Цитата сообщения Tigress_of_Ukraine ВЕДЬМЫ ВОЙНЫ. Я СПИСОК КОРАБЛЕЙ…

https://www.facebook.com/fondDM/posts/1573315066260599

… они вальяжно выстроились передо мной и, ухмыляясь, представились.
Простые имена – Сергей и Юрий, Володя, Витя, Саша… - и я сразу запуталась. Я не привыкла так.
К простым именам полагаются позывные, иначе не запомнишь.
Откуда было взяться позывным у водил, обычных шоферюг пастранса?
Их было восемь, по двое на один экипаж, и я стояла перед строем, пытаясь привязать имена к лицам и номерам автобусов. Мне предстояло управлять этой небрежной и непуганой командой.
- Кто-то был уже в АТО? – спросила я скептически.
- Канєшно шо були, ми вже бойців не раз возили. – важно ответили они мне, хитро и быстро, как умеют только водилы, окидывая взглядом с ног до головы, сканируя, что твой рентген - так, что тут у нас в наборе, немолода, но ещё ничего, спичку с двух концов жжёт бабонька, ишь ты какая, сиськи не очень, с попой подкачала, но в целом мы бы…
… вы бы лучше паспорта дома не забывали – подумала я им в ответ, и мужики ухмыльнулись и почесали затылки.
- Куди возили? – дотошно выспрашивала я.
- Так в Ізюм же. – ответили гордо.
- В Ізюм… Ну ясно. – просканировала я каждого и всех сразу в ответ, а нате, выкусите, я тоже так умею.

- Так! Слушайте меня внимательно. – прохаживалась я перед строем, ловя себя на желании добавить покровительственное «сынки!» - Курица не птица, Изюм не Зона. Едем в Зону. И едем в самую жопу её, ясно? Все знают, куда едем?
- Дик шо ж неясного?… - ухмыльнулись бывалые.
- Если кто ещё не в курсе, лучше отказаться сейчас. Потом будет поздно. Из Зоны без нас вы не выберетесь. Далее. Колонну держать, на блокпостах включать мигалки, гасить фары, сидеть не рыпаться, пока мы будем договариваться, если обстрел, включать форсаж или выскакивать из автобусов, в зависимости от дальности. Перед выездом на горячую точку надеть броники. Впрочем, вас там ещё начитают... Понятна ли мысль моя смутная?
- Та не волнуйтесь ви… - мягко взял меня под локоть один из них, то ли Саша, то ли Витя, а то ли вовсе Юра. – Ми усе знаємо, ми добровольці. Усьо буде нормально.

Я скептически покрутила головой и велела им переписать мобильные номера на бумажку.
Бумажка эта потом затёрлась до дыр, так часто шарпала я её в дороге.
- Ох нифига себе фамилия. – сказал кто-то из нашего экипажа командного пункта, изучив список кораблей. – Эдинбург! Не хило.
- Да ладно. – не поверила я, список кораблей прочтя до половины, как обычно. – Я хочу за него замуж.
- Зачем? – удивился командный пункт.
- За фамилию. – туманно пояснила я и снова скептически хмыкнула, оглядываясь на колонну. – Ну кто там отстаёт всё время?
- Так Эдинбург же и отстаёт. – заржал командный пункт, сверив номера со списком.
- Понятно. Позывной будет Гюльчатай. – вздохнула я.



… старт был в Артёмовске.
Понятно, что пришлось стоять и ждать Гюльча… тьфу! Эдинбурга. Последний корабль умудрился заблудиться и отстать.
До этого он не смог развернуться в Краматорске, затем свернул не на ту улицу и поехал куда-то в направлении то ли Волновахи, то ли Ростова.
- Гюльчатай… тьфу! Эдинбург! – стонали мы хором, некоторые привычно матерились.
- А я шо, я ж не знав… - бормотал он по телефону, даже не пытаясь оправдаться.
- А кто из них двоих там Эдинбург? – спрашивали у меня. – Ты с ними возишься, ты знаешь.
- Да Бог их знает. Сразу не запомнила, теперь и спрашивать неудобно. Тем более что вижу я их только на стоянках, когда они все восемь вместе.
- Так ты собираешься за него замуж вслепую? – ржал командный пункт.
- Да я уже, кажется, не собираюсь. – рассеянно возражала я, сворачивая шею назад. – Блин! Где снова Эдинбург?

