Анна Каренина. Не божья тварь. Наталья Воронцова-Юрьева. Роман о романе
сценарий-эссе

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует «гулять»
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом
Когда она жена и мать.

Н. Некрасов, «Автору „Анны Карениной“». Худжник Джерих. Анна Каренина

*********************************************************************
Анна Каренина. Не божья тварь. Наталья Воронцова-Юрьева. Роман о романе
сценарий-эссе*
ОБРАЩЕНИЕ К ДУРАКАМ

Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.

ВВЕДЕНИЕ. МИФЫ О КАРЕНИНОЙ


Мне всегда было интересно узнать, каким местом думают литературные критики, а также писатели, а также поэты, а по большому счету и литературоведы всех мастей в момент написания какой-нибудь своей критико-литературоведческой статьи или на худой конец какой-нибудь броской фразы типа довлатовской: "САМОЕ БОЛЬШОЕ НЕСЧАСТЬЕ МОЕЙ ЖИЗНИ – ГИБЕЛЬ АННЫ КАРЕНИНОЙ". Такой пошлой фразы от Довлатова я не ожидала. Ну да, допился человек чуть ли не цирроза печени, а вот нет у него других несчастий в жизни, кроме как гибель Карениной!..

Или взять «Лекции по русской литературе» Владимира Набокова. Каким же надо было быть поверхностным читателем, чтобы увидеть в романе Толстого «Анна Каренина» все с точностью до наоборот! А то и того хуже… Но я подробно остановлюсь на Набокове позже, а пока продолжу риторически восклицать: так чем же они думают, эти любители пустых лекций и эффектных фраз?

С некоторых пор я знаю печальный ответ: они думают глазами. Они прочитывают только то, что легче всего прочитать – то есть то, что нарочно положено автором на самую поверхность, а потом выдают продукт своего элементарного зрительного процесса за некий интеллектуальный креатив.

Вот скажет, к примеру, герой какой-нибудь пьесы: «Как я ненавижу сосиски!» – а потом на протяжении двухсот страниц будет с удовольствием эти сосиски поедать. И что же напишут критики и лекторы в одном лице? Они напишут, что герой ненавидел сосиски. Почему? Потому что герой так сказал. Вот и весь аргумент.
Или, к примеру, наоборот: «Я обожаю сосиски! – громко заявит героиня какого-нибудь романа. – Без сосисок нет жизни, нет счастья!» – а потом сама же эти сосиски и выбросит с гадливым выражением лица. Но критики этого гадливого выражения даже не заметят! И ни за что не догадаются, что громкие слова о любви к сосискам крайне противоречат поступкам героини, что с любимыми так не поступают, и значит, героиня лжет – и значит, автор очень хочет, чтобы читатели это все-таки поняли.

Но автор зря волнуется. Читатели этого тоже не поймут. Потому что читатели анализируют произведение тем же органом, что и критики с литературоведами – глазами. При этом они видят только то, что в глаза бросается само – бросается намеренно, и даже слишком намеренно, чтобы, по тонкому замыслу автора, как раз и возбудить в читателе недоверие, чтобы как раз и побудить читателя заглянуть поглубже, чтобы как раз и пробудить в читателе мысль.

Но так думает автор. Потому что он – думает. Потому что он – создает. Читатель же «думает» совершенно иначе – все теми же глазами. Потому что он – потребляет.

Разница между создателем и потребленцем огромна. Это пропасть, перешагнуть через которую практически невозможно. Создатель творит – он мыслит, он мучается, он прилаживает одно к другому, он изменяет, отсекает лишнее, выискивает недостающее, переписывает снова и снова в поисках того эликсира жизни, который сделает его роман сначала живым, а потом и бессмертным. Потребленец же ничего не создает. Он просто приходит, просто смотрит в меню и просто ест. Его мозги ничего не производят, поэтому ему всегда скучно: сначала ему скучно давно, а потом ему становится скучно заранее. Эликсир жизни, над которым так мучительно бился писатель, для потребленца всего лишь соус, о котором он никогда не знает сам – хорош ли. Потребленец ждет, когда ему скажут. И ему обязательно скажут – и он это обязательно повторит.

Именно с такими лжекритиками и лжелитературоведами я столкнулась при чтении их откровенно поверхностных «суждений» о «Дневнике» Марии Башкирцевой и пьесы Шекспира «Гамлет». И, как я убедилась, точно так же обстоит дело и с «Анной Карениной». И даже хуже.

Когда смысл романа для меня окончательно уяснился, и более того: когда поступки главной героини, как раз и составляющие смысл всей ее жизни и единственную причину ее смерти, окончательно вышли из сумрака противоречий и лжи, я наконец просмотрела критику, посвященную роману, и пришла в ужас. Все буквально в один голос талдычили как заведенные только то, что первым выхватил глаз и что на самом деле являлось вовсе не истиной, а лишь поводом к поиску ее.
Отличить истину от предлога к поиску истины не сумел ни один из них. Хотя истина настолько автором не скрывалась, что помимо косвенных фактов – помимо всех этих примет и зарубок, т.е. всей этой пищи к необходимым размышлениям – была даже и прямо им высказана. Беда только, что прямо высказана эта истина была им лишь однажды и в самом-самом конце – вот критики и пропустили…
В итоге и пой сей день благополучно блуждают в умах читателей пустейшие мифы, которые продолжают неспешно взращивать и дальше школьные учителя и преподаватели высших учебных заведений. Вот эти бредовые мифы:

Анна несчастна в браке с Карениным.
Анна не любит мужа, потому что его невозможно любить.
Анна любит Вронского.
Анна жертвует своим положением в обществе ради любви.
Она пожертвовала ради Вронского вообще всем.
Она смело решается отстаивать свое право на любовь.
Она гибнет под влиянием бездушного света, не пожелавшего позволить ей любить.
Анна любит сына.
Анна несчастна в разлуке с сыном.
Анна – глубоко чувствующая натура.
Анна – крайне совестливая личность, имеющая глубокую нравственную природу.
Вронский – пошлый эгоист, которому важнее развлекаться, чем думать об Анне, которая ради него пожертвовала всем.
Каренин – бездушное холодное существо, которое иногда почему-то способно на высокие поступки.
Каренин не способен на любовь.
Каренину глубоко плевать на Анну.
Каренин озабочен только своим положением в свете, а больше его ничего не интересует.

Все это ложь от первого до последнего пункта – ложь, порожденная леностью ума и скудостью литературного чутья создавших ее. Я была буквально потрясена, когда, освежив память, весь этот бред сивой кобылы обнаружила в учебнике русской литературы для 9-го класса средней школы (издание 15-е, доработанное; Москва, изд. " Просвещение", 1982 г., составители М.Г. Качурин, Д.К. Мотольская).
И в этом учебнике – в этом аж пятнадцатом переиздании! – черным по белому было написано, что «Анна Каренина – один из обаятельнейших женских образов русской литературы. Ее ясный ум, чистое сердце, доброта и правдивость притягивают к ней симпатии лучших людей в романе – сестер Щербацких, княгини Мягкой, Левина», а также прочая муть, которую я непременно разберу ниже.

