ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН
(1922г.р.)
***********************************************
Я напрочь забыл про Григория Поженяна.
Человек, прошедший войну. В мирной жизни - моряк.
Когда в 1941 году немцы осадили Одессу и отключили подачу воды, группа разведчиков пробралась к водокачке, захватила ее и пустила в город воду - на несколько часов. В этой акции смертников уцелели немногие. Среди выживших - Григорий Поженян. Мой самый любимый поэт.
Павло Дзиковский
http://grustno.hobby.ru/poetry/gp.htm
*****************************************
Мир забывает тех,
кому не повезло.
И если ты промазал на дуэли,
забыл свой кортик на чужой постели,
упал с коня
или сломал весло -
спасенья нет.
Тебя забудет мир.
Без вздоха,
сожаления
и плача.
Свою удачу опроверг кумир.
Таков закон.
Да здравствует удача!
Пока сирень в глазах не отцвела
Г. Гельштейну
Спешите делать добрые дела,
пока еще не склевана рябина,
пока еще не ломана калина,
пока береста совести бела.
Спешите делать добрые дела.
В колесах дружбы так привычны палки,
в больницах так медлительны каталки,
а щель просвета так порой мала.
А ложь святая столько гнезд свила,
анчары гримируя под оливы.
У моря все отливы и отливы,
хоть бей в синопские колокола.
Пока сирень в глазах не отцвела,
и женщины не трубят в путь обратный,
да будут плечи у мужчин квадратны!..
Спешите делать добрые дела.
Небо осенью выше...
(из поэмы "Одесская хроника (сентябрь 1941 г.)")
Небо осенью выше,
печальней
светлее.
Лес - красивей,
особенно ясностью
просек.
Так я вижу его
и ничуть не жалею,
что приходит пора,
уносящая росы,
что кружится листва,
что последняя стая
журавлей
отлетает, тревогой объята.
В этот час,
в сыроватой земле прорастая,
начинают свой путь молодые опята.
И не жаль
журавлиных протяжных известий.
Если осень,
пусть осень.
Но только б не рано.
Пусть, как в жизни людей,
необычно, не вместе
оголяются ветви берез и каштанов.
Но бывает...
орешник зеленый-зеленый,
а негнущийся дуб -
облетевший и черный...
Что мне гнущихся прутьев
земные поклоны?
Мне б дубы да дубы
в вышине непокорной,
мне б сурового кедра янтарные соки,
вот того,
с побуревшим стволом в два обхвата.
Осень!
Час листопада под небом высоким.
Осень!
Первое острое чувство утраты.
Дай мне, сердце, бескрайний полет
голубиный,
собери все опавшие листья у веток.
Облетают рябины, облетают рябины...
А к чему мне рябины?
Я не про это...
* * *
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Это наивно, и это не ново.
Не исчезай, петушиное слово.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил:
толстых, худых, одиноких, недужных,
робких, больных - обязательно нужно,
нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Лось возвращенье весны протрубил,
ласточка крылья над ним распластала.
Этого мало, как этого мало.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Чистой воды морякам под килем,
чистого неба летающим в небе.
Думайте, люди, о боге, о хлебе,
но не забудьте, пока мы живем:
нет раздвоенья у супертурбин,
нет у земли ни конца, ни начала.
Мозг человеческий - как это мало.
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Плоть травой прорастет
За молчанье - молчание.
как давно это было.
Плащ вишневого цвета,
кинжал и колет.
- Ты любила? -
и шея на плаху:
- Любила, -
И душа вознеслась.
И любви не теряется след.
Вера выше всех доказательств.
На лбу - троеперстье.
- Отрекись, протопоп. -
И запекшимся ртом:
- Никогда. -
Плоть травой прорастет.
Но жив аввакумовский перстень,
чтоб для всех страстотерпцев
обернулась судьбою беда.
Скачут кони без всадников.
Оскорбивший наказан.
Как давно это было.
К сожаленью, давно.
Обостренное чувство греха
водит душу на казнь.
Плоть травой прорастет,
если праведным было зерно.
Талант
Еще не зная, что тебя влечет
на рифы неизведанных открытий,
кто поселился, ангел или черт,
в душе, поднявшей паруса отплытий,
еще на изначальном рубеже
ты в поисках глубин идешь мористей,
а тень сомненья расползлась уже
по коже неоформившихся истин.
Но, скрытой одержимостью влеком,
внеклеточной и внематериковой властью,
прозрения накатывая ком,
себя ты чьей-то ощущаешь частью.
Талант надличен.
Как ты ни зови,
как ни тащи за хвост кота удачи -
кровь под ногтями и крыло в крови.
Коль страсти ближе -
горечь правды дальше.
Талант надличен.
Нет ни вечных льдов,
ни тайною задушенной ошибки.
Уже давно под тяжестью годов
заждались нас
пророчества пушинки.
Талант надличен.
Лишь хватило б сил,
все отметая, над тщетой вчерашней
встать у холмов безвременных могил
и ощутить, что ничего не страшно.
Слоны
Защищая свою крутизну,
не печальтесь, что губы разбиты.
Ни погонщику и ни слону,
как слоны, не прощайте обиды.
Шрам притерпится, боль отболит.
Как бы ни были поводы жестки,
никому не прощайте обид.
Защищайте свои перекрестки.
Есть особый изгиб у спины,
принимающий вызов обрыва.
И особая власть у разрыва.
Не прощайте обид, как слоны.
Без любви: ни щепы, ни следа.
Ни чужим, ни своим и ни званым.
Ни тоски, ни слонят, ни саванны.
Как слоны: никому, никогда.