… старт был в Артёмовске, на трассе.
Впереди ждало Дебальцево, там были выстрелы и взрывы, дорога тоже простреливалась очень одинокими, но совершенно нехолостыми залпами.
Дорога если и была, то очень давно. Возможно, в прошлом веке, но это тоже спорно.
Эта гирлянда ям и выбоин звалась дорогой. И даже трассой. Мы обгоняли колонны тяжёлой техники, командир говорил:
- Звони и скажи держаться подальше.
И я орала в трубу:
- Передать по экипажам держаться от колонн подальше.
- А чого? – спрашивали в трубе лукаво.
- А того шо ця дура погано управляєма. І як смикнеться, то буде вава. Як поняв?
- Пойняв отлічно, передам по екіпажам. – кричали мне в ответ, я отслеживала реакцию по тому, как один за другим автобусы шарахались к обочинам.
«Ці дури» сильно шумели, грохоча бесконечной колонной, кричать надо было громко.
- І Едінбурга усередину колони. – негромко корректировал командир.
- І Едінбурга засуньте всередину нашої колони. Нехай іде прямо за нами, як поняв? – орала я.
- Та поняв. – ржали в трубе в ответ.

… Как журавлиный клин в чужие рубежи —
На головах царей божественная пена —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?..

Елены высыпали на крыльцо здания, в котором бомбоубежище.
Некоторые были с сумками, прочие налегке. Обстрелы длились уже давно, сии провинциальные Елены с детьми и семьями давно уже просто жили в бомбоубежище, заскочив туда в чём стояли.
- Давай-давай. Скорее! Вначале женщины с детьми, потом старики и больные. Мужчины после всех.
- Я не поеду без мужа! – кричала одна, прижимая к себе ребёнка и клетчатую сумку с наспех собранным скарбом.
- Так і він поїде, і ви поїдете. Я сам за цим прослідкую, шо ви волнуєтесь… - мягко брал её под руку кто-то из водил, почти вносил в автобус. – Це просто так кажуть, аби діточки сіли на сідєнья. А мужики потім стануть в проходах. А шо вона кричить, то ви не обращайте вніманія. Вони всігда кричать, ну так за вас же волнуються.
«Вони» - это были мы с Воронковой.
Я строила водителю страшные глаза, отмечая впрочем отменную психологическую работу.
- І не всігда, а тільки по ділу. – говорила я ему на бегу, летя в бомбоубежище, уговаривать, уговаривать, объяснять, упрашивать.
- Та шо ми, не понімаєм? То я для них так кажу, ну шо ж ви… - ухмылялся он вослед мне, кося глазами на полёт Воронковой.

Воронкова тем временем летела в другое крыло бомбоубежища.
Командир зверел, пытаясь разорваться между прочерченными нами траекториями.
- Не разделяться! – орал он потом, на разборе полётов.
- Не будем! – клялись мы, и снова разделялись, приехав в Дебальцево или Мироновское на следующий день.
- А водилы-то молодцы. – констатировали мы удивлённо.
- Стальные мужики, стальные. – кивали мы.
Стальные мужики признавались, что им было очень страшно, но признаваться стыдно было перед нами:
- Залізні ви дівчата. Залізні. – говорили они нам.

… бомбоубежища, подвалы.
Люди раненые, больные, застывшие от холода и ужаса, люди.
Люди голодные. Сухие старческие руки тянутся, хватают за рукав в темноте бомбоубежища.
- Что, мамочка? – склоняемся над картонной коробкой, где лежит эта старуха.
- От ги-пер-то-нии. Что-нибудь. И валидольчику. – шепчет.
Я высыпаю свою сумку. Я сама гипертоник и сердечник. Неужели не найду?
Нахожу в выпотрошенной сумке, делю, выщёлкивая по одной-две таблетке в протянутые руки.
Воронкова летит на поверхность, потрошит автобус, где-то была коробка с лекарствами.
- Не розділятись! – едва не плачет командир. – Ну, дадуть вам по голові десь у підвалі, і де мені вас шукати?
- Ни за что! – клянёмся мы.
- Мы не разделимся! – клянёмся.

