ЭВАКУАЦИЯ

Поезд передвигался очень медленно со скоростью от 5 до 10 км в час. Ехали мы на Север, но не знали, куда именно. Большое несчастье постигло меня, когда я обнаружила, что вагон летнего типа и не оборудован отопительными приборами. А у меня крошки – дети, особенно доченька, которой нужны пеленки, а сушить негде. В вагоне ужасно холодно. Уже начинались морозы, наступила зима далекого Урала. Вагон согревался только дыханием людей.
И судьба нам послала спасение. Я сейчас уже не помню, но кто–то из наших попутчиков, видя нашу крошечку, буквально замерзавшую в летнем одеяльце, которое нам подарили сотрудницы станции, и наше бессилие ее согреть, так как мы сами были в шинелях, сжалился над нами и дал нам старую совсем приличную мужскую куртку до колен на енотовом меху. В этой куртке, как в гнездышке, лежала моя доченька. Мы ее всю дорогу даже не разворачивали. Меняли пеленки мы, вытаскивая их из-под нее мокрые, и подставляя ополоснутые ледяной водой и согретые только моим телом пеленки. Я всю жизнь молюсь за эту добрую душу, которая спасла мне мое дорогое, ненаглядное дитятко, мою любимую, самую лучшую на свете доченьку – Людмилу. Без этой шубы в те морозы 30-40 градусов моей крошке не выжить бы. Сейчас даже страшно вспомнить…
Я или свекровь на остановках приносили ледяную воду из проруби или из колонки на станции в нашем большом чайнике из кондукторского резерва и я смывала этой ледяной водой кал из пеленок. Я эти ледяные пеленки обматывала вокруг груди, чтобы согреть их до температуры тела, и тогда подстилала своей доченьке. Так продолжалось до 31 декабря 1941года. Три месяца мы в холоде и голоде добирались на самый север Свердловской железной дороги в город Серов, где находилось Надеждинское отделение Свердловской железной дороги.
Меня с семьей поместили в доме напротив отделения дороги в восьмиметровую комнату без окон и двери – фактически кладовку, уплотнив бездетную семью начальника грузового отдела. Для нас уже это было счастьем: было, где сушить пеленки, и мы были в тепле. Спали мы все на полу: детки в середине, а мы со свекровью по краям. Я бегала на работу, набросив шинель на плечи, в туфельках, без головного убора или в фетровой шляпке, которую мне посчастливилось купить еще в Калинине. А вот свекрови не в чем было выйти даже за хлебом.
Питались мы супом, который я приносила из столовой с работы. У меня уже почти не было молока, и мы кормили доченьку этим супом. Это была разболтанная в воде мука с совершенно разваренным картофелем. Мне разрешили брать больше, чем полагалось, порций. Мы этот суп процеживали через марлю и этой серой гущей кормили доченьку.… И как только выжило мое драгоценное дитятко?
Ели мы черный хлеб, посыпанный солью, запивая кипятком. Мой сыночек в свои 5 лет никогда у меня ничего не просил. Он как взрослый все понимал, умничка мой. Один только раз он со слезами на глазах попросил у меня печеной картошки, которую ели хозяева квартиры, когда он проходил мимо. Но они так и не дали ему, хотя и слыхали его просьбу ко мне. Что ж, и такие люди бывают.
В этой комнате мы прожили недолго. Вскоре нам дали большую комнату с необходимой мебелью в том же доме на втором этаже. В ней мы прожили до отъезда на Октябрьскую дорогу.
Суровый народ в тех краях. Они приняли нас очень недружелюбно. Считали нас причиной повышения цен на рынке и своих невзгод, так как многим пришлось кое -чем поступиться. Ведь нас прибыл целый эшелон работников транспорта. Надо было всех устроить и накормить. Это вызывало у некоторых злобу на нас и недоброе отношение…
Местному населению там, в глубинке России, не понять было, что такое война. У них там ничего не изменилось с войной, так как они все имели бронь - это освобождение от мобилизации, и семьи их жили благополучно. Они даже не верили в ужасы войны. Там, конечно, никакой маскировки не было.
В городе Серово я организовала женсовет и помощь эвакуированным и пострадавшим семьям.