* * *
Все до боли знакомо:
стрелы мачт, скрип задумчивых талей,
грозный окрик старпома,
грузный стук деревянных сандалий,
жесткость флотских подушек
и щитов броневая подкова,
дула дремлющих пушек,
словно губы, замкнувшие слово...
Здесь не в моде калоши,
здесь, как флаги, расправлены плечи,
здесь не стонут от ноши
и не любят туманные речи.
Дайте право на выход -
турбины теплы и готовы.
Без упреков и выгод
эти люди обрубят швартовы.
И, не терпящий фальши,
перед тем как уйти из залива,
вскинет флаги сигнальщик,
написав: "Оставаться счяастливо".
С ними ростом я выше,
влюбленней в зарю и храбрее.
К черту стены и крыши,
пусть наколется небо на реи,
пусть кричат альбатросы,
пусть парой летают орланы!
Тот покоя не просит,
кто на длинной волне океана.
Пусть гремит непокорно
флотский колокол громкого боя!..
Как для храбрых просторно
океанское поле рябое!
* * *
Пока пути чисты,
господь, друзей храни,
и я не жгу мосты
и не гашу огни.
У жизни на краю
не ерзаю, не лгу.
Живу, пока могу,
пока могу - пою.
Погоня
Я старею, и снятся мне травы,
а в ушах то сверчки, то шмели.
Но к чему наводить переправы
на оставленный берег вдали!
Ни продуктов, ни шифра, ни грязи
не хочу ни сейчас, ни потом.
Мне сказали:
- Взорвете понтон
и останетесь в плавнях для связи. -
...И остался один во вселенной,
прислонившись к понтону щекой,
восемнадцатилетний военный
с обнаженной гранатной чекой.
С той поры я бегу и бегу,
а за мною собаки по следу.
Все на той стороне. Я последний
на последнем своем берегу.
И гудят, и гудят провода.
Боль стихает. На сердце покойней.
Так безногому снится погоня,
неразлучная с ним навсегда.
Прорубь
И вырубил прорубь,
а лед - толщиною в три пальца.
Ты тоже попробуй.
Честнее нырнуть, чем трепаться.
И сразу все ясно,
и по снегу ножки босые.
И будешь ты красным,
а может быть - белым и синим.
Шутили:
- Припайщик,
объелся ты, брат, беленою.-
Я странный купальщик.
Объелся я только войною.
Мне ночью не спится,
Я желтыми взрывами маюсь.
И, чтобы не спиться,
я с горя зимою купаюсь.
Юность моя
Комсомольская юность моя, мы с тобою
наши версты считали от боя до боя;
наши губы немели,
наши мачты горели,
нас хирурги спасали, а мы не старели.
Что я помню?
Дороги,
дороги,
дороги,
столбовые дымящиеся перекрестки,
часовых у колодца, ночные тревоги,
клещи стрел на подклеенной мылом двухверстке,
ночи, длинные, синие, ночи без края,
тяжесть мокрых сапог,
вечный холод зюйдвестки
и смешную мечту об окне с занавеской,
о которой мой друг загрустил, умирая.
Что я помню?
В семнадцать -
прощание с домом,
в девятнадцать - две тонких нашивки курсанта,
а потом трехчасовая вспышка десанта, -
и сестра в изголовье с бутылочкой брома.
А потом - немота, неподвижность суставов,
первый шаг, первый крик затянувшийся: "Мама!"
И опять уходящие к югу упрямо
бесконечные ленты летящих составов,
и опять тишина затаенных причалов.
Но опять, по старинной солдатской привычке,
хватишь стопку, ругнешь отсыревшую спичку,
обернешься - и все начинаешь сначала.
Все сначала, как будто бы вечер вчерашний
две судьбы разграничил луною горбатой:
жизнь без риска -
за дальней чертой медсанбата,
жизнь взахлеб -
там, где бой,
там, где риск, там, где страшно.
Комсомольская юность моя,
все, что было,
не прошло,
не состарилось,
не остыло.
Нас бинтом пеленали,
нас пулей учили,
нас почти разлучали,
но не разлучили.
ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН
========================
КРАТКАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
......Я родился 20 сентября 1922 года в Харькове. Отец - директор института научно-исследовательских сооружений, мать - врач харьковской клиники профессора Синельникова......Окончил 6-ю среднюю школу......Ушел служить срочную службу на Черноморский флот......Воевать начал в первый день войны в 1-ом особом диверсионном отряде. Первый взорванный мост - Варваровка, в городе Николаеве. Последний - в Белграде. Был дважды ранен и один раз контужен......Начал войну краснофлотцем, закончил капитан-лейтенантом......Награжден:
.....двумя орденами "Отечественной войны" I степени,
.....двумя орденами "Красной звезды",
.....орденом "Боевого Красного знамени",
.....орденом "За заслуги перед Отечеством" III степени,
.....орденом "Знак почета"
.....Множество медалей:"За Одессу", "За Севастополь", "За Кавказ", "За Белград", "За Заполярье", "За боевые заслуги"...
.....Дважды представлялся к "Герою Советского Союза"......
.....Издано 30 книг, 50 песен...... .....
4 февр. 2002.
-------------------------------------------
Из биографического словаря "Русские писатели 20 века". М., 2000.:
Поженян Григорий Михайлович (20.9.1922, Харьков) - поэт.
Отец Поженяна, директор завода, был репрессирован, мать - врач; воспитывала Поженяна бабушка. В 1939 окончил десятилетку и был призван на флот. Прошел всю войну, служил в разведке, в диверсионном отряде, в морской пехоте, был ранен в обе ноги, в голову и в руку. В Одессе стоит обелиск, на котором среди погибших назван и Поженян: "...Я ранен был./Я был убит под Одессой" (стих. "Севастопольская хроника"). "В семнадцать-/ прощание с домом,/в девятнадцать - две тонких нашивки курсанта, / а потом трехчасовая вспышка десанта,-/и сестра в изголовье с бутылочкой брома" (стих. "Юность моя").