… когда я в прошлой жизни смотрела плохие голливудские фильмы.
Или хорошие голливудские фильмы.
Когда я в прошлой жизни смотрела любые голливудские фильмы, то я тогда не понимала, почему в каждой группе всегда находится парочка женщин-дур. Нарушающих приказы, спасающих кошек и детей, разбивающих группы, летящих в боковые коридоры и исчезающих там.
Эти голливудские женщины-дуры казались такой тупой находкой сценариста, что я смеялась – и на кого расчитан этот фильм?
Когда герой на старенькой машине, за минуты до катастрофы срывается с места, летя в процессе развития дешёвой сценарной задумки за потерянными детьми, я хмыкала – ну что за чушь?
И на кого расчитана эта хохмочка?

Три дня мы нарезали дуги, пытаясь обойти ямы по страшной трассе Артёмовск-Дебальцево. Три дня второй ходки. Всего заходов было тоже три. Пять дней, пять дней, пять дней.
И всё это время нам казалось, что мы снимаемся в плохом каком-то голливудском фильме. Мы шли по идиотскому сценарию, делая подвиги, но повторяя при этом все идиотские задумки неведомого, но крайне подлого сценариста – мы шли, не выпадая из грёбаных законов жанра ни на минуту.
Киномеханик, выключи проектор!
Отмотай плёнку назад, киномеханик, сука!
Кто этот режиссёр, кто сценарист, дайте нам их, и мы засунем им этот Оскар в срамное место.

… День первый, сбор в Артёмовске. Курс на Дебальцево.
Вывезли.
Взгляд на часы. Шестнадцать ноль-ноль. Подвиг.
- Щоб я не чув більше цього слова! Жодних подвигів! Подвиги роблять ідіоти! – уже орёт командир.
Мы с Воронковой хохочем. Наш дикий хохот летит над фронтом.
Мы переглядываемся и ставим галочки в воздухе.
Шестнадцать ноль-ноль, ничего не поделаешь. Сценарий не обманешь.
Но суку-сценариста мы найдём. И живой он позавидует мёртвым.

… Мой Эдинбург, вторая ходка. Видит Бог, сколько крови выпил из меня твой корабль.

… второй день, Дебальцево.
- Первый отправлен. Полный автобус, некуда больше втиснуть.
- Дорога спокойная?
- Да хрен его знает, прорвутся.
- Второй готов. Подъехал с дальнего бомбоубежища.
- Отправляем!
- А де останній?
- Колесо ставлять. Пробили колесо. – улыбается командир.

Нет, я не понимаю – что, у кого-то есть силы улыбаться в этом аду?

- Дай вгадаю екіпаж. – улыбаюсь я.
- Та що тут вгадувати.
- Едінбург. Кохання моє… - стону я.

- Ой, дети, мои дети! – истошный крик.
Крик матери перекрывает дальние и ближние взрывы. Мы пытаемся понять, в чём дело, мать не в себе.
- Заткнись и говори по делу, быстро! – она испуганно затихает, глотает слёзы, трясётся, начинает говорить.
- От умница, моя ж ти ласточка. – Воронкова в этот день играет роль хорошего полицейского, ну, мы обычно меняемся по ходу развития сценария.
Картина проясняется. Детей четверо. Не дождавшись автобуса на выезде, они побежали к дальнему бомбоубежищу. Сейчас отходит последний автобус, детей нет.
- Так, ну я зараз. – говорит командир,
Мы не успеваем оглянуться, Ласточка кажет нам задок, грязь со снегом из-под колёс.

… Ласточку я полюбила сразу.
Когорта водил на старте обошла Ласточку кругом, презрительно хмыкнув, вынесла вердикт:
- Старушка.
- Побачимо. – сказал многообещающе командир.

Ласточка рычала нежно и работала для меня массажистом, вибрируя креслом – и вибрировала ей в ответ моя бедная натруженная спина.
- Це тому що… - начинал объяснять командир, погружаясь в технические дебри.
- Папа, ты с кем сейчас разговаривал? – я улыбалась безмятежно. – Я этих сложностей не понимаю, не мешай мне верить в нежность и доброту вашего ласкового зверя.
- От же ж романтік! – презрительно хмыкал командир.
- Навпаки прагматік. Такий масаж і безкоштовно. – смеялась я.