Несмотря на то, что город Калинин – Тверь быстро был освобожден от немцев (меньше месяца он был в оккупации) и многие наши работники уже вернулись домой в Калинин, я не имела никакой весточки от мужа. На мои запросы Министерство отвечало, что им ничего не известно. Но это была не правда. Им было известно, что 13 октября в 13 часов он погиб на станции Калинин при исполнении служебных обязанностей. Об этом, как я узнала позже, все те люди, которые ехали со мной в этом эшелоне в эвакуацию на Урал, знали, но никто не осмелился сообщить мне эту ужасную весть. Они очень участливо относились ко мне и всегда спрашивали: «нет ли весточки о муже ?».
Как позднее они мне объяснили, они очень жалели меня, и никто не посмел открыть мне эту ужасную тайну. Я даже не могла допустить такой мысли, чтобы Толечка мог погибнуть. Он был такой красивый, здоровый, что мне казалось - пуля такого не пробьет.
Да! Наивность молодости и оптимизма.
Я была очень энергична, жизнерадостна, оптимистка и всю дорогу, в течение почти трех месяцев пути, поддерживала веру людей в скорую победу, в то, что все наши командиры, которые остались на станции, останутся живы и невредимы. Так оно и случилось. Калинин даже месяца не был в оккупации, и все командиры уцелели, кроме шести человек, которые отправились в разведку со станции Куликово в Калинин, где уже хозяйничали немцы.
Мой муж, как начальник объекта, возглавлял эту группу, выполняя команду начальника Московского отделения дороги т.Липатова. Погибли они днем при минометном обстреле немцами автодрезины, в которой они находились, у входного светофора станции Калинин со стороны Москвы.
И только приехавший за своей семьей начальник паровозного депо станции Калинин открыл мне смертельную тайну, рассказав о случившемся. Что было со мной - я не помню, так как я потеряла сознание и пришла в себя только вечером уже дома. Я не хотела жить без Толика и решила покончить с собой, оставить детей на свекровь. Так я решила, и мне даже стало легче жить в ожидании этого момента, когда мы опять будем с ним вместе. Но теперь я думала, как бы сделать так, чтобы мое самоубийство выглядело, как несчастный случай. Иначе мои дети не будут получать пенсию.
И я стала искать этот случай, Мысль эта меня не покидала и я даже повеселела, но никому об этом не призналась. Прежде всего мне надо было возвратиться на свою Октябрьскую дорогу, на которой мы оба работали.
Когда меня назначали старшим инженером техотдела по подготовке кадров, начальник отдела был в командировке. Вернувшись из командировки, он вызвал меня, чтобы познакомиться и дать указания по работе. Передо мной предстал мужчина 30 лет, брюнет с тонким лицом, изящными манерами и доброй улыбкой. Он был поляк, звали его Марьян по фамилии Корус. Он очень участливо отнесся к моим житейским нуждам и пообещал помочь, чем сможет. Я и забыла о его обещаниях. Такому занятому человеку, думала я, было не до меня.… Но спустя какое-то время он стал часто вызывать меня к себе. Я почувствовала его активное участие в моей жизни.
Так как мы эвакуировались не из своего дома, то у нас ничего не было: ни теплой одежды, ни обуви, никакой посуды… Мы обходились одной алюминиевой кружкой. С первой же командировки в Свердловск Марьян привез нам всю посуду и не взял денег, а это в войну стоило очень дорого. И так каждый раз он нам что-нибудь привозил, свекрови - валенки и теплый платок, чтобы хоть она могла бы в такие морозы выйти и что-то нам купить. Меня это насторожило, но скоро последовало его объяснение в любви. Я этого не ожидала. Я очень любила своего мужа, и тревога за него меня никогда не покидала. Но как-то надо было выразить Корусу свою благодарность за заботу и внимание к моей семье. На его просьбу немного задерживаться на работе, чтобы он мог видеться со мной и поговорить, я согласилась. Так как был разгар уральской зимы – морозы до минус шестидесяти градусов, то мы виделись только в его кабинете.
Какие это были чистые и светлые чувства! По его словам, он впервые в жизни испытывал подобное, только бы увидеть меня и услышать мой голос. Такие чувства даны не каждому. Он был женат, у него было двое деток и ждали третьего. Мне было жаль его. Я любила своего мужа и перед его женой совесть моя была чиста. Когда Марьян узнал о гибели моего мужа и моем желании скорее вернуться на свою Октябрьскую дорогу, он уже не скрывал своих чувств. Мы с его женой и моей свекровью пытались уговорить его, как-то вразумить, как отца троих детей, но он ничего не хотел слушать. Он на коленях умолял меня разрешить ему ехать со мной. «Это безумие!» – твердила я ему. Я уже готовилась к самоубийству, как только вернусь в Калинин.