В воен. годы Поженян начал писать стихи. В 1946 поступил в Лит. институт им. М. Горького (окончил в 1952), откуда его два раза исключали за поддержку опальных друзей и учителей (П. Антокольского и др.): "мне говорят: замолчи!/А я уже намолчался в разведке" (стих. "Зверь не может молчать..."). Большое влияние на творчество поэта, по его словам, оказали Антокольский, Ю. Олеша, М. Сведлов. В "перерывах" между учебой в институте и после его окончания Поженян работал "верхолазом,/котельщиком и моряком" (стих. "Высокие гнезда..."), за 7 лет побывал во всех морях.
С 17 лет и на всю жизнь море стало судьбой и главной темой его поэзии: "...Есть у моря такая сила,/что всегда возвращает к морю" (стих. "Матрос"), Уже в 40-е гг. поэт посвящает морю немало стих. ("Два главных цвета", "Все до боли знакомо...", "Крылья", "Возвращение в Одессу", "В рокочущих морях России"), описывая "и соль,/и боль,/и синь морей": "Я жил, по-своему счастливый,/и, от своих огней горя, / во все приливы / и отливы / я верил все-таки в моря" (стих. "Но есть моря..."). Море становится мерилом и средоточием всего мира: "Мне все мерещится прибой", "И солнце тоже в море тонет", и в глазах у нас "синий и спокойный цвет волны", а на губах "соль морей". Море и его атрибуты становятся важными худож. средствами создания поэтич. образов: "Мы, как нитки в тельняшку,/в нашу жизнь вплетены" (стих. "Возвращение в Одессу") - это из сороковых годов. А вот из 60-х гг.: "...И остался один во вселенной... Я последний/на последнем своем берегу" (стих. "Погоня"). Или из 70-х гг.: "Мы входим в полосу потерь,/как входят в море" (стих. "Бор")...
Первой книгой Поженяна был сб. стихов "Ветер с моря" (М., 1955). Такое же назв. имеет и первая поэма (1947), а третья называется "Впередсмотрящий" (1953-54). Вторая
книга тоже посвящена морю: "Штормовые ночи" (М., 1956). Да и многие поэтические книги Поженяна (из 21 сборника) носят "морское имя": "Степкино море: [Стихи. Для дошкольного возраста] (М., 1963), "Великий или Тихий" (М., 1969), "Мачты" (М., 1973), "Тендров-ская коса" (М., 1977), "Хлеб морей" (М., 1989), "Прощание с морями" (М., 1990). Даже книга статей имеет назв. с морским оттенком: "Погружение" (М., 1985).
Поэтич. мир Поженяна в 50-60-х гг. постепенно становится разнообразнее. Поженяна интересует "Связь веков,/распад времен, /воскрешенья, пересуды. / Сообщавшихся сосудов/поэтический закон" (стих. "Ну и что же..."). Поэзия Поженяна 70-80-х гг., при прежней ее, казалось бы, "несерьезности", "шутливости" и "игривости" слога, приобретает еще более филос. и трагический характер: "Одним - субботы с вербами,/другим-шипы и тернии" (стих. "Как слово, что под пытками..."). Все чаще на первый план выходит трагический образ лирич. героя - одинокого поэта: "Один пришел, / один уйду,/один спою свой гимн" (стих. "Я с детства ненавидел хор..."). И это при том, чго Поженян- "поэт дружбы, философ дружбы, его гимны и реквиемы посвящены ей. Он хотел бы стихом своим поднять из могил погибших, вернуть из небытия забытых" (Золотус-ский И. Достоинство и честь. /Поже-нян Г. М. "Избранное". М., 1982. С. 4). Считая себя "связным/меж теми, кто живут/и кто мертвы" (стих. "Освобожденная вода"), Поженян чаще пишет не гимны, а реквиемы. Ему не дает покоя "свинцовое наследство/неоттаявшей войны" (стих. "Самолеты прежних лет..."), он постоянно думает о тех, кто "смертны давно,/а живы века" (стих. "Нет смерти у жизни"). Бывая в разных
странах, поэт и там видит рус. могилы, и у него невольно рождается не стих, а стон: "Господи! И здесь они лежат. / Дома им погостов было мало. / Снега им в России не хватало./ И они в чужой земле лежат" (стих. "Остров Борнхольм"). Обращаясь к современности, Поженян постоянно сравнивает ее со своим прошлым, с войной.
Традиционная для рус. лит-ры тема поэта и поэзии занимает важное место и в творчестве Поженяна: "Моря стареют,/не стареет слово" (стих. "Слово"). Поженян не любит "округлое словцо", "ложно-опальные стихи", он считает, что острое слово должно подкрепляться поступками поэта: "Чем круче поэтам,/тем лучше стихам" (стих. "Поэт"). Своеобразно звучат в поэзии Поженяна вечные мотивы любви и смерти: "Двум безднам не слиться в одну.../ И пеплы влюбленных сердец/сойдутся в единой горсти" (стих. "Невольники встречной любви...").
Поженян написал около 50 песен, мн. из которых стали популярными (напр., "Два берега", "Песня о друге", "На Мамаевом кургане"), выпустил 4 пластинки песен и стихов, участвовал в создании 4 к/ф, подготовил к изд. стихи 21 поэта ("Поэты в раю не рождаются"), вместе с О. Горчаковым написал детектив под псевд. Гривадий Горпожакс: "Карьера агента ЦРУ 0014...". Последние годы Поженян пишет ром. "И вот я вышел в город без левой руки...".
