Цитата сообщения Loel1 Ню.



1.


- Я бы хотел тебя нарисовать. Можно?
- Легко…
Так я познакомился с Ню.

Ее звали Аня. Ню – потому, что рисовал я ее почти всегда – обнаженной, вернее – голой, понимаете, в чем разница? У профессионалов не принято говорить – голой, принято – обнаженной, полуобнаженной…Завтра у меня обнаженка…Натурщицы голыми не бывают. Со всеми до нее – так и было. И со всеми – после. И даже – во время. А вот – с ней…
Она сидела на лавочке – маленькая, зареванная, совершенно одна. Куча народу проходила мимо и никто даже не обращал на нее внимания, ее просто – не видели. Ни опухшего от слез лица, ни рук, теребящих сумочку, ни высоченных каблуков ее туфель.

Знаете, с чего начинаются войны? С необдуманных поступков. То-то и оно…
Я не просто ее увидел, я – подошел. Но, почему-то, вместо того, чтобы спросить, не нужна ли ей помощь или, на крайний случай, протянуть носовой платок, я вдруг произнес вот это самое:
- Я хотел бы тебя нарисовать…
Так все и началось…

Я звал ее по-разному, то – Нюрой, то – Нюшей, иногда, просто – Ню. Ей было - все равно.

Кто-то думает, что рисовать обнаженную женщину – обязательно с ней спать. Это не так. Врачи тоже довольно часто имеют дело с обнаженным женским телом, но никому и в голову не приходит…Конечно – профессия. Конечно, бывает – все. И даже – нередко, но художник – это тоже профессионал и его отношение к натурщице – отношение профессионала. И тот свет, то чудо, которое потом все мы видим на полотне, это не отражение – натурщицы, как таковой, а отражение того неуловимого - нечто, чем ее наделил - художник. Это – не она. Это – его ощущение ее. И это – совершенно разные вещи. Ну и - умение это нечто – изобразить.

Ню без одежды была неописуема. Она была – невероятна. Все эти рассуждения совершенно к ней не относились. Они любили друг друга – Ню и свет. Ее можно было рисовать в любой позе, при любом освещении, и в любом ракурсе – свет всегда падал на нее, ложился на нее, обтекал ее – так…в общем, она начинала светиться – сама.
Каким образом я смог почувствовать это неким верхним чутьем и подошел к ней, и – спросил, и – услышал в ответ…Не знаю.
Я почти никогда не просил ее принять определенную позу, она просто снимала с себя одежду, выходила из-за ширмы и вставала, садилась, или ложилась так, как хотела в данный момент – сама. И в мастерской становилось светлей.
А уж, если она молчала во время сеанса…
В своем обычном состоянии, она была ужасная болтушка. Аутист, который вдруг – заговорил и за все годы молчания…При этом – никаких авторитетов, никаких правил и совершенно точечный кругозор.
Но иногда, мне удавалось упросить ее помолчать. Или у нее вдруг было такое настроение…И на два часа я чувствовал себя равным Рембранту или Босху, или – Леонардо...


Любил ли я ее?
Я и сейчас ее люблю...
Но в тот год, я, в своем отношении к ней, оставался, прежде всего – художником. С ней я был способен на многое и понимал это. И желание, которое владело мной – положить ее на холст, написать ее. Написать ее так…
Ню стала моей моной Лизой, моей голубкой, моей девочкой на шаре. Моей мечтой – о себе…


2.

- Гоша, уже давно пора сделать перерыв, слышишь? У меня нога затекла. Левая…И в туалет. И рефлектор у тебя барахлит, почти не греет, холодно…
Сколько ни прошу не называть меня Гошей – бесполезно.
- Ну, почему – Гоша?
- А почему – Нюша?
- Так ведь ты – Аня!
- Ну, а ты?
- А я – Марк, но логика у тебя – железная. Женская логика…
Может, она и в самом деле забывала, как меня зовут…
Вначале, она приходила редко – раз в полторы-две недели. Плела что-то про строгого отца и занятия в институте. Я даже не помню наш первый раз. Наверно - тут же, прямо на полу, на брошенном на пол чехле от подрамника или в углу, на старом, продавленном диване…Как обычно. Девчонка – еще одна, только и всего…
Мне, на самом деле, было все равно и про институт, и про отца, и про личную жизнь. Она ведь тоже дистанцию держала и – вполне со знанием дела, вполне. Она, как ежик была – еще до меня, иголки – наружу и в свою жизнь – ни-ни…Да и у меня ни времени, ни желания не было на нежности всякие. Натурщица – от бога, одна на миллион, а остальное…Главное и единственное – только бы она продолжала приходить. Чтобы – снова увидеть игру светотени на ее груди и бедрах, прозрачность кожи, тень, заплутавшую в подмышечной впадине… И – рисовать, рисовать, рисовать…
Ее единственный каприз: с дороги - чай с баранками и сахаром вприкуску – чтобы похрустеть, затем, сразу же – за ширму, и – к станку…