Когорта водил начала уважать Ласточку после первого пробега. Время от времени она не удерживалась, раздувая ноздри и, стуча копытами, уносилась вперёд, затем поджидала когорту.
Экипаж тем временем ловил минуты сна, мне не спалось.
Мне плохо спится в автомобилях.
в первый день в АТО.
В дни последующие мне спится хорошо где угодно.

... Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся...

Водилы догоняли, косились уважительно на Ласточку, разводили руками:
- А ми ж хіба вісімдесят на трасі, і сорок там, де ями.

- Гони! Пошли Грады, сейчас обратка! – орала я потом в телефон, и колонна послушно переходила на все сто в час, и даже по ямам.
И даже корабль Эдинбурга.

- Воооо… С добрым словом даже с автобусами можно сделать многое. А с добрым словом и пистолетом и подавно. Не говоря уже о миномётах. – смеялись мы.

… Ласточка дёрнулась и пошла на взлёт.
- Капец. Ну где он найдёт этих детей? В простреливаемом Дебальцево, колеся по районам…
- Плохой, плохой фильм… - шепчет Воронкова.
Мать, сидя в автобусе, тихо всхлипывает.
- Та вывозите уже! Из-за её детей и мы тут погибать должны? – начинается бунт в автобусе.
- Без детей никто никуда не поедет. – веско говорим мы, и волны бунта стихают.
- Да где он их найдёт? – говорит кто-то безнадёжно.
- Найдёт. – говорим мы уверенно.

Законы жанра никто не отменял. Ну где вы видели фильм-катастрофу, в котором главный герой не находит потерянных детей за минуту до катастрофы?
Спиной я слышу знакомый нежный рык.
Из салона выпрыгивают пацаны. Подростки. Считаю испуганно – все четверо.
- Ну як ти їх знайшов? – удивляемся мы.
- Та так. Квадратно-гніздовим. – небрежно говорит он и машет руками водилам, мол, отдать швартовы!
Мы с Воронковой смотрим на часы.
Шестнадцать ноль-ноль, подвиг.
За спиной командира мы синхронно чертим галочки в воздухе.
- І щоб я не чув тут цього слова! – отвечает он нам не оборачиваясь.

… Дебальцево, день третий.
- Так нельзя. – говорят нам многие, и командир нам говорит. – Нельзя так. Мы третий день идём одним маршрутом, теми же автобусами и машинами. Если кто-то думает, что нас не заметили, то этот кто-то очень сильно ошибается.
- Ничего-ничего. – говорим мы.

С нами уже давно группа поддержки – Мороз и его Джо Непобедимый, новенький и могучий.
А Непобедимый Джо – это дополнительный ряд кресел в салоне, и место на полу. И это Дед Мороз, серьёзное плечо в тяжёлых ситуациях.
Мы двигаемся на дальнее убежище.
- Где Эдинбург? – орём мы вместе.
Эдинбург пропал.
Ну где, где в этом пустом Дебальцево, на дорогах его, давно забывших о движении машин, может потеряться автобус?
- Так, я зараз. – устало говорит командир, прыгая в Ласточку.
- Ага. Квадратно-гнездовым. – ворчим мы.

Автобусы уходят. Кто первым заполняется, уходит первым, и так трижды.
Корабль Эдинбурга нашёлся у горисполкома.
- Та командір тут був воєнний, так він сказав, шоб я тут стояв. – оправдываются оба, один помоложе, худощавый, второй постарше, при усах и пивном животике, эдакий типичный сельский дядька.
И кто из них Эдинбург, знать бы.
Не выходить же замуж за фамилию вслепую.

Автобус Эдинбурга заполняется, мы выдвигаемся на последнее убежище. Там несколько минут – и мы на выход тоже.
Автобус Эдинбурга замыкает Непобедимый Джо, впереди всех Ласточка, гордо фыркая несёт командный пункт.
- Как непривычно тихо сегодня. – прошептала Воронкова, когда мы въехали в Дебальцево час назад.
- Не накаркайте. – возразили нам.
Колонна останавливается. Воронкова выпрыгивает, несётся к убежищу – у неё там дело.
У командира дело тоже. Он тоже покидает командный пункт.
Я остаюсь в машине.
Я устала. Я не могу ходить.
Мне пятьдесят два года, у меня ноги уставшие, больные, бедные мои ломаные ноги. Я посижу, ну можно, мы же ненадолго?

