Той зимой, почти неделю я засыпал под этот мерный и зловещий набат Майдана, с прямой, круглосуточной трансляции Russia Today.
Багровые отблески горящего центра города, море мельтешащих, с муравьиной кропотливостью и целеустремленностью занятых своей разрушительной работой одурманенных и возбужденных смутьянов и бунтовщиков, истошные, благословляющие на кровавую расправу вопли майданных певичек, униатских попов и лихих пидарасов, интернациональный лихорадочный русофобский сброд, топчущий священные улицы Киева, подожженные и агонизирующие тела героического и истерзанного «Беркута» и над этим всем металлический, всенощный, четкий ритм размеренных, равномерных ударов железо о железо, как биение вражеского, неугомонного и ожесточенного сердца, как пульс неотвратимой и неизбежной угрозы и вызова.
То, что это барабанила в наши двери Смерть и Война, я ни минуту тогда не сомневался. Уже намного позже, созерцая то, что Война посчитала мне нужным показать, я понимал, что для тех, кто погиб у меня на глазах, на самом деле, жизнь закончилась не пару минут назад, а именно тогда, в те решающие зимние киевские дни.
В те роковые, полные огня и дыма ночи.

Чувство обиды и беспомощности переполняло меня, Чувство человека, неожиданно для себя попавшего в давно подготовленную смертельную ловушку, чувство досады на амебную фигуру Януковича, на очевидную грязь и преступления восставших, со всеми этими показательными расстрелами в спину в прямом эфире, с моргами и изъятыми органами, с наличными американскими миллионами и чудодейственным лукавым «чайком».
Чувство недоумения по отношению к когда-то адекватному украинскому народу, что единовременно, неожиданно и вдруг, сразу всем скопом сошел с ума и поднял руку на самого себя, на свое будущее и свободу и который снова, в отличие от нас, как народ с короткой и избирательной исторической памятью второй раз за двадцать пять лет повелся, на очередной мираж очередной разрушительной «Перестройки».
Даже Крымская Победа не смогла заглушить во мне эту досаду, это ощущение чего-то не законченного и недоделанного. Незавершенного. Брошенного на полпути.

И вот, весной, неожиданно для всех, воссияла кровавая звезда восставшего Донбасса. Звезда, по имени Полынь. Мятежные города и поселки, со своей такой русской обыденностью воинского мужества и скромного героизма. Славянск и Семеновка..

Вообще, не следует показывать народам, населяющим Россию двух вещей в прямом эфире, - процесс порабощения свободной страны, а также хладнокровные и массовые убийства женщин и детей. Все они тогда оставляют в стороне свои заботы и разногласия и становятся единым русским народом. Алчущим правды и справедливости. И в лучшем случае, это закончится «Сирийским экспрессом» и С-300 в Дамаске, а в худшем, - всеобщей и беспощадной войной на истребление убийц и поработителей.

Кроме желания стереть плевок Майдана со своего лица, мной также обуревала жажда доказать этим хлопчикам и парубкам, что для того, что бы вздернуть такого как я на гиляку, или посадить на ножи, им, кроме театральных факелочков, прыжков и речевочек, потребуется заплатить определенную цену, к которой лично я был готов. (И когда к сентябрю, мы смогли сбить их спесь и праведный нацистский наскок на Луганщину, сломав их психологически, превратив для них каждое посещение зоны АТО из романтического крестового похода и увлекательного посещения сафари в смертельную лотерею и нетерпеливое ожидание спасительной ротации, то, как мне думается, и я, и мои боевые товарищи, это им вполне и очевидно доказали).

В тот самый момент, когда фосфор и кассетные заряды посыпались на головы донбассцев, я понял, что не смогу остаться в стороне от этой бойни. Что именно от меня зависит то, сможем ли мы защитить своих людей, повершивших нам и поставивших все на Россию, а значит и на меня лично.
К тому же, несмотря на столь опасное и чреватое последствиями решение, во мне вдруг обнаружилось чувство ледяного спокойствия и уверенности в правильности мною совершаемого.
Эта уверенность не оставляла меня и потом, - в боях и стычках, куда я окунался почти что равнодушно, абсолютно не беспокоясь ни за свою жизнь, ни за свое здоровье. Я как бы отделил свою личность от забот и от страха за жизнь и целостность собственного тела и физической жизни.
Подавил в себе, насколько это вообще возможно, страх смерти. Точнее даже не подавил, а как бы получил это на время и в подарок, от, как говорили когда-то греки, «Неведомого Бога». Скорее всего, без такого подавления вообще невозможны любые войны, и я был просто одарен этой невозмутимостью как активный и непосредственный участник тех событий, которые обычным людям со стороны кажутся настоящей кровавой вакханалией ужаса, но которые вполне естественны, приемлемы и даже забавны для действующих лиц и персонажей.

Оборотной медалью этого дара было странное и завораживающее, вполне осознаваемое притяжение тебя в водоворот схватки. Ты как кобра факира бессознательно и почти с упоением, втягивался в эти огненные бури, безотчетно, со скрытым ликованием преодоления непреодолимого, - отвергая свою смертную и конечную природу утверждал что-то запредельное и прекрасное, что-то, что обещало и показывало тебе иную, недоступную для мирных людей реальность. Реальность взятого барьера смертельной предопределенности и инстинкта самосохранения. Это состояние никогда не забыть тому, кто хоть раз переживал его. И отсюда, из невозможности в мирной жизни снова очутиться там и пускают свои корни все психологические афганские, вьетнамские и прочие поствоенные синдромы.
Решение ехать на Донбасс, было принято. Следовало теперь найти возможность преодоления границы и, если возможно, попутчиков.
Евгений Сергеев