А потом…С началом зимы, она стала появляться гораздо чаще, причем, без всяких видимых причин - наши отношения остались прежними, но…В общем, я постарался и кое-что о ней узнал. Ну, хотя бы, заботясь о собственной…безопасности.
Аня, как оказалось, жила с бабкой, родители умерли. Год назад бросила институт и…Что может молоденькая девчонка в ее положении и что вы об этом не знаете…А сейчас она встречалась с каким-то…и подрабатывала в ночном клубе. По крайней мере, пластика движений у нее была от природы - такая…

За это время я сделал с нее сотни эскизов – всем, чем только возможно - от угля до пера и акварели и два портрета маслом, в довольно необычной манере. Думаю, что в этом все дело. За манерой я потерял – ее. Настолько был уверен, что само ее присутствие на холсте и есть – чудо, что чуда – не произошло. Не случилось…
Я прислонил к стене оба портрета, а между ними поставил – ее. И раздвинул шторы…
…Пока она бегала в магазин, я изрезал их на куски. Потом мы сидели за столом и она смотрела на меня, как никогда раньше. На этом же столе, она впервые стала – моей. Я не оговорился, мы были любовниками уже несколько месяцев, но первый раз моей Ню стала именно – тогда…
Наутро, мы уехали в Крым, к морю…


3.

Две недели мы жили в старом, покосившемся теткином доме почти на самом берегу. Он достался мне в наследство и я с самого начала не знал, что мне с ним делать. Заниматься ремонтом – слишком дорого, продавать – слишком дешево. Я называл его – теткин дом. Так он и стоял…
Валялись на теплом песке, грызли семечки, покупали на рынке парное молоко и мохнатые персики. Вечером разводили костер и пекли картошку и молодую кукурузу. И – странное дело, Ню вдруг стала меня стесняться. Как только я это почувствовал, я захотел ее по-настоящему. Как не хотел женщину уже очень давно. Та чертовщина, которая возникла между нами…Не знаю, что это такое, может и…

- А маленьких чаек я называю - знаешь как? Чаинками…
- Что? Что ты сказала?
- Я говорю, что маленьких чаек…
- А-ааа…
- А ты умеешь ловить ртом виноградинки?
- Я…не знаю. А – зачем?
- Как – зачем? Чтобы – поймать!
- Нет, не умею.
- А я вот – запросто. Гляди.
- Ню-ю-юш…Я сплю, Нюша…

…- Гоша…
- Что?
- А почему ты уже не ругаешься, когда я тебя Гошей зову?
- Привык…
- Вот и я – тоже. Если привыкну к кому – потом не отдерешь. Хорошо, что к тебе привыкнуть невозможно, а то бы я, наверное, влюбилась…
- Почему – невозможно привыкнуть?
- Так ты – разный. Вот, как море. Ах, Гоша, Гоша, море ты мое…

…- Скажи…А ты часто влюблялась?
- А я все время влюблена.
- Как это так – все время?
- Вот так – все время, а что?
- И сейчас влюблена?
- Конечно.
- В кого, можешь сказать?
- Да, в парня одного. Так – ничего особенного.
- Ты спишь с ним?
- А как же. Тут самое главное – обмен жидкостями.
- Это как? Какими такими…жидкостями? – сон сразу, как рукой…
- Ну…всякими. Пот, сперма, слюна…Еще – вдохновение…
- А это еще что такое?
- Что-то типа оргазма, по-вашему.
- По нашему…
- Сложно объяснить, Гоша…Да и ни к чему тебе…
Она опустила голову на подушку и прижалась ко мне так крепко-крепко и – уснула. Прямо в старой, вылинявшей футболке. Улыбаясь.
А я - только под утро…