… первый лёг метрах в пяти от Ласточки.
Я вышла из машины.
Нет, я настаиваю – я, именно в тот день назначенная сволочным сценаристом и не менее проклятым режиссёром на роль дуры-героини, не выскочила, но вышла из машины, захлопнув аккуратно дверцу.
Второй лёг в полутора метрах. Но я уже летела.
На бедных своих уставших ножках летела я к ступенькам, за которыми спасительные стены, внизу убежище – и я скользила по торосам, по грязи, я летела, спиною отмечая вспышки.
- Да не могла ты видеть вспышки. – мне объясняли потом, но я настаиваю, я видела, и именно спиной.
Я помню чётко – я посмотрела на автобус, он был пустым. Но я летела дальше, и ни о чём не думала, кроме этих убегающих спин впереди, и было это как колонна, уходящая в ночь, а я осталась…
Я помню каждый шаг, и где летела я долей секунды тому назад – там билось и рвалось.
Зачем-то я в руках держала сумку, и сумку я из рук не выпускала.
Одна спина вдруг повернулась, явив фасад знакомый и лицо, глаза на смутно знакомом лице округлились, человек побежал назад, за мной, схватил под мышку, тянул, кричал что-то – беги, скорее – не помню, что кричал.
Конечно, меня там уронили на ступеньках.
Кажется, меня волокли, и кажется, за шкирку.
Звон стёкол там, где я была секунды долей ранее – потом стекло я вымывала из волос, но это всё потом. А пока что мы с Воронковой бились в руках мужчин и кричали, не увидя в холле детей – мы поняли, что дети остались в том пустом автобусе.

Детей швырнули на пол и прикрыли собою сверху мужчины, потом нам объяснили.
Всё этот сделал наш Мороз, нам объяснили.

Детей вносили, зажав в руках и зубах, переждав первый залп.

По ступенькам ковылял молодой и худощавый водитель, волоча водителя второго, типичного сельского дядьку.
- Да что он ковыляет? – я подумала, к ним подлетая.
Первый второго раздевал, спину осматривал.
- Ничего, сейчас обработаем, там просто черкнуло. – я успокаивала.
Худощавый тем временем сдирал штаны, являя урби эт орби зияющую аккуратную дыру. В дыре, естественно, торчал осколок.
- Лежи. – я приказала, трясущимися руками разрывала перевязочный пакет. – Як тебе звати?
- Едінбург. – улыбнулся он мне.

Я перевязывала Эдинбурга.
Он молчал всё время и тихо, как-то успокаивающе мне улыбался.
Мне было немного стыдно. За всё – за то, что я не вышла из машины вовремя, за это вылетающее из грудины сердце, за Гюльчатай, за эти огромные сухие глаза детей, которым мы пообещали, что теперь всё будет хорошо.

Мороз, отдав детей родителям и проверив, все ли спустились в бомбоубежище, подошёл к нам.
- Під стіночки. Усі під стіночки, сіли на підлогу. – распорядился командир. – Зараз ще будуть два залпи.
- По нас стріляли? – я спросила.
- По нас. По автобусу конкретно, і по бомбосховищу. – ответил командир.

Я села на корточки рядом с лежащим на полу Эдинбургом. Напротив, под стеной, сидели на корточках Мороз, командир и Воронкова.
- Мороз, ты спас детей. – я констатировала, он отмахнулся небрежно.
- А Эдинбург спас напарника. – сказал кто-то, и Эдинбург слабо улыбнулся нам.
- А тебя спас командир. – сказала мне Воронкова, и я кивнула, улыбаясь.
Мы посмотрели на часы и дружно начертали галочки в воздухе.
- І щоб я більше не чув цього слова! – строго сказал командир.

И мы захохотали.
Мы хохотали, сидя на полу в этом разбитом здании – мы не знали ещё, что у нас уже нет автобуса, и придётся оставить в Дебальцево раненую Ласточку – что мы будем эвакуировать людей на чудом прорвавшихся автобусах каких-то протестантских церквей, пакуя традиционно вначале раненых и детей с оглушенными ужасом мамами, потом стариков, потом мужчин.
Последним выедет наш Непобедимый Джо.
Потом, спустя два дня, мы снова сюда вернёмся – не знали мы ещё.
Мы просто сидели на полу и хохотали в ожидании двух следующих залпов.

… И море, и Гомер — все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью…