Евстолия Прокофьева

   Все в нашем роду в лесу работали. Я тоже многие годы лесником была. Приходилось много ходить, а нередко и ночевать в дороге.
   Как-то в дождь добралась я до ближайшей от леса деревни и постучалась к старой доярке Авдотье Михайловне. "Еще дома ли она?" - подумалось мне. Хотя я и знала, что Авдотья Михайловна на пенсии, но мало ли как бывает. Понадобится помощь на ферме, сразу - к ней. Никогда не откажет, пойдет, поможет.
   На этот раз Авдотья Михайловна оказалась дома.
   - Садись. Обогревайся, - сказала она.
   Авдотья Михайловна была еще крепка, на ногу легка и по дому сновала, как молодая. По пятам за нею ходил ее четырехлетний внук Сашенька, беленький да крепенький, как груздочек.

   - А Сима на работе? - спросила я Авдотью Михайловну о дочери.
   - В районе, на совещании, - ответила она. - Только завтра, поди, воротится.
   Сима давно уже была Серафимой Степановной, работала ветеринарным врачом и постоянно была занята.
   Сашенька, как и мать, выказывал интерес ко всякой живности, что мне особено было дорого в нем. Я ведь и сама все живое люблю. Идешь, бывало, по лесу и всякий след примечаешь: где заяц проскочил, где уж прополз, а где птица ступила. Рассказывала я, когда приходилось зайти к Авдотье Михайловне, обо всем виденном Сашеньке. Он внимательно слушал, а потом свои вопросы задавал: как медведь малину собирает, как муравьи себе дом строят...
   И на этот раз пошли у нас те же разговоры.
   Авдотья Михайловна поставила на стол крынку молока и сказала внуку:
   - Угощай тетю и сам пей.
   Сашенька подвинул мне кружку, а к своей не притронулся.
   - Что же ты? - спросила я.
   Он озабоченно взглянул на меня и ответил:
   - Чух-чух поить пора.
   - Подождут. Попей сначала сам, - сказала Авдотья Михайловна.
   - Нет, - не согласился Саша, вылез из-за стола и заспешил к двери.
   Я пошла за ним. Любопытно было узнать, к кому это он торопится.
   Дождь перестал. Ветви кустов, прибитые дождем, начали распрямляться. На листьях засверкали серебристые капли.
   - Солнышко, - радостно сказал Сашенька и тут же позвал: - Чух-чух!
   В кустах что-то зашуршало, послышалось:
   - Ффу-ффу-ффу.
   И к крыльцу подкатились, как два серых шапика, два ежа. Сашенька налил им молока в выдолбленное из дерева корытце , и они, высунув из-под своих колючек продолговатые мордочки, стали лакать. Лакали они беззаботно, никого не страшась и, как малые ребята, сладко причмокивали. Насытившись, подбежали к Сашеньке, затопали вокруг него и мокрыми мордашками принялись тыкаться ему в ноги. Саша осторожно перевернул их на спинки. Они поначалу выставили свои иголки, свернулись клубочками, но тут же доверчиво развернулись. Мальчик легонько почесал серые бархатистые брюшки.
   - Ффу-ффу, - довольно отфыркивались ежи, потом встряхнулись, поставили колючки торчком и ушли в кусты.
   Я хотела было спросить Сашу, почему это он кличет ежей, как поросят:"чух-чух", но тут же сама догадалась: да потому, наверное, что на рыльцах у них такие же пятачки.
   Недавно из леса я принесла Сашеньке хомячка, отбившегося от семьи. Зверек быстро привык к мальчику. Забавно было видеть, как он, поблескивая бусинками глаз, брал в лапки кусочки яблока, которые давал ему Саша.
   Забота о лесном зверьке не уменьшила его привязанности к старым друзьям, доверчивым Чух-чух.
------------------------
(Журнал "Работница" 12/1978)