…Луна глядела на нас потому, что на море – ей уже, наверное, надоело.
Ню лежала рядом – обессиленная и нездешняя. И улыбалась, как-то – вовнутрь.
А мне вдруг страшно захотелось узнать, о чем она думает, когда, как сейчас – сразу после…
Прежде, мы никогда не спали вместе, в одной кровати – рядом. Мы спали друг с другом, но – в другом смысле, по-другому. А когда – засыпать и просыпаться…
Я подумал, что рай, очень может быть, существует…
Когда она перестала быть для меня – обнаженной натурой? Телом? Ню?

Иногда, сразу – после, мы болтали.
…- Гош, скажи…А вот ты, когда портреты мои резал…
- Ну?
- Ты сильно…переживал?
- Переживал…
- А как?
- Что – как? Переживал и все.
- Понимаешь, об этом лучше говорить…
- О чем – об этом?
- О смерти…
- О смерти? А кто умер? Не мы с тобой – это точно…
- Картины. Ты же их – убил. Значит, они умерли. А тех, кто умер, надо вспоминать, иначе, они умирают на самом деле…
Я поворачиваю к ней голову и вижу только ее силуэт на фоне ночного неба. Ну вот – откуда у нее…
- Ты же не хочешь, что они умерли – совсем?
- Наверно – нет…
- Тогда – говори…
- Ну…Как тебе объяснить…Было два момента. Первый – я никогда раньше не работал в такой технике. Очевидно, это в какой-то момент стало доминировать, а я не заметил. И получилось – техника ради техники…Это, конечно, упрощенно, но, тем не менее…И потом – это – не главное…
- А что – главное?
- Пожалуй, излишняя самоуверенность…Вот…ты приходила, позировала, я на тебя смотрел…Иногда – просто смотрел, даже ничего не делал, ни одной линии, ни одного мазка – ничего…Я тебя – впитывал, понимаешь…Ну, вот…Мне когда-то давно попались стихи, там строчка была такая, я ее запомнил. «Твоих мелодий гибельная суть, твоих шагов ленивое начало…» Лишь, когда ты в меня входила и наполняла меня, и твои мелодии начинали звучать, и я слышал эти шаги, я принимался - рисовать. И однажды, мне показалось, что в этом уже нет необходимости, что ты во мне – всегда, что я могу в любой момент, не глядя, передать этот свет – тебя и из тебя. И эту твою мелодию…Иллюзия…Мне показалось, что я до конца познал то, что познать нельзя. Свет – неисчерпаем. Но оказалось, что и ты неисчерпаема – тоже…Слишком сложно, да?
- Послушай, Гоша…А хочешь – мы это повторим, ну, еще раз. Я тебе помогу, подскажу…
- Ты – мне? Что ты можешь подсказать?
- Что надо сделать, чтобы все получилось.
- Да? И что же?
- Ты должен…сам меня раздеть. Попробуй – раздеть меня – сам. Вот увидишь…
- Как ты сказала? Раздеть?
Но Нюша уже спала…


4.

Я все никак не мог на нее наглядеться. Вот – просто…
Даже подглядывал, надеялся увидеть нечто такое, чего еще… Потому что было всегда – мало.
Она была невысокого роста, ямочки на щеках, румянец, совершенно беззащитные плечи. Копна каштановых волос. И, самое главное – у нее были потрясающе правильные пропорции тела. Она вся была, как – золотое сечение, идеальная соразмерность во всем и необыкновенный, только ее – оттенок кожи. А если до нее – дотронуться. Положить на нее ладонь. Провести - по ней…Порой, мне было жаль, что я не скульптор, только потому, что передать не только – форму, цвет, тепло, но – чудо прикосновения к - Ню…

Как-то раз, она уснула на берегу, а к ночи у нее подскочила температура – она, конечно же, обгорела. Порывшись в теткиных шкафах, я нашел какую-то, на мой взгляд, подходящую мазь, перевернул ее, сонную на живот и стал осторожно натирать ей спину и плечи. И вдруг поймал себя - на нежности к ней. В эту секунду, Ню – кончилась. Или, наоборот – началась…
…Утром, двигаясь на мне, она наклонилась и поцеловала меня в губы, и произнесла только одно слово:
- Марик…
Мы начинались – вместе. Ню и я…

