
• Вот кто ездит девяносто лет, девяносто пять, сотню, тот самый настоящий путешественник.
• Я вот все думаю. Мы старые и немощные, а признаваться в этом не хочется даже самим себе. Мы стали опасны для общества.
• — Напоследок? — переспросил удивленный Дуглас. — Да как же так? И без того все плохо.
• — Знаешь, это чудно, но мне что то не хочется говорить про кузнечиков.
  — А раньше хотелось!
  — Да. — Джон упорно смотрел вдаль. — Наверно, сейчас просто не время.
  — Джон, что с тобой? Ты какой то странный… Джон сидел с закрытыми глазами, лицо его искрилось.
• Обещай мне одну вещь, Дуг. Обещай, что ты всегда будешь меня помнить, обещай, что будешь помнить мое лицо и вообще все. Обещаешь?
• — Дуг, закрой глаза. Теперь скажи: какого цвета у меня глаза? Нет, ты не подсматривай! Ну? Какого цвета? Дугласа бросило в пот. Веки его вздрагивали.
  — Ну, знаешь, Джон, это нечестно.
  — Говори!
  — Карие. Джон отвернулся.
  — Вот и нет.
  — Как же нет?
  — А вот так. Даже непохоже. Джон зажмурился.
  — А ну ка, повернись, — сказал Дуглас. — Открой глаза, я посмотрю.
  — Что толку, — ответил Джон. — Ты уже забыл. Я ж говорю, со мной тоже так бывает.
  — Да повернись ты! — Дуглас схватил друга за волосы и медленно повернул его голову к себе.
  — Ну ладно.. Джон открыл глаза.
  — Зеленые… — Дуглас в унынии опустил руки. — У тебя глаза зеленые… Ну и что же? Это очень похоже на карие. Почти светло карие.
  — Дуг, не ври мне.
  — Ладно, — тихонько сказал Дуглас. — Не буду. Они еще долго сидели и молчали, а другие ребята бегали по холму и кричали, и звали их.
• Джон бежит прочь, а его слышно так громко, словно он топчется на одном месте. Почему же он не удаляется? И тут Дуглас понял — да ведь это стучит его собственное сердце! Стой! Он прижал руку к груди. Перестань! Не хочу я это слышать! А потом он шел по лужайке среди остальных статуй и не знал, ожили ли и они тоже.
• — Том, — сказал Дуглас. — Обещай мне одну вещь, ладно?
  — Обещаю? А что это?
  — Конечно, ты мой брат, и, может, я другой раз на тебя злюсь, но ты меня не оставляй, будь где нибудь рядом, ладно?
• Ему всего десять лет, и он в каждой шляпе ищет кролика. Я давно твержу ему, что искать кроликов в шляпах — гиблое дело, все равно как искать хоть каплю здравого смысла в голове у некоторых людей (у кого именно — называть не стану), но он все не унимается
• Вы толком и сесть то не можете — непременно наступите на кошку. Пойдете по лужайке — непременно свалитесь в колодец. Всю жизнь вы катитесь по наклонной плоскости, Эльмира Элис Браун. Почему бы вам честно в этом не признаться?
• Нет, вы только поглядите на себя, Эльмира! Всю жизнь вы обвиняете других в том, что ноги у нас спотыкливые, а руки — крюки! Вы когда нибудь читали Шекспира? Там есть указания для актеров: «Волнение, движение и шум». Вот это вы и есть. Волнение, движение и шум. А теперь ступайте ка домой, не то я насажаю шишек вам на голову и прикажу всю ночь вертеться с боку на бок. Брысь отсюда!
• Эльмира, я обещаю, я клянусь, Эльмира, если только вы останетесь живы, если вы не умрете… Эльмира, вы слышите меня? Слушайте же! С этой минуты я буду ворожить только ради добрых дел. Больше никакой черной магии, одна только белая!
• Что уж тут расписывать, — сказал Том. — Коротко и ясно: все они там просто с ума посходили.
• И если жить полной жизнью — значит умереть скорее, пусть так: предпочитаю умереть быстро, но сперва вкусить еще от жизни.
• Теперь — наверх! Обеги три раза вокруг квартала, пять раз перекувырнись, шесть раз проделай зарядку, взберись на два дерева — и живо из главного плакальщика станешь дирижером веселого оркестра. Дуй!
• Так я и знала. Про женщину всегда сплетничают, даже если ей уже стукнуло девяносто пять.
• В двадцать лет женщине куда интересней быть бессердечной и легкомысленной.
• — Не знаю, — сказал он.
  — И я не знаю. Потому то жизнь так интересна.
• Мне кажется, как ни приятно нам было встречаться в эти последние недели, мы все равно больше не могли бы так жить. Тысяча галлонов чая и пятьсот печений — вполне достаточно для одной дружбы.
• — Том, скажи честно.
  — Чего тебе?
  — Бывает так, что все хорошо кончается?
  — Бывает — в пьесках, которые показывают на утренниках по субботам.
  — Ну это понятно, а в жизни так бывает?
• — Что-то непохоже это на счастливый конец.
  — Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе — лучшего лекарства не придумаешь. Это тебе говорит Том Сполдинг, доктор медицины.
• Ведь сейчас, наверно, на тысячу миль вокруг только мы одни остались под открытым небом.
• А вдруг в глубине души тебе и правда не хочется жить?
• Он догоняет, не оборачивайся, не смотри, если увидишь его — перепугаешься насмерть и уже не сможешь двинуться с места. Беги, беги! Она бежала по мосту.
• В южных морях наступает в жизни каждого мужчины такой день, когда он понимает: пора распрощаться со всеми друзьями и уплыть прочь, и он так и делает, и так оно и должно быть, потому что настал его час. Вот так и сегодня. Мы с тобой очень похожи — ты тоже иногда засиживаешься на субботних утренниках до девяти вечера, пока мы не пошлем за тобой отца. Но помни. Том, когда те же ковбои начинают стрелять в тех же индейцев на тех же горных вершинах, самое лучшее — тихонько встать со стула и пойти прямиком к выходу, и не стоит оглядываться, и ни о чем не надо жалеть. Вот я и ухожу, пока я все еще счастлива и жизнь мне еще не наскучила.
• НЕЛЬЗЯ ПОЛАГАТЬСЯ НА ЛЮДЕЙ, ПОТОМУ ЧТО: … они уезжают… … чужие люди умирают… … знакомые тоже умирают… … друзья умирают… … люди убивают других людей, как в книгах… … твои родные тоже могут умереть… ЗНАЧИТ…
• Вечно ты допытываешься — зачем да почему! — завопил Дуглас. — Потому что потому кончается на "у".
• «Да, — сказал голос внутри, — да, могут, стоит им только захотеть, как ни брыкайся, как ни кричи, тебя просто придавят огромной ручищей, и ты затихнешь…» Я не хочу умирать, — беззвучно закричал Дуглас. «Все равно придется, — сказал голос внутри, — хочешь не хочешь, а придется»
• Гоп ля ля! Тру ля ля! Только дурак хочет умереть! То ли дело плясать и петь! Когда звучит погребальный звон, Пой и пляши, дурные мысли — вон! Пусть воет буря, Дрожит земля, Пляши и пой, Тру ля ля, гоп ля ля!
• И мысли тоже тяжелые и медлительные, падают неторопливо и редко одна за другой, точно песчинки в разленившихся песочных часах.
• — Счастье, Дуг, вот оно, счастье! И он исчез, как исчезли трамвай, Джон Хаф и старушки, у которых руки точно белые голуби.
• — Некоторые люди слишком рано начинают печалиться, — сказал он. — Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень все к сердцу принимают, и устают быстро, и слезы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я то знаю, я и сам такой.
• Летний дождь. Сначала — как легкое прикосновение. Потом сильнее, обильнее. Застучал по тротуарам и крышам, как по клавишам огромного рояля.
• Как же мне отблагодарить мистера Джонаса? — думал Дуглас. Как отблагодарить, чем отплатить за все, что он для меня сделал? Ничем, ну ничем за это не отплатишь. Нет этому цены. Как же быть? Как? Может, надо как то отплатить кому нибудь другому? Передать благодарность по кругу? Оглядеться по сторонам, найти человека, которому нужно помочь, и сделать для него что нибудь хорошее. Наверно, только так и можно…
• А хорошо, что он решил жить!
• Роза, — начал он, — мне надо тебе кое что сказать, — а сам все пожимал и тряс ее руку. — В чем дело? — спросила тетя Роза. — До свиданья! — сказал дедушка.
• Старьевщик, думал он, мистер Джонас, где то вы сейчас? Вот теперь я вас отблагодарил, я уплатил долг. Я тоже сделал доброе дело, ну да, я передал это дальше…
• — Карандаши, Дуг, десять тысяч карандашей!

— Тьфу ты, пропасть! — Блокноты, грифельные доски, ластики, акварельные краски, линейки, компасы — сто тысяч штук! — Не смотри. Может, это просто мираж! — Нет, — в отчаянии простонал Том. — Это школа.

• Следующий год будет еще больше, и дни будут ярче, и ночи длиннее и темнее, и еще люди умрут, и еще малыши родятся, а я буду в самой гуще всего этого.
• Я буду каждое утро развертывать мир, как резиновую ленту на мяче для гольфа, а вечером завертывать обратно. Если очень попросишь — покажу, как это делается.
• Да, это вернее, чем запихивать на чердак вещи, которые никогда больше не понадобятся. А так хоть на улице и зима, то и дело на минуту переселяешься в лето; ну а когда бутылки опустеют, тут уж лету конец — и тогда не о чем жалеть, и не остается вокруг никакого сентиментального хлама, о который спотыкаешься еще сорок лет. Чисто, бездымно, действенно — вот оно какое, вино из одуванчиков.
• Июньские зори, июльские полдни, августовские вечера — все прошло, кончилось, ушло навсегда и осталось только в памяти. Теперь впереди долгая осень, белая зима, прохладная зеленеющая весна, и за это время нужно обдумать минувшее лето и подвести итог. А если он что нибудь забудет — что ж, в погребе стоит вино из одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и в них — все дни лета, все до единого. Можно почаще спускаться в погреб и глядеть прямо на солнце, пока не заболят глаза, а тогда он их закроет и всмотрится в жгучие пятна, мимолетные шрамы от виденного, которые все еще будут плясать внутри теплых век, и станет расставлять по местам каждое отражение и каждый огонек, пока не вспомнит все, до конца…
• В том-то и беда с вашим поколением, — сказал дедушка. — Мне стыдно за вас, Билл, а еще журналист! Вы готовы уничтожить все, что есть на свете хорошего. Только бы тратить поменьше времени, поменьше труда, вот чего вы добиваетесь.

фото Лашков Ф
 

Ты всегда найдешь меня в своих воспоминаниях.

Уходящая любовь

Привет, мой визави

Летят листы календаря
... листочек за листом.
И лишь ему благодаря
Увидим, что потом.
Мы все с надеждою живём
В мелькании недель.
… За скоротечным январём
Уже идёт … апрель....
За ним уже ... июнь летит…,
И осень с сентябрём…
И вот уже зима белИт
Морозным декабрём.
За часом час, за годом год,
Уж дети подросли...
Среди сует, среди забот
Седины пролегли...

Летят листы календаря
… им счета уже нет.
Но лишь когда в душе заря
Нам всё же двадцать лет.

Источник: https://www.chitalnya.ru/work/305163

КРАСИВЫЕ ФОТОГРАФИИ ПРИРОДЫ