«У тебя трое детей! Им нужен отец! Опомнись!» - повторяла я. Но все было напрасно. Он решил ехать с нами, и был неумолим. По договоренности с его женой мы решили его обмануть. Я согласилась, что буду с ним, но только я уеду сама, устроюсь, и тогда он приедет. Он поверил мне. Провожал он нас до Свердловска, всю дорогу плакал, как чувствовал, что мы расстаемся навсегда.
Конечно, я уехала и канула… Так закончилась любовь первого поклонника ко мне – вдове 26 лет с двумя маленькими детьми. О судьбе его я не пыталась узнавать и ничего не знаю.
Уезжали мы из Надеждинска в апреле. Чтобы мы скорее добрались до Калинина, нас посадили в четырехосный грузовой вагон-пульман, который цепляли к грузовым поездам, идущим на фронт. Посередине вагона стояла печка-времянка, которая топилась круглые сутки. На длинную дорогу нам запасли дрова, набросали в одном из углов вагона сена, чтобы нам было мягко спать, дали керосиновую лампу и лесенку-стремянку. И вот мы со свекровью, с двумя крошками: сыночку 5 лет и доченьке нет и годика – отправились за тысячу км в этом огромном пустом вагоне. Никаких запасов еды у нас не было. По дороге возле поезда у крестьянок мы покупали вареную картошку, морковку, свеклу. Какое это было лакомство в то страшное голодное время. Основная наша еда – это кипяток с хлебом, посыпанным солью. Самым большим страданием для меня было сознание, что я не могу накормить детей.
Наш вагон цепляли к поездам, следовавшим на Запад, поэтому на каждой большой станции вагон без конца толкали, спускали с горки, так что нам пришлось почти всю дорогу лежать, чтобы не ушибиться. Через 16 суток к концу апреля 1942 года мы прибыли на станцию Калинин.
Нас очень тепло, с сочувствием встретили. Поселила нас в доме рядом со станцией у себя работница станции, очень душевная и добрая женщина. Она нас накормила, всех выкупала и уложила спать. У нас с собой было очень мало вещей, а купить тогда было негде. Она с нами поделилась, конечно же за деньги, но это было большое для нас счастье. Оставив свекровь и детей в тепле и сытыми, я уехала в Бологое за назначением и осуществлением своего плана о самоубийстве.
Получив назначение в Москву, я решила на станции Калинин броситься под свой же поезд, следовавший на Москву. Но по дороге в Калинин я днем уснула в вагоне и увидела сон: как будто я с Толечкой, а детей с нами нет. Я в ужасе проснулась… Как же я могу бросить своих крошек? Кто будет о них заботиться? Как сложится их жизнь без меня? Ведь свекровь не сможет их поднять! Кем они вырастут? Теперь я была в ужасе от мысли, что могу их потерять.
«Нет!» – сказала я себе – «Надо жить ради них! Надо сделать все, чтобы их вырастить, определить в жизни, сделать достойными людьми. Ведь это дети нашей безграничной любви, и эту любовь надо передать им».
Когда поезд остановился на станции Калинин, я на крыльях понеслась к своим дорогим деточкам. Я, как сумасшедшая, бросилась их обнимать, целовать, плакать от счастья, что они у меня есть, что я опять с ними. Я, как могла, старалась восполнить заботу и ласку отца, которого они потеряли. Я старалась давать им больше ласки, душевного тепла, заботы и внимания. А я в семье была одна кормилица, и забот было – ой, как много.
Вот так я навсегда отреклась от своего намерения сделать детей круглыми сиротами. И судьба вознаградила меня за это. Она подарила мне чудесных детей, которые за всю мою долгую жизнь никогда не огорчали меня с малых лет, с детского садика вплоть до работы, где они работают после окончания института. Всю жизнь я слышала о них только самое хорошее, самое приятное, самое доброе.
Отличная учеба, прекрасное поведение, уважение старших и окружающих их людей, доброта, желание всем помочь – вот основные черты моих детей. Мои дети уже воспитали себе подобных детей,
Прекрасный заботливый внук – Витенька, сын Стасичка, тоже унаследовал многие отцовские черты, а две внучки – Танечка и Мариночка – образец воспитания в сочетании с незаурядными способностями, взятыми от обоих родителей, а возможно, от дедушек и бабушек. Обе внучки получили высшее образование с красными дипломами.