- А ты уже приезжал сюда с женщинами?
- Приезжал.
- А ты был уже женат?
- Угу, был…
- А хочешь – еще раз?
- Жениться? Нет…
- Вот и я – нет.
- Ты еще молодая…Но, вообще-то, и молодые тоже хотят – замуж. Все хотят…
- А я – не все!
- Это я уже успел понять. Так почему – нет?
- Это больно.
- Что – жениться?
- Да нет. Ты – балда…Больно потом, когда хорошее кончается.
- Обязательно кончается?
- А как же иначе? Оно всегда кончается. Это только плохое тянется, тянется и никуда от него…
- Но есть же на свете счастливые люди…
- Я не встречала…
Солнце палило. И ее горячий живот под моей рукой. А губы – вот они, наклонись и - пей…И я – пил. Пожалуй, действительно, и я не встречал - тоже…
Так что, очень может быть, она…

Однажды, перед самым закатом, мы случайно набрели на заброшенный яблоневый сад. Покосившийся забор из прогнившего штакетника, и дыр – больше, чем этого самого забора. Но сад…А какой там стоял запах…
Нюша носилась между деревьями, хватаясь за стволы и радуясь, как ребенок. Подбирала валявшиеся повсюду яблоки и ела. А они - хрустели у нее на зубах…
- Смотри, сколько их тут, - она повела рукой вокруг. – Они же просто пропадут и все, сгниют, жалко. Давай возьмем с собой, ну, хоть немного, хоть на сегодня, а?
- А во что? У нас же ничего нет, Нюша…
- Я сейчас что-нибудь придумаю, подожди минутку…
Она шустро стянула через голову свою белую майку, простую, на резинке, юбку задрала до подмышек – получилось – платье. Не слишком длинное, до середины бедер…
- Вот, из этого можно сделать узелок, видишь?
- Вижу…- я смотрел на ее голые плечи. – Знаешь, что, верни-ка юбку на место…
- Но я…
- Я сказал - верни юбку на место, слышишь…
Она стояла передо мной, смущенная, враз покрасневшая и почему-то – беспомощная. Я ее такой…
- Ну…
- Я…Я стесняюсь.
- Кого? Здесь же никого нет.
- Ты есть. Я тебя стесняюсь…
- Почему? Я что, тебя голой не видел?
- Это совсем другое, это работа. А сейчас…
- А ночью? Тоже работа?
- Ночью – темно…
- Ну и что? Что изменилось?
- Ты не понимаешь…
- Ну, так объясни.
Она подняла на меня глаза и несколько секунд молчала. Потом – отвернулась.
- Если ты часто будешь видеть меня голой, я тебе надоем…тело мое тебе надоест. Я ведь для тебя – тело. Ты его – рисуешь. Ты его…-она запнулась. – А я не хочу…надоесть. Хочу, чтобы ты каждый раз – удивлялся мне, вот…
Передо мной стояла – смущенная и покрасневшая и – вся, целиком моя – Ню…
- Я понял. А теперь – верни юбку на место... …Ню медленно подняла руки, ухватила ткань и потянула ее вниз. Ее глаза были полны слез.
- Еще, - сказал я. – Сними ее совсем,..все сними...Вот так, да...
- Что… дальше? – спросила она, хлюпая носом.
- Подойди к дереву и прижмись к стволу…И не хлюпай ты, дуреха. Чуть опусти голову и чуть – вправо…левую ногу…все…замри и не шевелись…

Я знал ее тело. Я помнил каждый его изгиб и каждую ложбинку. И как она сказала – попробуй раздеть меня – сам…Я сделал это – ее руками и все, в самом деле – получилось. Я написал ее "Портрет в солнечном свете", хотя солнца почти уже не осталось – закат, закат, закат…Но она – светилась. И техника была особая, уникальная. Когда все мазки выполняются одной единственной кистью – нежностью. Такой же слепящей и обжигающей, как…


5.