Но особенно постарался Набоков. Меня кидало в дрожь возмущения, когда я читала в его лекции, что Анна, по мнению Набокова, «очень добрая, глубоко порядочная» женщина, что «честная несчастная Анна» «обожает своего маленького сына, уважает мужа» – и так далее и тому подобная ложь.
И ладно бы это еще говорил какой-нибудь рядовой читатель, с которого и спрос небольшой, но доктор французской и русской литературы в Кембриджском университете… но профессор русской и европейской литературы в Корнельском университете… Как он мог не увидеть сто раз сказанного Толстым ни об Анне, ни о ее муже, а взять только самый поверхностный слой, только те реплики, те косвенно произнесенные слова, которые вовсе не являются авторской характеристикой, а принадлежат самой Анне – и выдать ее слова за истину?!
Как можно было полностью исключить, буквально не заметить и никоим образом не проанализировать вполне ясную причинно-следственную связь ее поступков и поступков ее мужа?! Поразительно.
На протяжении всего романа Анна только и делает, что совершает одну подлость за другой, при этом то и дело оправдывая себя и обвиняя других, как делает всякий негодяй, но Набоков этого словно и не замечает и с умилением повествует о том, что Анна Каренина – «натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства».

Впрочем, в одном месте Набоков почти проговорился… «Двойственная природа Анны просвечивает уже в той роли, которую она играет при первом появлении в доме брата, когда своим тактом и женской мудростью восстанавливает в нем мир и в то же время, как злая обольстительница, разбивает романтическую любовь молодой девушки».
Я сейчас даже не буду говорить о том, что ни такт, ни женская мудрость в природе Анны даже не ночевали, а помирить супругов ей помогли фамильные хитрость и лживость, а вот на злую обольстительницу внимание обращу. Потому что в первом варианте фраза звучала несколько иначе: ««Нужно отметить, что Анна, с такой мудростью и тактом помирившая поссорившихся супругов, одновременно приносит зло, покорив Вронского и разрушив его помолвку с Кити».
Согласитесь: одно дело «как злая обольстительница», тут силен эффект допущения (как), помноженный на снисходительный смысл обольстительницы, а другое дело «приносит зло» – здесь категоричность и никакого смягчения. Видимо, по этой причине данный вариант и был вычеркнут Набоковым…

Вообще поверхностность его прочтения, доведенная до неприличия, заставляла меня буквально таращить глаза. Вот, например, что пишет Набоков о той сцене, где задавило сторожа и Вронский дал его вдове 200 рублей: «Вронский хладнокровно помогает семье покойного лишь потому, что Анна беспокоится о ней. Замужние великосветские дамы не должны принимать подарков от незнакомых мужчин, а Вронский делает Анне этот подарок».

Эта набоковская пошлость, это литературоведческое жеманство меня шокировало. Что значит «хладнокровно помогает»? Я бы еще поняла употребление этого эпитета при описании убийства и прочих зверств, но хладнокровно помогать?.. Надо же было так вывернуть фразу коленками внутрь… И что значит «делает этот подарок»?! Где, в каком контексте он выкопал эту дешевку?! Во-первых, Вронский по натуре чувствителен и жалостлив – и он всегда был таким. Именно эти его природные черты и заставили его дать денег вдове погибшего сторожа. Именно эти черты позже заставят его оставаться с Анной даже тогда, когда она превратит их совместную жизнь в окончательный ад для Вронского – Вронский, на тот момент страстно мечтая избавиться от нее, будет глубоко ее жалеть, а потому продолжит приносить себя в жертву своей жалости к Анне.

Но это всего лишь во-первых. А во-вторых, в романе все было вообще не так. Никакой этой пошлости – этого безобразного, выдуманного Набоковым подарка – там не было. А было вот что.

Задавило сторожа. Вронский со Стивой побежали узнавать, что случилось. Анна и мать Вронского вошли в вагон и все узнали еще раньше мужчин от дворецкого. Мужчины вернулись. Стива стал ахать и охать, на его глазах слезы. Вронский же «молчал, и красивое лицо его было серьезно, но совершенно спокойно».
Значит ли это, что Вронский бесчувственный монстр, а Стива образец сострадания? Да вовсе не значит! Стива, обожающий поплакать, любит только себя и абсолютно равнодушен к другим. Спокойное же выражение Вронского может говорить о его нежелании выносить свои эмоции на всеобщее обозрение.
Далее Стива громко убивается из-за несчастья, Каренина взволнованно спрашивает, а нельзя ли что-нибудь сделать для семьи. Услышав это, Вронский словно очнулся, для него эти слова прозвучали как напоминание о необходимом действии, которое не то чтобы не пришло ему в голову без этого напоминания, а просто в минуту настоящего потрясения происшедшим это выпало у него из головы. «Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона». Причем, заметим, вышел молча, никому ничего не объясняя. Потом он вернулся, и так бы никто ничего и не узнал, если бы не случайность – Вронского догнал начальник станции с вопросом, кому передать деньги.
Кстати, когда Вронский вернулся, жалостливый Стива, еще десять минут назад убивающийся по погибшему сторожу, «уже разговаривал с графиней о новой певице»…
Кстати, Вронский и еще раз захочет пожертвовать деньги – бедному художнику Михайлову. И даже постарается сделать это тактично – заказав ему портрет Анны.

Так вот, разве вся эта история с деньгами для вдовы была со стороны Вронского каким-то пошлым подарком, как облизал его поступок Набоков? Нет, конечно. Это был обычный поступок доброго человека, укладывающийся в кодекс чести Вронского. Представьте себе, что это вы пожертвовали деньги умирающему от рака человеку – разве не омерзительно было бы выдавать этот нормальный человеческий поступок за какой-то там подарок своей любимой? Вот и я о том же.

И, кстати, Толстой, уделяющий огромное внимание деталям, ни словом не показал нам реакцию самой Анны на этот поступок Вронского. Про Стиву он не забыл – реакция Стивы была расписана Толстым как по нотам. А вот про Анну – тишина. Ни взгляда, ни слова. Как будто он хотел этим сразу дать читателям понять, что Анне было вообще все равно, что Вронский кому-то там помог.

Однако профессор Набоков ничего этого даже и не заметил.

Точно такую же вопиюще пошлую гадость Набоков позволяет себе еще дважды: в характеристике самоубийства Анны, и в характеристике попытки Вронского покончить с собой.
Утверждая, что глава, в которой описана эта попытка Вронского, «неубедительна с художественной точки зрения, с точки зрения структуры романа» (полная чушь), Набоков преспокойно сообщает, что данная попытка Вронского покончить с собой – это всего лишь «незначительное событие», которое зачем-то неудобно «вклинивается в тему сна-смерти» и тем самым «стилистически нарушает красоту и глубину самоубийства Анны».
Увидеть в самоубийстве «красоту», а в попытке самоубийства другого человека «незначительное событие» способен только очень равнодушный и лживый человек – под стать самой Карениной.

После этого мне перестала быть удивительна его фальшивая пустая лекция об этом романе, в которой Набоков убедительно доказал, что «роман состоит из 8 частей, а каждая часть — в среднем из 30 коротких глав по 4 страницы».

Мне перестал казаться странным даже тот факт, что в этой лекции Набоков вдруг с восторгом обнаружил, что в своем романе «Анна Каренина» гениальный Толстой использовал «жесты» героев, а также «эпитеты», а также «яркие комедийные черты», «поэтические сравнения», «вспомогательные сравнения», «примеры изобразительного мастерства», «уподобления и метафоры» и даже «морально-практические сравнения». Да, Набокову удалось проделать огромную мертвую работу и при этом так и не увидеть главного.

А между тем истина – простая, холодная, не скрываемая автором истина заключается в том, что Анна не любила никого и никогда. Ни Вронского, ни сына, ни мужа, ни дочь. Она вообще лишена этого чувства – она не умеет любить, и более того: она и не желает любить. А любовь, направленная не на нее, и вовсе раздражает ее, она не может спокойно ее наблюдать, она ее бесит, ее от нее воротит.
В сущности, эта красивая женщина – подчеркну: сногсшибательно красивая женщина – всего лишь обычный манипулятор. Подлый, разумеется, как и все манипуляторы, и опасный – если верить его вранью, но довольно простой и безвредный – если знать его законы и если обращать внимание не на слова, а на поступки манипулятора.

На красоту Карениной – откровенно противопоставляемой некрасивости Долли – в романе обращается огромное внимание, и это не случайно. Ее красота – это приманка и одновременно ловушка, скрывающая под собой ненасытного злобного высокомерного манипулятора, одержимого жалостью к себе, бесом превосходства и жаждой безоговорочной власти над жертвой.

Собственно, превосходство над всеми и безоговорочная власть над жертвой – это и есть единственная жизненная цель Карениной. Это все, что ее интересует и к чему она стремится по-настоящему.
Разумеется, подобная цель порождает подобные поступки, а они, в свою очередь, нуждаются в оправдании – и тут помощником Карениной становится жалость к себе.

Жалость к себе – единственное искреннее чувство Карениной, все остальные ее переживания фальшивы. Она буквально одержима жалостью к себе – и полным отсутствием жалости к другим. Ей не жаль никого, даже сына. Жалость к себе позволяет ей бесконечно оправдывать себя – бесконечно обвиняя других и намеренно вызывая в них устойчивое чувство вины. По неизменному мнению Карениной, во всех ее несчастьях всегда виноваты все, кроме нее. Она вообще делает всё, чтобы избежать ответственности за свои собственные поступки и при первой же возможности сваливает эту ответственность на другого – того, кто по доверчивости имел неосторожность полюбить ее или по врожденной порядочности взялся ей помочь.
Порядочные доверчивые люди – питательная среда любого манипулятора. И Каренина здесь не исключение – она играет на лучших человеческих чувствах, таких как доброта, доверчивость, искренность, порядочность и способность сострадать.
Порядочным людям можно очень долго внушать чувство вины и чувство долга по отношению к манипулятору. Особенно если этот манипулятор – красивая женщина.
Некрасивым манипуляторам в этом смысле, конечно, намного трудней – уродливая женщина-манипулятор вынуждена то и дело утомительно убеждать своих жертв в том, что у нее богатый духовный мир, медленно завоевывая жертву, тогда как красивой женщине-манипулятору трудоемкая демонстрация богатого духовного мира совершенно ни к чему, ей достаточно легкой универсальной приманки – красоты.

Кроме приманки красота в жизни Карениной исполняет и еще две важные (для любого манипулятора) функции – ее красота вынуждает жертву видеть в каждой примитивной подлости Карениной большой духовный смысл, а при раскрытии этих подлостей снова и снова всё ей прощать.
Таким образом, манипулятор может водить жертву за нос достаточно долго. Но однажды жертва неминуемо прозревает… Тогда манипулятор находит себе другую жертву. Или гибнет, если все жертвы исчерпаны. Другого финала ни у одного манипулятора нет.

Весьма определенным – и, разумеется, не случайным образом выведены в романе и родственники Анны. Брат, Степан Аркадьич Облонский, такой же никчемный человек, не способный ни к зарабатыванию денег, ни к их удержанию, ни к выгодной сделке. Все, чем он занят, это кутежи и любовницы, на это уходит не только его жалованье, но и приданое Долли (из чего можно сделать вывод, что женился Стива без гроша за душой).
Тетка Анны, княжна Варвара Облонская, имеет в свете весьма дурную репутацию приживалки, которая за деньги готова составить компанию кому угодно, даже тем, кого давно уже не принимают в приличных домах.
Еще одна тетка Анны, вырастившая ее, известна тем, что путем хитроумных комбинаций заставила Алексея Александровича Каренина чуть ли не шантажом жениться на племяннице – дело было обставлено так, что поведение Каренина, не совершившего ни одного неприличного поступка в отношении Анны, было намеренно выставлено в двусмысленном свете.

Неслучайна и еще одна параллель: Анна достигает своих целей посредством профессионального использования своей красоты, а ее родной брат – посредством все того же профессионального использования своего обаяния.

Таким образом, все представители семейства Облонских, к которому принадлежит и Анна, выставлены Толстым в весьма специфическом свете, не оставляющим ни малейших сомнений на их счет. Нечистоплотность методов, корыстолюбие, мотовство, неспособность к самостоятельному заработку и разгульный образ жизни – визитная карточка всех представителей семейства Облонских.

И так же не случайно все Облонские являются полной противоположностью семейству Щербацких. Некрасивая Долли и пышущая очарованием юности Кити не идут ни в какое сравнение с выхоленной красотой Карениной. Однако что бы она была без своей красоты, что бы она без нее делала, кому была бы нужна? Тогда как и Долли и Кити способны произвести на человека самое глубокое, самое теплое впечатление, которое не исчезнет с годами, а станет только сильней. В отличие от Карениной. От которой по прошествии недолгого времени Вронскому уже нестерпимо хочется избавиться, и в этом он уже почти готов признаться даже вслух.

*
Итак, роман «Анна Каренина» – это роман о женщине-манипуляторе, о ее жизни и смерти, триумфе и падении, а также о двух ее жертвах, муже и любовнике, которых она – сначала в силу своих личностных порочных наклонностей, а потом и находясь под постоянным разрушительным воздействием страшного наркотика (Анна была законченной морфинисткой), – старательно увлекала за собой в свою гибельную воронку. И если ее первой изрядно покалеченной жертве все-таки удалось остаться в живых – благодаря своевременному постороннему вмешательству, то вторая жертва, очутившись в полной духовной изоляции и уже не умея самостоятельно из нее выйти, оказалась полностью деморализованной и находящейся в абсолютной, хотя на тот момент уже и посмертной, власти манипулятора.

Удивительно, что все эти трагические результаты – дело рук одной неумной и пустой женщины. Неумной – потому что всего лишь из жажды хоть маленькой, хоть сиюминутной, но власти над жизнью другого человека она несколько раз отказывается от наивыгоднейших для нее сделок. В своей одержимости высокомерием у нее не хватает ума предоставлять любовнику хотя бы передышку в бесконечной цепи скандалов и провокаций, необходимых ей всего лишь для демонстрации своей непререкаемой власти. Из пустого тщеславия она умудряется испортить отношения со всеми, кто мог бы оказать ей поддержку и помощь.
Пустая же она потому, что ее в жизни не интересует вообще ничего – кроме желания соблазнять. И все. На этом ее интересы заканчиваются. Таким образом, ее жизнь в соответствии с этим единственным интересом должна представлять собой бесконечную цепочку все новых и новых воздыхателей. Если новый воздыхатель не сыскался – день прожит зря.
Тут можно возразить, что желание соблазнять, доведенное до единственного смысла всей жизни, и есть настоящее предназначение красивой женщины. Не буду спорить. Но, на мой взгляд, это все равно что посвятить жизнь бесконечному хождению по ресторанам с утра до вечера.

Умение соблазнять доведено Карениной до совершенства. До чистого математического расчета. Ибо увлеченность ею никогда не происходит сама по себе – это всегда продукт ее сознательного воздействия. Для чего ей это нужно? Соблазненный управляем. А жизнь соблазненного – в руках соблазнителя. То есть соблазнять – значит управлять, властвовать. Каренина же очень хочет властвовать. Она хочет, чтобы чужая жизнь зависела исключительно от нее, чтобы только в ее праве было казнить и миловать. Ей доставляет удовольствие видеть, как покой и счастье другого человека уничтожаются одним взмахом ее прелестной руки. Она наслаждается своей безнаказанной способностью отнимать у другого все, что ему дорого, и разрушать все, что приносит другому радость.

Разумеется, все это явлено в романе – четко и выпукло. И, разумеется, критики, литературоведы и профессора этого не заметили… Мне страшно подумать, скольким поколениям прямо со школьной скамьи и до последнего курса института вбивались в голову эти 16 пунктов фальшивок – ведь читали же роман сами учителя и профессора! Так почему же они с такой готовностью верили всяким неумным господам, только и способным ухватиться за самый поверхностный слой – поверхностней не бывает?
А режиссеры? Как они могли – читая роман и вовсю проникаясь, так сказать, психологией героев в расчете на будущий кинематографический шедевр – как они-то могли остаться на том же примитивном до жгучей пошлости уровне восприятия?

Не без душевного трепета открыла я статью Ф. Достоевского «Анна Каренина» как факт особого значения», боясь и там не обнаружить того, что с такой ясностью увиделось мне в романе. С огромным облегчением я прочла там то, что полностью соответствовало моим представлениям о Карениной:

«…душа человеческая останется та же … ненормальность и грех исходят из нее самой …в конце романа, в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, прослеженного шаг за шагом, в изображении того неотразимого состояния, когда зло, овладев существом человека, связывает каждое движение его, парализирует всякую силу сопротивления, всякую мысль, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым душой вместо света, – в этой картине столько назидания для судьи человеческого, для держащего меру и вес, что, конечно, он воскликнет, в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение и не всегда аз воздам…»

Ненормальность и грех – вот что такое Каренина. Существо человека, которым овладело зло и связало каждое его движение. И зло взращивается им сознательно – «излюбленно». Такие люди есть и доныне. Они живут среди нас, они хитроумно воздействуют на нас, чтобы отнять у нас все, высосать из нас все, всю жизнь и всю душу – по капле до капли. И иногда им это вполне удается.

А теперь шаг за шагом мы проследим это зло, эту цепочку излюбленного Карениной падения мрака на ее душу…

1. Первая встреча с Вронским. Дурное предзнаменование

«Встретив Вронского по дороге в Москву,
она страстно влюбляется. Эта любовь
переворачивает ее жизнь — теперь все, на что
она смотрит, видится ей в другом свете».
Ложь Набокова

Дислокация такова. Степан Аркадьич Облонский – Стива, родной брат Анны – попался на любовной записке к гувернантке. В результате в доме скандал, его жена Долли (Дарья Александровна Щербацкая) в шоке. Примирение возможно – при вмешательстве доверенного лица. Этим лицом избирается Анна.

Анна живет в Петербурге, она гранд-дама, замужем за высоким чиновником Алексеем Александровичем Карениным, занимавшим «одно из важнейших мест в министерстве». Муж старше ее на 20 лет. Если предположить, что Анна вышла замуж будучи 18-20 лет и что она в браке вот уже 9 лет, то на момент развития сюжета ей исполнилось 26-28 лет, а ее мужу соответственно 46-48.
Нельзя сказать, что для Анны этот брак явился неравным: разница в возрасте существенна, однако не настолько, чтобы быть несчастной, а то и, не дай бог, сексуально неудовлетворенной женщиной. Кстати, об этом в романе нет ни слова, даже наоборот – весь уклад ее жизни с мужем говорит об обоюдном покое и полном удовлетворении друг другом на протяжении многих лет.
Алексей Александрович как-то не особенно собирался на ней жениться – красота, изящество и очарование Анны не воздействовали на него. Почему? Потому что Каренин всегда был: 1) глубокой натурой, интуитивно стремящейся к духовности, 2) недюжинного ума человеком, 3) на тот момент – при условии двух предыдущих пунктов – он уже был далеко не мальчик, которого женщина могла взять вот так с кондачка.
Однако он все-таки женился – и сам не понял, как это произошло. А просто брак с таким человеком был выгоден, и Облонские, используя, мягко говоря, нечистоплотные методы, сделали все для того, чтобы заставить его жениться. Думается, не без согласия Анны, а то и с прямым ее участием в этой интриге – понимала же она, что не произвела на Алексея Александровича нужного впечатления, раз уж он не предлагает ей этого сам; и понимала же она, что почему-то он все-таки женился на ней.

В браке у Карениных родился сын Сережа. Жизнь главы семейства протекала в трудах на благо России, а жизнь Анны – в светском блеске. У Анны великолепный вкус ко всему, что может ее украсить – к нарядам, драгоценностям, разговорам, манерам. Это даже не просто великолепный вкус, а целое профессионально разработанное и отлично налаженное производство по изготовлению и поддержке имиджа. Анна блистает в свете, она светская львица – она словно постоянно участвует в конкурсах красоты, неизменно побеждая соперниц. Демонстрировать себя, вызывать зависть и восхищение собой – ее единственное занятие, которому она и предается без устали. Я не осуждаю. Я только подчеркиваю, что это ее единственное занятие.

Так они живут девять лет. Все это время в Анне медленно копится разрушительная сила, обусловленная ее комплексом превосходства, или гордыней. И однажды Анне становится скучно. Все рекорды побиты. Все соперницы низвергнуты. Все виды дозволенного кокетства тысячу раз перепробованы. Все мужчины давно упали к ее ногам. Всё скучно и хочется большего. Что же дальше? В ней начинает потихоньку зреть мысль о любовнике. Но не просто о любовнике – не о простом любовнике, каких тьма и каких имеют многие и многие женщины ее круга. Развлечься посредством любовной интрижки, как это делали замужние светские дамы, это пошло, это не для нее, это для тех, кто попроще. Тоска по большой любви ее тоже не беспокоит. Физиологическая жажда сексуального удовлетворения также совершенно не мучает ее. Сексуальную удовлетворенность она получает и с мужем – о полном сексуальном комфорте с мужем в романе не говорится прямо, но все упоминания об их совместной жизни ничем не наводят на мысль о каких бы то ни было сексуальных тяготах Анны. Так что версия сексуального голодания также отпадает.
Короче, Анне нужна чужая страсть. Но не только. Любовник-раб, тряпка в ее руках, и чтобы все видели ее могущество – вот ее заветная мечта. И мысли об этом однажды начинают смутно в ней бродить. Тайная мысль, опасный секрет придает новизну ее жизни, вносит элемент азарта. С этим внутренним настроением она и едет в Москву.

А в это время в Москве некий офицер, богатый и блестящий молодой человек, Алексей Кириллович Вронский, ухаживает за Кити – Катериной Александровной Щербацкой, сестрой Долли. И все уверены, что Вронский вот-вот сделает ей предложение. Все, кроме самого Вронского. Ему просто нравится ухаживать за девушкой, и он уверен, что ничего дурного в этом нет. Дело в том, что Вронский с детских лет был практически брошен матерью ради ее многочисленных любовников (как потом Каренина бросила сына ради него самого! неслучайный штрих), а потому не получил должных навыков в этом щекотливом вопросе. Поэтому, не собираясь жениться на Кити, он и понятия не имел, что своими невинными, как ему казалось, ухаживаниями он дискредитирует девушку. Кити же и ее родителям и в голову не приходит, что о подобных вещах можно не знать. К тому же из Петербурга в Москву (в одном купе с Карениной) едет его мать – а для чего же она и едет, думают Кити и ее родные, как не благословить сына на женитьбу?!

Вообще-то Кити больше нравится Константин Левин, но Вронский ярче. В то же время Кити и сама чувствует фальшь в своем отношении к Вронскому – она дает себе отчет, что в этом больше восторга от блестящих перспектив, нежели настоящего чувства.

*
Первая встреча Вронского и Анны происходит на вокзале: она выходит из вагона, а он входит в вагон (курсив и подчеркивание мои):
«Когда он оглянулся, она тоже повернула голову. Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу, как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке».

А теперь представьте себе: Анна только что проделала долгую, довольно тягостную дорогу, наверняка устала, утомилась, как всякий живой человек, и вдруг – столько эмоций! Сначала – дружелюбие и внимательность. А потом и еще целый каскад – оживленность, улыбка, блеск во взгляде и даже свет в глазах – правда, все это приглушенное, сдержанное, но тем не менее сколько всего при короткой случайной встрече с незнакомым мужчиной!

Казалось бы, все объясняется просто – просто она всю дорогу проговорила о нем с матерью Вронского, чем, безусловно, вроде бы полностью объясняется эта внимательность – «как будто она признавала его», как будто она уже знала его.

И все-таки эмоций для такого пустяка слишком много. Лично у меня сложилось такое впечатление, что Каренина знает о Вронском что-то такое, чего он и сам о себе еще не знает. Что она УЖЕ знает о нем то, чего еще и нет вовсе, но что может случиться – если она того пожелает. И что свое желание в отношении Вронского уже взращено и сформировано в ней – задолго до самого Вронского, на месте которого, кстати, мог быть и кто-нибудь другой, потому что Вронский для нее лишь подходящий объект, соответствующий ее тайным желаниям, в существовании которых она вполне дает себе внутренний отчет.
Вот чем объясняется эта внимательность. И для того, чтобы ее план свершился (если, подчеркиваю, она того пожелает), ею немедленно задействован целый каскад технических средств, которые призваны не просто внушить Вронскому восхищение ее красотой, но заранее насадить его на крючок.

Тут на вокзале происходит несчастье – поездом задавило сторожа. А теперь снова внимательно читаем роман:
«Каренина села в карету, и Степан Аркадьич с удивлением увидал, что губы ее дрожат и она с трудом удерживает слезы.
– Что с тобой, Анна? – спросил он, когда они отъехали несколько сот сажен.
– Дурное предзнаменование, – сказала она.
– Какие пустяки! – сказал Степан Аркадьич. – Ты приехала, это главное. Ты не можешь представить себе, как я надеюсь на тебя.
– А ты давно знаешь Вронского? – спросила она.
– Да. Ты знаешь, мы надеемся, что он женится на Кити.
– Да? – тихо сказала Анна. – Ну, теперь давай говорить о тебе, – прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. – Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
– Да, вся надежда на тебя, – сказал Степан Аркадьич».
Какой коротенький диалог! А между тем он содержит в себе сразу три важнейших события.

Первое. «Дурное предзнаменование». Важный вопрос, до которого так и не додумался ни один восторженный критик: почему эта мысль пришла в голову только ей? Почему все остальные восприняли это как несчастье – как ЧУЖОЕ несчастье, которое не имеет к их жизни никакого отношения, и только одна Анна воспринимает это как предзнаменование? При этом как ДУРНОЕ предзнаменование? Такое ощущение, что она заранее (подсознательно) готова к чему-то подобному – и давно знает к чему, а также чем это может для нее закончится. Такое ощущение, что она этого ждет, и более того – хочет. И это неудивительно. Любовь к разрушению включает в себя и любовь к саморазрушению, страстную любовь – не к смерти, а к ПРОЦЕССУ собственной гибели.

Второе. Буквально следом после откровенно дежурного утешения Стивы – которое уж никак не могло утешить того, кто увидел в этом действительно ТО САМОЕ дурное предзнаменование, которое так любят наши незатейливые критики и литературоведы, – в общем, сразу же после этого Анна моментально переключается на Вронского, спрашивает про Вронского, интересуется Вронским – как будто напрочь забыв про дурное предзнаменование, от одной только мысли о котором только что – минуту назад! – у нее ДРОЖАЛИ губы и она С ТРУДОМ удерживала СЛЕЗЫ. А ведь это замечание о дурном предзнаменовании напрямую связано с Вронским, вернее с нехорошим, некрасивым планом Анны насчет него – с планом, давно ею вынашиваемым и вот только что обретшим потенциального героя для воплощения.

Третье. Удивительно, но факт: это дурное предзнаменование, которое она сама же для себя и отметила, нисколько ее не останавливает! И вот уже спустя всего лишь минуту, как я уже отмечала, она живо интересуется Вронским. Почему? Да потому что план уж больно хорош. А страдания о дурном предзнаменовании для человека, склонного к саморазрушению, на самом деле приятны, этакая щекотка для нервов, игра.

Итак, «А ты давно знаешь Вронского?» – с живостью спрашивает она. Давно, отвечает Стива, и мы все даже надеемся, что он женится на Кити.
«Да? – тихо сказала Анна».

Вот оно! Сказала – ТИХО. Она ведь уже все давно придумала себе и уже успела примерить это на Вронского – и вдруг этакое препятствие… у него есть невеста, и эта невеста – ее родственница! Похоже, ей придется оставить его в покое, ведь это же нехорошо, некрасиво, подло, в конце концов, отбивать из прихоти чужого жениха, да еще жениха родственницы, да к тому же откровенно позорить этим уважаемое семейство Щербацких. Но как жаль… Ведь она уже настроилась на Вронского! Неужели и впрямь придется отказаться от него?
И, встряхнув головой, «как будто хотела физически отогнать что-то ЛИШНЕЕ и МЕШАВШЕЕ ей», она быстро уводит разговор в сторону.

Что же это за лишнее и мешавшее? Неужели внезапно возникшее чувство к Вронскому, с которым она обязана теперь распрощаться – хотя бы из приличия, хотя бы из жалости к Кити, хотя бы из уважения к родственникам? Отнюдь. Лишнее и мешавшее ей – это как те самые мысли о приличии, жалости и уважении. Потому что именно эти мысли и мешают ей предвкушать удовольствие от грядущего триумфа и развлечения.
И она быстро переводит разговор на другую тему. Ах, она ведь была так неосторожна – она слишком тихо спросила: «Да?» – это же могло ее выдать, Стива мог невольно запомнить этот интонационный перепад и понять причину ее расстроенности. И она тут же заговаривает Стиве зубы, начиная обсуждать его домашние дела.

Какая мгновенная реакция. Реакция профессионального лжеца.

2. У Долли. Унижение и оскорбление Кити на балу

«Двойственная природа Анны просвечивает
уже в той роли, которую она играет при первом
появлении в доме брата, когда своим тактом
и женской мудростью восстанавливает в нем мир
и в то же время, как злая обольстительница,
разбивает романтическую любовь молодой девушки».
Ложь Набокова

Эти слова Набокова я достаточно разобрала в своем предисловии. А теперь поговорим о Толстом.

Ощущение лживости, фальши от Карениной прописывается Толстым довольно быстро. Сначала мельком, а в конце романа буквально в лоб.
Вот Долли ждет Анну и раздумывает, принять ее или не принять. Наконец она приходит к выводу, что принять: «Да, наконец, Анна ни в чем не виновата, – думала Долли. – Я о ней ничего, кроме самого хорошего, не знаю, и в отношении к себе я видела от нее только ласку и дружбу».

И тут же, следом мелькает у нее важная для читателей мысль: «Правда, сколько она могла запомнить свое впечатление в Петербурге у Карениных, ей не нравился самый дом их; что-то было фальшивое во всем складе их семейного быта».

Критики обожают приписывать это ФАЛЬШИВОЕ мужу Анны – дескать, фальшивое в их доме происходило от тягостной жизни с ним, от невозможности быть с ним счастливой. Это неправда. «Фальшивое во всем складе их семейного быта» – это первый авторский ключ к пониманию истинного характера самой Анны. Но для того, чтобы это понять, нужно думать не глазами.

Что же такое Анна на самом деле? Из одного только маленького рассуждения Долли можно сразу же сделать единственно верный вывод: Анна вроде бы дружелюбна и ласкова, она вроде бы добра и искренна, но все это фальшиво – она только ВЫГЛЯДИТ искренней, она только ПРИКИДЫВАЕТСЯ другом, а на самом же деле она вовсе не друг. И уже тем более ни о каком такте и женской мудрости, выкопанных Набоковым незнамо откуда, тут и речи быть не может, а есть только хитрость, сметливость и изворотливость. Да и то не всегда.

Вот после некоторого внутреннего сопротивления Долли все-таки решается на разговор – и Анна по ее репликам мгновенно улавливает то, что НУЖНО сказать, что Долли ХОТЕЛА БЫ слышать. Именно это она ей и говорит. И все, в чем она убеждает Долли, есть полная ложь. Она убеждает ее в том, что Стива любит свою жену, что ему стыдно детей, что Долли для него божество, что он раскаивается, что он даже готов убить себя – уж так ему больно и стыдно от своего поступка с гувернанткой, и что это никогда больше не повторится. И всю эту ложь Анна говорит с таким накалом доверительности и искренности, это так легко ей дается, она настолько не мучается своей ложью, что становится понятно: эта способность ко лжи вполне органична для нее.

И только однажды она чуть было не стала по-настоящему искренней – когда Долли случайно коснулась той единственной темы, которая уже давно по-настоящему интересует саму Анну и к которой она так чрезвычайно приблизилась в этот день при случайной встрече с Вронским:
«– Да, но ты простила бы?
– Не знаю, не могу судить...»
Но она тут же спохватывается – подобное сомнение сейчас совершенно ни к чему, ведь оно может заставить Долли отказаться от прощения! И тогда она с горячностью убеждает Долли: «Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было».

*
Итак, примирение супругов состоялось, и на сцене появляется Кити – сестра Долли и, стало быть, родственница Анны, а главное – без пяти минут невеста Вронского (и, разумеется, Анна помнит об этом). А теперь мы посмотрим на механизм обольщения в действии:

«Тотчас после обеда приехала Кити. Она знала Анну Аркадьевну, но очень мало, и ехала теперь к сестре не без страху пред тем, как ее примет эта петербургская светская дама, которую все так хвалили. Но она понравилась Анне Аркадьевне, – это она увидела сейчас. Анна, очевидно, любовалась ее красотою и молодостью, и не успела Кити опомниться, как она уже чувствовала себя не только под ее влиянием, но чувствовала себя влюбленною в нее, как способны влюбляться молодые девушки в замужних и старших дам».

Вот он, этот механизм. Сначала никакой демонстрации собственного превосходства: сначала от Анны идет совершенно иной посыл – посыл как бы искреннего восхищения другим человеком. Это моментально располагает к себе. Именно это и видит Кити в первый момент – она видит, что «она понравилась Анне Аркадьевне», и она видит это «тотчас». Разумеется, такое щедрое признание собственных достоинств – и от кого! от светской львицы! – сразу же подкупает и немедленно вызывает чувство глубокой приязни и горячего желания так же искренне и щедро восхититься в ответ.

Вот и все. Дело сделано. И вот уже Кити чувствовала то, что сама же и придумала благодаря предварительным манипуляциям с собой – «что Анна была совершенно проста и ничего не скрывала, но что в ней был другой какой-то, высший мир недоступных для нее интересов, сложных и поэтических».

Далее мы увидим этот якобы высший мир сложных и поэтических интересов, который, разумеется, все та же фальшивка, однако отметим: Анна умеет виртуозно внушать о себе именно такое представление.

Для чего же ей было нужно внушать Кити восхищение собой? Ну, во-первых, восхищение – это приятно. Во-вторых, приятно знать, что ты умеешь внушать восхищение собой, так почему бы не использовать для этого любую возможность? А в-третьих (и это главное), человека, которым восхищаешься, очень трудно заподозрить в подлости – настолько трудно, что сам же и начинаешь его всеми силами оправдывать, уж очень не хочется расставаться с иллюзией. Таким образом, умение внушать к себе чувство восхищения для Анны еще и жизненно важно.

После Кити следуют дети – Анна очаровывает их всех, они липнут к ней и буквально не отходят от нее. И это видят все – и это тоже очень нужно манипулятору.
Существует расхожий миф, что дети плохого человека не полюбят (как будто нельзя обмануть детей!). Именно этот миф используют и составители учебника литературы господа М.Г. Качурин, Д.К. Мотольская: «Особую прелесть Анны безотчетно чувствуют дети – чуткие души, не терпящие лжи».
Таким образом, любовь детей, по мнению редакторов учебника, должна лишний раз утвердить всех в мысли, что Анна добрая искренняя душевная женщина, которая абсолютно не способна на гнусность и которую любят все, и даже дети, потому что ее просто нельзя не любить, и надо быть уж совсем бесчувственным человеком, чтобы не любить такую душевную Анну.

Позже мы вернемся к этой «особой прелести» Анны, которую чувствуют дети, и, с удивлением обнаружив, что любовь детей куда-то внезапно делась, поразмышляем на этот счет.

А пока разговор заходит о балах – кстати, его внезапно заводит сама Анна. Кити радуется предстоящим удовольствиям и говорит, что на одном из балов будет очень и очень весело. «Так теперь когда же бал?» – спрашивает Анна. «На будущей неделе», – отвечает Кити.
Анна не случайно сама заводит разговор о бале, ей это очень важно, потому что бал – прекрасная возможность «невинно» обольстить Вронского, прилюдно отбив его у Кити, что, безусловно, пощекочет самолюбие и заставит всю Москву еще долго говорить о победах Анны.
И сейчас, глядя на Кити и сделав все, чтобы внушить этой девочке самые сердечные чувства к себе, она прекрасно знает, что на том балу, о котором Кити так доверчиво и весело говорит, она спокойно и холодно нанесет ей глубокую душевную рану.
А чтобы никто не догадался о ее истинных намерениях, она всячески демонстрирует свою скуку в отношении балов и даже саму никчемность для нее этих балов. А попутно мило краснеет в ответ на бесхитростный комплимент, как бы и не ожидая его услышать и как бы уверяя Кити в обратном. Однако Кити – простодушная доверчивая искренняя девочка – не дура. И она все-таки замечает, что Анна знала, что именно Кити скажет дальше («Кити заметила, что Анна знала, какой последует ответ»), и стало быть, это не могло явиться для Анны такой уж неожиданностью, как она хочет это показать…

Но спектакль продолжается. «Я очень рада буду, если вы поедете», – доверчиво продолжает Кити. «По крайней мере, если придется ехать, я буду утешаться мыслью, что это сделает вам удовольствие...» – отвечает Анна, в глубине души наслаждаясь той нехорошей двусмысленностью, которую УЖЕ приготовила она своей жертве, этой глупенькой Кити, и о которой та и не догадывается сейчас.

И чтобы получить это удовольствие сполна, она продолжает, забавляясь доверчивостью жертвы: «А я знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете много от этого бала, и вам хочется, чтобы все тут были, все принимали участие». Кити открыто соглашается, что да, мол, жду многого. И Анна с тайным наслаждением продолжает вонзаться в еще ничего не подозревающую Кити:
«– Я знаю кое-что. Стива мне говорил, и поздравляю вас, он мне очень нравится, – продолжала Анна, – я встретила Вронского на железной дороге.
– Ах, он был там? – опросила Кити покраснев. – Что же Стива сказал вам?
– Стива мне все разболтал. И я очень была бы рада».

Кити и не догадывается, что все эти поздравления, все эти «очень была бы рада» не более чем хихиканье над ней.

Далее Анна пересказывает ей отзыв матери Вронского, и этот отзыв имеет для самой Анны, для ее планов очень большое значение, потому что из этого отзыва видно, что Вронский – «это рыцарь».
«– Что ж мать рассказывала вам?
– Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но все-таки видно, что это рыцарь... Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать все состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды. Словом, герой, – сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.

Но она не рассказала про эти двести рублей. Почему-то ей неприятно было вспоминать об этом. Она чувствовала, что в этом было что-то касающееся до нее и такое, чего не должно было быть».

Данный отрывок еще раз доказывает, что те 200 рублей, что Вронский отдал вдове погибшего, вовсе не являлись никаким его «подарком» для Анны (надо быть удивительным пошляком, чтобы придумать такое), а что этот поступок находится в давнем ряду точно таких же поступков Вронского и был совершен вне всякой зависимости от Анны. И что этот его поступок был даже и неприятен Карениной (скорее всего, это связано с ее предчувствием точно такой же собственной смерти под вагоном).

*
Вечером примирившиеся супруги и все остальные собрались за чаем. Было уже половина десятого. И тут произошло небольшое событие – вроде бы самое простое, но которое почему-то всем показалось странным: вдруг раздался звонок и вошел Вронский.
«Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же Вронского, и странное чувство удовольствия и вместе страха чего-то вдруг шевельнулось у нее в сердце».
Вронский как будто зашел на минуту и как будто по делу с Степану Аркадьичу, но… «он поднял глаза, увидал ее, и в выражении его лица сделалось что-то пристыженное и испуганное».

Отметим: удовольствие и страх – у Анны, пристыженность и страх – у Вронского. То, что Вронскому было стыдно (он ведь ухаживал за Кити, а пришел-то к другой – и прямо на глазах у Кити), Анне было в удовольствие. А страх – это был страх азарта и страх возможной расплаты за него.

На все уговоры Стивы войти Вронский категорически отказался и очень быстро ушел. А Кити покраснела – она была уверена, что Вронский пришел из-за нее...

*
День бала настал. Кити выглядит прелестно! Она возбуждена, она вся в предвкушении и праздничном волнении – она уверена, что на этом балу Вронский сделает ей предложение!..

Войдя в залу, она сразу же обнаруживает некий кружок, собравшийся вокруг Анны – и если Кити выглядит прелестно, то Анна выглядит ослепительно! Она в черном, до великолепия простом, сильно декольтированном платье. И платье, и прическа ее сделаны так, чтобы быть незаметными, чтобы не перебивать, а подчеркивать красоту Анны – «это была только рамка», говорит Толстой (сильно декольтированная рамка), «и была видна только она, простая, естественная, изящная и вместе веселая и оживленная». Нет, она явно не скучала на балах, как она пыталась внушить это Кити!

Там же, на балу, и Вронский. И, увидев его, Кити вдруг понимает, что вот уже несколько дней он не заходил к Щербацким… Не лишенная наблюдательности, она понимает и то, что Вронский на этом балу как будто… как будто не совсем тот Вронский, к которому она привыкла. Да и с Анной творится что-то не то… Кити начинает предчувствовать что-то нехорошее.

Она подходит к Анне, и та «с нежною улыбкой покровительства» одобряет ее туалет и красоту. С нежной улыбкой покровительства! При этом прекрасно понимая, зачем она пришла на этот бал и ЧТО она сейчас сделает с Кити. (Манипулятор, задумав подлость в ваш адрес, всегда становится с вами чрезвычайно нежен.)
Подходит и Вронский. Он кланяется Анне, но она… как бы не замечает этого и быстро уходит танцевать с другим. Но Кити мгновенно чувствует, «что Анна УМЫШЛЕННО не ответила на поклон Вронского».
И вот Анна танцует с другим, они же стоят и смотрят на нее. Кити ждет, когда Вронский, как обычно, пригласит ее на вальс, однако время идет, а он не приглашает. Она удивленно посмотрела на него – «он покраснел и поспешно пригласил вальсировать, но только что он обнял ее тонкую талию и сделал первый шаг, как вдруг музыка остановилась». Но музыка еще звучит в душе Кити, она с любовью смотрит на Вронского – и он… не отвечает на ее взгляд! (И еще долго потом «этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце».)

На мазурку он ее также не приглашает. Но Кити – внимательной умной Кити! – так не хочется думать о плохом (да это и не в ее натуре, она всего лишь внимательна, но не подозрительна), да собственно и никаких серьезных причин для этого вроде бы и нет, так, одни мелочи, да и вообще она уверена: он обязательно ее пригласит! И больше того: что-то снова подсказывает ей, что во время мазурки он обязательно сделает ей предложение!.. И она отказывает в мазурке аж пятерым.

Атмосфера праздника увлекает ее, она весела и возбуждена. Анна давно потеряна ею из виду, как вдруг в одном из танцев она снова видит ее – танцующей с Вронским. И поначалу этот факт не вызывает в Кити никаких подозрений, она только отмечает в Анне возбуждение от успеха и что она буквально пьяна этим успехом – буквально пьяна! И все-таки, думает Кити, что-то здесь не так. Уж слишком возбуждена Анна, уж как-то чересчур.
Она видит танцующего с Анной Вронского; она видит, как «каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы». Посмотрев же на Вронского, Кити и вовсе приходит в полный ужас – «он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха».
И тут страшная догадка обжигает ее… Свет померк для Кити, она чувствует себя крайне подавленно и только из воспитанности продолжает улыбаться кому-то.

Наступает время мазурки, и все уже понявшая Кити в довершение ко всему приходит в отчаянье. Мало того что Вронский танцует мазурку с Анной, так еще она сама отказала всем, и теперь вряд ли кто-нибудь ее пригласит. Унижение и стыд переполняют ее. Все видели, как Вронский ухаживал за ней. И теперь все видят, как он с легкостью забыл о ней ради блистательной Анны.
А тут и подруга, графина Нордстон, заботливо подливает масла в огонь: «Он при мне звал ее на мазурку, – сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто он и она. – Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?»
Таким образом, Анне оказалось мало того факта, что он ее пригласил, ей потребовалось еще и непременное СЛОВЕСНОЕ подтверждение Вронского ее превосходства над Кити – что он помнит о Кити, но что он сознательно променял ее на великолепную Анну.

И вот Кити горестно смотрит на забывшего ее Вронского и снова и снова видит на его лице «то поразившее ее выражение потерянности и ПОКОРНОСТИ, похожее на выражение умной собаки, когда она виновата».
Она смотрит и на Анну – и Анна прелестна, но… «но было ЧТО-ТО УЖАСНОЕ И ЖЕСТОКОЕ в ее прелести», отмечает Кити (отметим же и мы вместе с ней).
Горе так придавило Кити, что даже изменило ее лицо, да так, что Вронский, встретившись с ней, не сразу ее узнал. Разумеется, он все понял. Однако переживания Кити оставили его… равнодушным.
Разумеется, эту перемену в Кити видит и Анна. И что же она делает дальше? А дальше она выходит в круг для исполнения танцевальной фигуры и дружески – очень, очень дружески! – зовет Кити туда же. И Кити – подавленная, раздавленная всем этим унижением – в этот круг выходит как завороженная. Выходит – испуганно глядя на Анну… «Анна, прищурившись, смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой».

Вот вам и всё. Смотрела ПРИЩУРИВШИСЬ – будучи как бы настороже, как бы оценивая ситуацию, как бы внимательно и быстро просчитывая, чего ждать от Кити. Однако, увидев, что Кити вовсе не намерена и даже просто не в состоянии поддерживать этот неуместный и фальшивый тон дружбы, что вместо этого Кити отвечает ей выражением вполне уместного удивления (да и то правда, разве так ведет себя друг?), и понимая, что из-за этого может выйти для нее неприятность, Анна бросает Кити – спокойно отворачивается и заговаривает с другими.
«"Да, что-то ЧУЖДОЕ, БЕСОВСКОЕ и прелестное есть в ней", – снова отмечает Кити.

Итак, практически в самом начале романа незамедлительно следуют две откровенные, не оставляющие сомнений характеристики Анны: ужасное и жестокое, чуждое и бесовское – вот что дважды отмечает в ней Кити, персонаж, доверие к высокодуховным качествам которого усиленно подчеркивается Толстым.
Далее http://www.stihi.ru/comments.html?2006/02/16-1935
Из обсуждения книги:

*http://www.stihi.ru/comments.html?2006/02/16-1935