Назавтра мы уезжали…
Умри мы вместе, одновременно в ту последнюю ночь, было бы легче потом, потому, что этого - потом – не было бы вовсе…

Город ждал нас. И жизнь резво взяла меня в оборот, так, что уже на следующий день Ню оказалась почти призрачным существом и жить без нее стало возможно. Не слишком весело, все-таки, я к ней изрядно привык, но – возможно. Да и куда мне ее – в заваленную подрамниками и старыми холстами мастерскую и завтраками на этюднике. И отсутствие стабильного заработка…Даже при моем нездоровом отношении к светящимся женщинам. Правда, не светилась больше ни одна из…Ни как – Нюша, ни – вообще…

Ее не было месяца три. На звонки не отвечала, сама не звонила, ее просто – не стало. Я, конечно же, мог ее отыскать, но когда представлял, как являюсь к ней нежданный-незванный…Возможно, застаю ее не одну, а с…
В один прекрасный день, она появилась и осталась аж на две недели. И, разумеется, это были совсем другие две недели, не те – крымские, морские, яблочные. Снегопад и сосульки…

- Нюша, где ты была все это время?
Она молча стояла, прижавшись ко мне всем телом и, по-моему, дрожала.
- Замерзла?
Несколько раз подряд судорожно кивнула.
- Ладно, потом расскажешь, проходи, чаю горячего, с баранками, да?
…- Ну? Теперь рассказывай все, слышишь? Все. Где была, что делала?
- Была…
- Я звонил, а ты не отвечала…
- Не хотела…
- Допустим. А что сейчас?
- Ничего особенного. Вот только, бабушка умерла. Теперь у меня – никого…
- Как это – никого, а я? – но этого я не сказал…

…- Слушай, Марик, можно, я поживу у тебя недельку, а то мне пока – некуда идти…
- Живи, разумеется. А почему – некуда идти? У тебя же, вроде, квартира была?
- Да. Там сейчас Алик…
- Кто это – Алик?
- Ну, тот парень. Который – ничего особенного. Помнишь?
- И почему он там, а тебе некуда идти?
- Не знаю. Не хочет уходить. Но я разберусь…
…Как-то, само собой, мы оказались в постели и резанула воспоминанием линия загара внизу ее живота…И нежность, тенью проскользнувшая на кончиках пальцев. И вкус яблок на ее губах. И что - не моя. А может, все это мне только…

Утро теперь состояло из омлета и кофе, день – из оформления очередной выставки в очередном доме культуры, вечер – из усталости, душа и легкого ужина, ночь – из Ню…Жизнь то ли остановилась, то ли еще не началась.

Чем она занималась дни напролет – я не спрашивал, но видно было, что дома – не сидела. Не то, чтобы меня это совсем не интересовало, но…Некое подсознательное мужское нежелание раздавать авансы…Чтобы – не подумала…Не строила иллюзий. Чтобы…
Встречала почти всегда одинаково – улыбкой и голыми плечами. Она знала мое отношение к ее телу и показывала мне его, украдкой, словно – случайно, ненароком, дарила – себя. И я перестал ее рисовать – совсем…
Вечерами мы болтали, даже не помню – о чем. О ерунде.

- Нюш, скажи…А вот ты пришла именно – ко мне. Почему?
- А что, мешаю, да? – и сразу испуганные глаза – вот-вот рванется вещи собирать.
- Да, нет, ну что ты в самом деле, я просто так спрашиваю, ну…Да живи ты сколько хочешь…
Она выдыхает и мгновенно успокаивается – верит.
- А что тебе непонятно-то? Что – почему?
- Ну…У тебя – своя жизнь, свои друзья. Мало ли. Неужели среди них – никого…
- Дело совсем не в этом.
- А в чем? Я и спрашиваю…
- Ты – хороший.
- Это ты ошибаешься, точно. Это не про меня…
Она уставилась на меня исподлобья, вот-вот полезет драться, защищать меня от самого себя.
- Ты добрый. Ты не врешь. Ты не такой, как другие.
- Я вру и еще – как! И – часто. А доброта моя…Ну, может, зла прямо такого, во мне и нет, но и – доброты особой…
- Ты – мне не врешь, понимаешь? Мне. И все, мне достаточно. И со мной ты – добрый. И – открытый. Я же для тебя – тело-картина-девочка. Не больше. Но и – не меньше. И ты этого никогда не скрывал, не требовал от меня больше, чем получаешь. Не пытался взять больше, чем я – отдаю. Ко мне ты добрый, а что еще надо…
Она пожимает плечами и я утыкаюсь ей в шею. И думаю о том, как я буду жить без нее дальше, если она…

Когда она снова пропала, я затосковал.
Сначала я пытался завалить себя работой, потом поехал к ней домой – в ее квартире жили незнакомые люди. А потом работа закончилась и я начал пить. Сначала – понемногу, но в одиночку, а - дальше…
Весна пришла серая и слякотная, жить – не хотелось.

Ню появилась в конце апреля – исхудавшая и какая-то встрепанная – как воробей.
Влетела и повисла у меня на шее.
- Гоша!
И увидела пустые бутылки…
Она набрала полную ванну и засунула меня туда. Следом – и себя. Так я и отмокал – постепенно. А когда более-менее отмок и попытался ей улыбнуться - заплакала…
- Почему ты пьешь?
- Мне пусто.
- Что такое – пусто? Чего тебе не хватает?
- Тебя.
- Ты врешь!
- Тебе – нет. Тебе я не умею…
- Больше не пей!
- Больше – не уходи…
- Раз ты просишь – не уйду.
- Я хотел тебя найти. Я пытался…
- Напрасно. Раз не прихожу, значит – так надо…
- А что с квартирой? И этот, как его, Алик? Что с ним?
- Все в порядке, Гоша. Квартиру я уже продала. А Алик…Его я – убила…
- …?!

- Что ты сказала?
- Что я его убила…
…- Нюша…
- Что?
- У тебя с головой – как?
- Как всегда. И вообще, теперь все хорошо…
- Теперь?
- Да. Теперь я смогу к тебе приходить, когда захочешь. Хочешь – рисуй, а хочешь…
- А раньше – нет?
- А раньше мне надо было долг вернуть. И много разного другого сделать…
- Вернула?
- Да, весь, до конца. И еще кое-что осталось, могу не работать. Так мне приходить?
- Нет, не надо. Не приходи…
- ?...
- Ты просто не уходи. Не уходи – и все. Совсем…
Она осталась…

- Нюша, я сегодня поздно…
- Хорошо, я дождусь.
- Не надо, ложись спать, я тут сам…
- Хорошо.
Вернувшись, я находил ее спящей, свернувшись калачиком на узкой кушетке, прямо у входной двери. Рядом, на этюднике - клубника и плитка шоколада.
Я брал ее на руки и нес в постель.
- А шоколад-то зачем?
- Чтобы грустно не было…
- А клубника?
Улыбается…
- Клубника для запаха.
- А почему у двери, тоже, чтобы грустно не было?
- Нет…- смотрит.
- А почему?
- Чтобы, как собака – хозяина…
- Ох, Нюша…Нюша…ты…
И никогда ни одного вопроса. Ничего…
Так не бывает…
А летом мы снова уехали в Крым.


6.

Я не хотел брать с собой этюдник и краски. Потому, что не хотел – писать. В том числе и ее – Аню. А может быть ее – прежде всего…Наверное, просто – боялся, что если еще раз…
Она меня, конечно, уговорила. И даже тащила на себе здоровый, тяжелый, полный кистей и тюбиков с красками, этюдник до самого вокзала.
Я не мог ее рисовать, я не мог ее подчинить. Она никогда не спорила, покорялась во всем, глядя на меня снизу вверх или, наоборот – сверху вниз преданными, только что не собачьими глазами, и всегда все выходило - по ее. Я это видел, понимал и – ничего не мог поделать. Она была сильней. Я был ей не нужен. Она светилась – сама…

…А сад нас помнил. Мы навещали его раз в два-три дня, уносили с собой яблоки и этот дурманящий плодовый запах…
Дней через пять после приезда, ночью, пришла гроза. По крыше и стенам дома застучали капли , потом начался настоящий ливень. Мы проснулись. Аня встала, чтобы прикрыть окно и в этот момент совсем близко сверкнула молния, на долю секунды, осветившая все. Впервые за долгое время, я увидел ее – снова. Снова и заново - другую Ню, Ню – незнакомку. Она вернулась ко мне в постель, прижалась и спросила:
- А теперь ты будешь меня рисовать, скажи?
- Может быть. Завтра…
- У тебя получится, все получится – вот увидишь.
- Откуда ты знаешь?
- Ты смотришь на меня – по-другому. И видишь – по-другому. Я и есть – другая. Попробуй, ну…
И я пробовал ее всю оставшуюся ночь – до утра…

Я снова начал рисовать ее, практически, постоянно. Везде. Дома, в саду, где-то еще… Словно, не мог напиться – ею, собой, светом, который – вернулся. И в каждом наброске, в каждом эскизе, в каждом этюде, Ню была, действительно, другая - моя…
…Потом еще три недели я писал ее портрет. Привез из города станок, холст и она позировала мне до изнеможения – ее и моего. Практически, я построил ту же композицию, которую увидел – тогда, в саду, в самый первый раз. Только смотрела она теперь с портрета – прямо в глаза. И – румяное, спелое яблоко в протянутой руке…"Яблоко Ню"…

…- Как ты не понимаешь, мы же не можем провести всю жизнь в этой развалюхе! И – на что? Денег хватит, максимум, еще на неделю-полторы…А что – потом? На базаре яблоками торговать?
- А почему ты не можешь работать здесь?
- А что я буду здесь делать? В городе у меня мастерская, какие-никакие связи, возможности, долги, наконец…
- Ты забыл, я же квартиру продала, у меня есть деньги. Я могу отдать твои долги и еще останется…Мы сможем еще довольно долго…
- Я никогда не возьму твои деньги, поняла? Никогда. И больше никогда не хочу об этом слышать.
- Почему?
- Потому. Ты – женщина, я – мужчина. С этим ничего не поделаешь. И забудь…
- Но…
- Забудь! И потом, я помню – Алика…Не знаю, что там у вас было и как, но – помню. И с этим тоже – ничего не поделаешь…
- Это же никак не связано, я тебе расскажу и ты поймешь. Ты ведь и не спрашивал никогда. Это совсем-совсем другое. Там – наркотики…
Я опешил. Некоторое время я смотрел на нее молча, а в голове прокручивались разные картины на эту вот тему - наркотики…и Нюша.
- Господи! Ты и туда влезла…
- Да нет, Марик, никуда я не влезла. Я к ним никогда даже не прикасалась, ни сама, и никак иначе – правда! А он…Понимаешь, он меня любил, мы долго были вместе – больше года. И помогал мне, когда…Ладно, неважно. Я просто очень долго не знала – что бы ты обо мне не думал. А потом мне рассказали. И я стала следить – потому что, не могла просто так – взять и поверить. И – убедилась. Сама убедилась. Увидела, что он, на самом деле, продает дозы. И – кому. Детям. Тринадцати-четырнадцатилетним детям. Я видела их лица…Однажды мы с ним были в гостях, он выпил и позвал меня на лоджию – проветриться. И я ему сказала, что все знаю, а он стал хвастать, что скоро купит виллу на Багамах и мы будем там жить. Он был пьяный, уселся на перила, а я…просто толкнула его в грудь. Несильно, слегка. И он упал с десятого этажа. Вот и все. Меня вызывали на допрос, потом отпустили, сказали, что хоть и случайно, но, в общем-то, вышло по справедливости. Так ему и надо…Вот и все…- она замолчала и повторила:
- Я видела их лица, понимаешь. Этих ребят. Он не должен был - жить…
Через пять минут она уже спала и улыбалась во сне…

Счастью всегда что-нибудь мешает. Всегда…
…Через месяц моя "Ню" прошла конкурс и я выставил ее в престижной галерее. Вскоре пришло предложение выставить ее на… У меня появились заказы, клиенты, деньги, не было только – Ню. С тех пор, как я оставил ее в моем-теткином доме, я не знал о ней ничего. А может – не хотел знать. Потому что – проще. Потому, что за счастье - надо платить. Потому что – всегда…
"Ню" попутешествовав по разным галереям и залам, вернулась ко мне в мастерскую. Продавать ее я отказался. Но и смотреть на нее, видеть ее изо дня в день тоже – не мог. Лишь изредка снимал чехол, ставил ее к стене и раздвигал шторы…

…Письмо я получил в начале августа. Текста не было, только фотография – Ню и два маленьких свертка у нее на руках. Слева и справа. Голубые ленты – мальчики…На обороте надпись: Яблочки Ню. 17 июня.
Счастливые глаза.
…И я бросился в аэропорт…

© 01.07.2013 Борис Берлин