Григорий Поженян - лауреат Государственной премии России (1995).
(А. Н. Захаров.2000.)
КНИГИ
Штормовые ночи. (Предисловие А Макарова) М., 1956;
Тридцать лет спустя. Стихи и поэмы Одесса, 1971;
Избранное М., 1978;
Федюнинские высоты. Стихи М , 1978;
Маки. Стих и поэмы. М, 1981;
Избранное. (Предисловие И Золотусского.) М., 1982;
Погоня. М., 1983,
Прощание с морями. (Предисловие Е Ю Сидорова.) М. , 1990;
Сорок утренников Стихи. М., 1990;
Защищая свою крутизну. Стихи М ., 1995.
И тд... (всего 30 книг).
------------------------------------
http://mp.urbannet.ru/TVOR-P/p/pozenjan/pozenjan-tv.htm
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН
( из автобиографии )
Я родился 20 сентября 1922 года в Харькове, на гористой Мордвиновской улице, в доме, где в основном жили сапожники и рабочие фабрики им. Тенякова, — люди, озабоченные делами и множеством детей.
Все знали всех, делились всем.
Мы играли в «казака-разбойника», «стеночку», «орла и решку», прыгали, кто дальше, с крыш сараев, осенними вечерами, под руководством семиклассника Семена Аврутина, усаживались на трубах под крольчатником и по очереди, в крайне вольном изложении пересказывали Аброза Бирса, Луи Жаколио, Бассенара, Грина или Станюковича.
Мы вечно проверяли кто сильней, вызывая друг друга «стукаться» на равных, на правую, до синяка, до первой крови, до «довольно».
В двенадцать лет я стал заниматься боксом...
Двор отошел на второй план, и отец одобрительно заметил, что теперь мои фингалы и разбитые брови приобрели форму «законности». Наши с ним отношения были просты: за признание — никакого наказания.
… Учился я в школе под тополями на Рымарской улице, в десяти минутах ходьбы от дома. Школа была украинская. В нашем классе почти все мальчики занимались спортом. Школьный тир, вырытый во дворе, приучал нас к самодисциплине.
И нашему классу — десятому «б», и нашему двору на войне не повезло. Из дворовых ребят вернулось домой только двое. Из мальчишек нашего класса, насколько мне известно, не вернулся с войны никто.
И у меня был свой учитель русского языка и литературы. Учитель открыл мне Байрона и рассказал о том, что его сердце вечно стучит в Мессалунгской долине, он влюбил меня в лермонтовскую «Тамань», вместе со мной прочел по латыни «De Bello Yaliko» Юлия Цезаря. А когда я уходил служить на флот, учитель сказал: Navicare necesse est — vivare non est necesse: «Плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо».
Я был слишком занят собой на том прощальном перроне, молод и неразумен и пропустил эту трагическую фразу мимо ушей…
Только потом, на войне, я понял, что бывают мгновенья, когда «жить не так уж необходимо», если нужно отдать жизнь ради других. Понял я и то, что на войне есть немало и окольных путей, ситуаций, вариантов, когда шанс остаться в живых увеличивается. Лично мне было всегда страшно на войне: и под Одессой, и под Севастополем, и в десантах в Новороссийск и в Эльтиген. В лоухских снегах, на кестеньгском направлении, мне было и страшно и холодно. По ночам (если я не ходил в разведку, а ждал очереди: «чет-нечет») я мечтал, просыпаясь, о ранении. Но не в голову или в живот — смертельно, не ниже спины - стыдно, а в левую руку.
Сколько раз я ее, бедную, запросто отдавал и видел себя живым «навеки»: то с пустым рукавом, то с протезом — кисть в черной перчатке… Но это по ночам. Утром я просыпался и вставал для всех непреложным.
Сны, мечты, надежды — тайна тайн.
Явь, будни — днем и ночью: храбрость — постоянство усилий… Постоянство усилий, пока гремит война.
А еще страшно рисковать другими, посылать их на смерть. Страшно, командуя, решать задачи за других - не ошибиться бы.
Страшно — не приведи господь — не выполнить долг.
И все же лучшие дни моей жизни, как это ни странно - дни, проведенные на войне. Никогда потом (не говоря об отроческих утратах), в мирное время, не испытывал я такой высоты духа, близости дружеского плеча и общности судьбы с ближним. Я остался жить, но не смог смириться со смертями своих друзей, с деревянными звездами на вечный срок, с братскими могилами и могилами неизвестных солдат.
Не смог, не захотел смириться — и стал поэтом.
… С трех попыток я окончил Литинститут им. Горького, ставший для меня школой борьбы и побед, поражений и возвышений.
Я работал котельщиком на калининградском судоремонтном заводе, подымал со дна затонувшие корабли, ходил испытывать их в штормах и долго не писал никаких стихов. Оттуда, издалека, я пытался осмыслить правомерность происшедших в моей судьбе перемен и возвращался к своим учителям: Антокольскому, Светлову, Олеше, Ермолинскому, учителю жизни — вице-адмиралу Азарову.
Я понял наконец-то, что главное — стихи. Они или остаются с теми, кто не боится утрат, или уходят от тех, кому они не по плечу. Поэты за все расплачиваются. За все вознаграждаются.
… Пока слышен плач и зов, призыв и голос боли, пока в зрачках, в ушах, в минных погребах памяти прожитые годы воскрешают лица, жесты, голоса тех, кто своей мудростью, отрешенностью, добром возвышал меня, поддерживал или просто касался — я буду благословлять миг, перехвативший мою гортань и вызвавший к жизни строки, о высоте и значении которых судить не мне.
Не тем, что полстолетья будут сцены
изображать солдатский наш уют;
не тем, что в двадцать лет узнали цену
тому, что люди в сорок узнают;
не сединой, что, может, слишком рано
легла походной пылью на виски,
когда мы, жизнь промерив на броски,
считали мины, не считая раны;
не славой, что пришла к нам неспроста:
на бланках похоронного листа…
http://ruscenter.ru/296.html
======================================================
Григорий Поженян
Эпилог
- Вернешься – ты будешь героем,
ты будешь бессмертен, иди! –
И стало тревожно, не скрою,
и что-то кольнуло в груди,
и рухнул весь мир за плечами:
полшага вперед – и в века…
Как это не просто – в молчанье
коснуться рукой козырька,
расправить шинельные складки,
прислушаться к дальней пальбе,
взять светлую сумку взрывчатки
и тут же забыть о себе…
А почестей мы не просили,
не ждали наград за дела.
Нам общая слава России
солдатской наградой была.
Да много ли надо солдату,
что знал и печаль и успех:
по трудному счастью – на брата,
да Красное знамя – на всех.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
И КТО БЫ МОГ ПОДУМАТЬ
Михаил Лезинский
http://proza.ru:8004/2003/09/28-114
ИЗ ЖИЗНИ ГРИГОРИЯ ПОЖЕНЯНА
В Одессе, на улице Пастера, 27, на мемориальной доске с фамилиями моряков-разведчиков есть и его имя.
Войну 22-летний Григорий Поженян закончил капитаном 3-го ранга, с множеством ранений и орденов.
“Достоинство, храбрость и честь” - вот девиз автора 30-ти книг стихов, 4-х сценариев, по которым были сняты фильмы, дважды лауреата Государственной премии России. В сентябре 1997 года Григорий Поженян отметил своё 75-летие.
Я много писал об этом замечательном человеке и поэте и, казалось, удивить меня новыми биографическими данными просто невозможно. Но вот недавно мою израильскую “берлогу” посетил севастопольский журналист и мой друг Боря Гельман и, зная мои литературные пристрастия, сказал:
- У нашего Гриши Поженяна еврейские корни!
- Не может этого быть! - тотчас откликнулся я. - Откуда сведения!?
- Сам Гриша рассказал. Ему - то ты веришь?
- Нынче многие в евреи метят, а Григорию Поженяну, вроде бы, ни к чему. Славы у него и так предостаточно...Давай доказательства, чорт лысый...
И Борис Гельман, - для меня, тоже лысого! - Борька включил портативный магнитофон.
- Слушай внимательно, Фома Неверующий...
Из магнитофона послышался до боли знакомый голос одного из лучших поэтов - современников:
“... Надо не ждать любви, а самому любить. И тогда всё будет в порядке с дружбой.Тех, кого мы хотим видеть, с кем хотим встречаться, мы должны любить ещё больше. И радоваться им бесконечно. И находить в них бесконечное количество достоинств.
Мой дед по отцу - Арам почти не говорил по-русски. Он приехал однажды в Харьков, где мы жили и где отец был директором знаменитого ХТЗ - харьковского тракторного завода.Не просто погостить, посмотреть на внука. Он приехал разобраться. Он хотел понять, почему его сын, такой умный человек, женился на еврейке.Но мою маму он видел только мельком. Она была потрясающим врачом, и в самые метельные вечера ходила на вызовы знакомых и незнакомых людей. С войны она вернулась майором медицинской службы с орденом Красной Звезды. А тогда, до войны, она ещё занималась наукой и дома появлялась поздним вечером.
И крупному, с виду суровому деду досталась бабка. Еврейская бабка! Хана Зисель Рувимовна! Меня она дико любила, но никак не могла приучить обращаться с посудой. И когда я брал её кошерную ложку, она тихо кричала:” Пусти мне кровь, Вера Чемеричка!” Наверное, Чемеричкой звали какую-то отпетую разбойницу.
Бабка была такая маленькая, хрупкая, добрая. Мы её очень оберегали. Она постоянно читала Тору и оттуда знала все ответы.
Целыми днями дед Арам и бабка Хана оставались одни в большой квартире. Они совсем не разговаривали, но у них нашлось одно общее занятие - домино.
Потом я слышал, как дед прощался с отцом:
“ Не понимаю, - развёл он огромные руки, - кто говорит плохое о евреях? Какая чудная бабка! Мало того, что так замечательно готовит, так вкусно меня кормит, она ещё проигрывала мне в домино. И ещё главное её достоинство - всё время молчит! Очень хорошая...”
Стоит ли говорить, что дед Арам и бабка Хана расстались друзьями!?.
- Ну что, - торжествующе посмотрел на меня Боря Гельман, - удостоверился.
Ничего я ему на это не ответил, только подумал: в каждом человеке, если его потереть, сидит скрытый еврей. И мне стала понятна фраза, как бы мимоходом брошенная Григорием Поженяном: человечество делится на тех, кто знает, что он еврей и на тех, кто не догадывается об этом.
============================================================
СТИХИ
***********
СОЛОВЬИНАЯ ПЫЛЬ
Григорий ПОЖЕНЯН
Время
Мир стоит на голове,
дыры дырами латает.
Рыбы по небу летают,
птицы ползают в траве.
Стало тесно на земле.
Есть вопросы – нет ответов.
И в кровавой полумгле
меньше лбов, чем пистолетов.
Кто сказал, что так и надо –
в черноте чеченских битв
светлые часы молитв
проверять кругами ада?
***
Когда в лесу пропали волки –
насторожился лес и сник.
Стал заяц бегать напрямик,
овечьи зажирели холки.
У рыси кисти на ушах
повисли непривычно вяло.
В лесу гармония пропала,
его загадка и душа.
Так, на скрещенье несвобод
и реформаторской пучины
в стране пропали вдруг мужчины
и стал народом ненарод.
А те, кто выиграли войну
и пол-Европы покорили, –
бездействуя, заговорили,
заглатывая лжи блесну.
И все пошло, как с молотка,
что было дорого и свято,
с продажной легкостью раската
неумолимого катка.
И женщины, храни их Бог,
что в мае нами так гордились,
чужими снегами умылись.
Да будет снова волком волк.
По чести – ношу и суму.
И нет достойнее причины:
Вернутся к женщинам мужчины,
Уже готовы ко всему.
***
Никакого насилия.
Все уже не мое.
Оставляю вам синее
и малиновое.
Остановку конечную
в затененном краю.
И зеленых кузнечиков
с бойкой сабелькою.
Никуда не сворачиваю.
Все достойно приму.
Но пока – заворачиваю
в лаваши бастурму.
Соловьиная пыль
А ты хотел, чтобы тебя любили
с такой же страстью,
полною губой,
тебя, уже не ставшего тобой,
не стряхивая соловьиной пыли?!
За что любить?!
За тяжесть жесткой кисти,
за четкой узнаваемости след.
За вечно заряженный пистолет,
лежащий в строгих,
не опавших листьях.
Я многое еще пока могу.
Не гнусь, держу прямой удар, не лгу.
Чужие льды колю
пудовым ломом.
И ждать умею
тонкокожим домом.
***
Как гудок пароходный,
помани и балдей.
Хорошо быть свободным
от толпы, от идей.
Как в некошеном поле,
средь балованных трав,
пой, дичая от воли,
морду к солнцу задрав.
Не слуга, не провидец –
сын небес и морей.
Нет достойных правительств
и надежных царей.
Есть в заброшенной даче
выше локтя рука.
И, счастливый, незрячий,
ты плывешь сквозь века.
Не круги и квадраты.
Все в длину и в длину.
Зарываясь в закаты,
обрывая струну.
***
Я старомоден, как ботфорт
на палубе ракетоносца.
Как барк, который не вернется
из флибустьерства в новый порт.
Как тот отвергнутый закон,
что прежней силы не имеет.
И как отшельник, что немеет
у новоявленных икон.
...Хочу, чтоб снова кружева,
и белы скатерти, и сани.
Чтоб за морями, за лесами
жила та правда, что права.
Хочу, чтоб вновь цвела сирень,
наваливаясь на заборы.
Хочу под парусом, за боны
и в море всех, кому не лень.
Хочу, чтоб без земных богов
и, презирая полумеру,
за оскорбление – к барьеру.
Считай четырнадцать шагов.
Хочу, чтоб замерла толпа
пред Биргером и пред Ван Гогом.
Чтоб над арканами монголов
смеялся дикий конь гарпан.
Чтоб нам вернули лошадей.
Чтоб наши дети не болели,
чтоб их воротнички белели
и было все, как у людей.
Чтоб ты жила, чтоб ты плыла.
Чтоб не скрипел военный зуммер.
Чтоб я, не заживаясь, умер,
окончив добрые дела.
Е.Ф.
А что бы мне рукой десантника,
рукой раскованно мужскою,
серьезно ноября десятого
затеять дело колдовское.
И, раздвигая жизни занавес,
презрев: “любила – не любила”,
начать, как начинают заново
все то, что не было и было.
Начну с чего-нибудь хорошего.
С дождя, в три пальца –
лил, не капал.
Нет, с платья,
что небрежно брошено
не на диван, а в спешке на пол.
С причала, вырваться готового
в разболтанное штормом море.
Где сразу отданы швартовые
и три гудка прощальных с мола.
Пожалуй, вспомню неуверенно
пустых размолвок
постоянство.
Все наши ночи, что потеряны,
безмолвно выброшу
в пространство.
Но старым пляжем под Пицундою,
рассветом, пойманным
с поличными,
в дни замирений безрассудные
взойду, как хлебами пшеничными.
Я верю прорубям, проталинам,
разрывам облака гусиного...
Сирень соседствует
с татарником,
перетекает розовое в синее.
Душа с душою не прощается.
Уходим, чтоб соединиться.
И журавлями
возвращаются
давно пропавшие синицы.
Всевластна остановка вечная.
Но, на борт прыгая с причала,
есть шанс остановить конечное,
чтоб хоть на миг
начать с начала.
Е.Ф.
Топчу набежавшие тени,
презрев
небеса.
Опять начинаю с сирени
и шью паруса.
В убранстве из битой посуды
пойдем налегке.
Опять начинаю с Пицунды.
С тебя на песке.
***
Ах, форель,
рыба ханского лакомства, но...
Не по мне эти кружева.
“Неграмоль” черногрудое
диво-вино.
От него не болит голова.
Но крылатое “р” в сентябре,
октябре, декабре –
вот что вяжет друзей у стола.
Крупных раков варю я
в душистом ведре,
их потом разрушая дотла.
Две-три стопки разгонных
и сразу – пивко!
Кто-то крикнет тревожно: пора!
И покатятся бубны
гульбы далеко,
мимо жен, до утра, до утра!
***
Я так долго губил
то, что чудом досталось.
И глотка не осталось
того, что любил.
А ошейник тугой
пусть разносит кто молод.
И холод на холод
пусть множит другой.
Чучело
Что сам орел
пред чучелом орла
У чучела заоблачного зверя
какая стать,
каков разлом крыла!
Какие настороженные перья,
надмирный взор, мол,
все ничто пред ним.
Нахохлившийся, хищный,
вечно новый
Живой орел
с моделью двойниковой.
С бескровною моделью несравним.
Вот так своим подобием сильна
вторичная поэзия. Она
толпе всегда понятна и любезна.
Но соль ее – лизни – не солона.
А бездна – загляни в нее – не бездна.
Астры
Такие подарки к чему бы...
Четвертые сутки подряд
лиловые астры, как губы,
цыганские губы, горят.
Лиловые астры, как жалко,
что поздно они расцвели.
Но все-таки вспыхнули жадно
в ладонях остывшей земли.
И жаль, что все это серьезно:
пропавшее лето, дожди.
И поздние астры. И поздно
все то, что еще впереди...
Полковники
В России испокон веков
еще так не бывало, чтоб
такое множество полковников
себе пускали пулю в лоб.
Не осуждая, не оправдывая,
и я б, пожалуй, жить не смог
с распятой офицерской правдою!
Но пулю б эту поберег.
Недальновидные и сытые,
забыли, видно, как слепа
поднявшаяся в рост толпа
с полковниками не убитыми.
Сирень
Опровергая смиренье,
ветром хмельным заряжен,
нужно прорваться к сирени
вместе с пчелой и стрижом.
Как предвкушенье улова,
как тишине – высота,
необходима лиловость
вспыхнувшего куста.
И, раздвигая пространство,
цепкость его берегов,
хочется вплыть в африканство
после тяжелых снегов.
Чтоб, наконец, задохнуться,
может, последней весной.
Чтоб в Балаклаву вернуться,
в стойкий сиреневый зной.
И не страшна быстротечность.
Радость всегда недолга.
Жизни короткая вечность:
май! После мая – снега.
Трубач
Петру ТОДОРОВСКОМУ
Ах, это певчая судьба:
звук доставать со дна.
Такая участь ей дана –
солдатская труба.
Трубач – один, трубач – ничей
в рассветах ножевых.
Их очень мало, трубачей,
оставшихся в живых.
Зато какая это честь,
и слава, и игра –
трубить решительную весть
своим полкам: “Пора!”
Молчание
Закатный луч на миг издалека
украдкою нет-нет да оглянется.
Прошу у Бога –
пусть меня коснется
опять, как в детстве,
мамина рука.
Я буду нем в последней тишине.
Пусть медленно наступит
равновесье.
Никто другой уже не нужен мне.
Ее рука прикроет поднебесье.
...Теперь, когда одна земля права,
с которою меня навек связали,
покой молчанья – будут те слова,
которых мне при жизни
не сказали.
***
Как в Акапулько или в Сен-Мало.
Чужой, в чужом пространстве
нелюдимом.
Ночь отпылала, утро отплыло.
И водка – мимо.
Пиво – мимо.
Раки – мимо.
Сжег книжку телефонную свою.
Они ушли землею, небесами.
Остался с их живыми голосами.
Один на все четыре
стороны стою.
Жилетка
Когда уже сделаны ставки,
условности соблюдены.
С концами концы сведены.
И все промедленья в отставке.
Когда очевидцы поддаты
И миг на последней резьбе.
А небо и бездна в тебе,
смещая круги и квадраты.
И круто поставлены на кон
раздраем, разлукой, судьбой
последние “ой-йой-йой-ой”.
А стоптано семьдесят
с гаком.
Надену я кепочку в клетку,
к знакомым спецам подрулю.
Из лайки пошью я жилетку
и ухо серьгой проколю.
Печаль
Нет беднее беды, чем печаль,
это то, что все длится и длится.
И не может никак возвратиться.
И себя, и ушедшее жаль.
Как ушло оно и почему
так мучительна тяжесть
томленья.
Как в церквах панихидное пенье
сквозь оплывших
свечей полутьму.
Камни скорби – тоска глубины.
Можно пулей ответить
на пулю.
А печаль – из уплывшего тюля
с неосознанным чувством вины.
© "Литературная газета", 2000
http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg472000/Literature/art16.htm
********************************************************
ЖЕСТОКО ИЗБИТ ПОЭТ ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН
Яна Лолаева
http://ng.ru/events/2001-02-27/2_pozhenyan.html
В воскресенье вечером в подмосковном Переделкино был избит Григорий Поженян.
Сейчас 78-летний поэт находится в городской больнице # 36. По оценкам медиков, состояние Григория Поженяна можно охарактеризовать как среднетяжелое.
Пока неизвестно, что послужило причиной нападения на ветерана Великой Отечественной войны, участника обороны Одессы, известного всей стране поэта-песенника Григория Поженяна. По данным ГУВД Московской области, бандиты ничего не взяли из дома пострадавшего. СМИ уже высказывают различного рода предположения. В частности, одно из интернетовских изданий Regions.ru, сообщает, что друзья поэта считают нападение акцией, спровоцированной последовательной позицией поэта за включение города Севаcтополя в состав России.
---------------------------
Григорий Поженян подвергся нападению
Неизвестные избили поэта на его даче в Переделкино
АЛЕКСАНДР ЖЕГЛОВ
ИЗВЕСТНЫЙ поэт, лауреат Государственной премии России, ветеран Великой Отечественной войны 79-летний Григорий Поженян стал жертвой нападения неизвестных преступников. В результате нанесенных ему побоев он в тяжелом состоянии был госпитализирован в Фортунатовскую городскую больницу N36.
Преступление было совершено в воскресенье в подмосковном поселке писателей Переделкино. Григорий Поженян находился на своей даче, когда около 21.00 к нему в дом ворвались трое неизвестных молодчиков. Они без объяснения причин избили престарелого поэта, нанеся ему несколько ударов по голове, вследствие чего он потерял сознание. Когда Григорий Поженян очнулся, преступников уже не было. Как сообщили корреспонденту "Сегодня" в местном отделе внутренних дел, "по предварительной информации, из дома писателя ничего не пропало, но более точно можно будет сказать, только после того, как Григорий Михайлович выпишется из больницы". По словам милиционеров, они уже опросили потерпевшего прямо в больничной палате, но "он практически ничего не помнит".
Поэтесса Римма Казакова, комментируя происшедшее с Григорием Поженяном, сказала корреспонденту "Сегодня": "Я потрясена и возмущена. На сегодняшний день ситуация такова, что наши правоохранительные органы не желают и не могут нас защитить. Наша милиция беспомощна и коррумпирована. Они не в состоянии раскрыть ни одного громкого убийства - ни Листьева, ни Вильяма Похлебкина... У меня есть такие стихи: "Смотрит милиция очень сердито, / Пойманы два с половиной бандита. / Но и суровая мафия бдит, / Дорог и важен им каждый бандит. / Двум не позволят выкручивать руки / И половину возьмут на поруки. / Да и милиции быть не внакладе... / Что со страною вы сделали, дяди". То, что произошло с Григорием Поженяном, в любой момент может произойти с каждым из нас, мы живем в постоянном страхе, и я боюсь так же, как все."
Григорий Поженян прошел всю Великую Отечественную войну, служил в диверсионном отряде морской пехоты. Он автор многих стихотворных сборников и песен. Особую популярность ему принес приключенческий роман "Джин Грин неприкасаемый", написанный в содружестве с Овидием Горчаковым и Василием Аксеновым.
http://www.7days.ru/w3s.nsf/Archive/2001_45_news_text_zheglov.html
www.kiev2000.com/news/view2.asp?Id=2292
===========================================================
ИНТЕРВЬЮ
============
ВЯЧЕСЛАВ ТИХОНОВ ДЕБЮТИРОВАЛ В РОЛИ "ШТИРЛИЦА" 40 ЛЕТ НАЗАД В ФИЛЬМЕ "ЖАЖДА"
Сценарист фильма Григорий Поженян вспоминает о героическом эпизоде обороны Одессы
Александр ЛЕВИТ
"ФАКТЫ" (Одесса)
Жарким летом далекого 1941-го, когда под осажденной Одессой шли жестокие бои, 13 моряков-десантников получили задание отбить у фашистов насосную станцию и пустить в город пресную воду. Хотя бы на несколько часов! На задание шли добровольцы, потому что вернуться назад шансов не было.
Одесса получила воду. Разведчики погибли. А на доме по улице Пастера, где они находились перед операцией в тыл врага, после войны установили мемориальную доску с их именами...
К счастью, погибли не все участники этой дерзкой вылазки. Один из уцелевших тогда бойцов-героев -- наш земляк Григорий Поженян, ныне живущий в Москве. Григорий Поженян -- автор более тридцати поэтических сборников и полусотни популярных песен ("Мы с тобой два берега у одной реки", "Маки", "Если радость на всех одна" и др.), лауреат Государственной премии -- тоже значится на этой мемориальной доске.
Сценарист фильма Григорий Поженян 55 лет назад узнал из официального источника, что его уже давно... нет в живых
-- Григорий Михайлович, каким образом вы узнали о существовании этой мемориальной доски?
-- Совершенно случайно. В 1947 году я приехал в Одессу собирать материал для сценария фильма "Жажда", и кто-то поинтересовался -- не было ли у меня родственника Григория Поженяна? А то, говорят, на улице Пастера доска висит в память об этом героическом человеке и его боевых друзьях. Отправился туда...
"Одесская колония" в Москве не так уж мала. Знаменитый ныне режиссер Тодоровский начинал как оператор на съемках "Жажды" на Одесской киностудии. Прообраз героя фильма, Уголька, -- автор сценария Григорий Поженян. Участник героической битвы за воду в Одессе, защитник Севастополя, Поженян прошел всю войну и рассказал о своих боевых друзьях-товарищах в стихах, песнях, киносценариях...
-- То, о чем рассказано в "Жажде", чистая правда, -- говорит Петр Тодоровский. -- Осажденная Одесса. Яркий летний день. Невыносимая жара. Раскаленный воздух. Возле водозаборных колонок -- нескончаемые очереди. Стоят даже с чайниками и графинами: авось! Воду выдают по карточкам.
Гитлеровцы оккупировали Беляевку -- село, в котором была расположена водонапорная станция, снабжающая Одессу и ее окрестности. Подача воды перекрыта...
Отряд моряков-разведчиков неоднократно безуспешно пытался захватить станцию и хотя бы ненадолго дать городу воду. Тогда командование отправило в Беляевку разведчицу Машу, уроженку тех мест, где плавный серебристый Днестр, подходя к устью, отдает часть своей живительной влаги Беляевской насосной станции. (Кстати, и по сей день снабжающую Одессу водой. -- А.Л.)
...Проходят четвертые сутки, а от Маши никаких известий. В тыл врага направляют еще одного разведчика -- Олега Безбородько (в фильме его роль исполняет молодой Вячеслав Тихонов). С документами немецкого офицера Вольфганга Ринке, захваченного накануне в плен, он проникает в штаб гитлеровского гарнизона, охранявшего станцию.
Вслед за Безбородько (опять-таки образ вполне реальный) линию фронта переходит весь отряд. Доходят до Беляевки, бесшумно снимают караул, ликвидируют часть усиленного наряда гитлеровцев, охранявших подступы к станции.
...В машинном зале вдруг начинают работать движки, из высокой трубы потянулся дымок: станция ожила! Через несколько минут из репродукторов в Одессе доносится: "Внимание, внимание! В город идет вода! В город идет вода! Откройте все краны, сейчас будет вода!.." Вода хлынула в ведра, фляги, просто в подставленные ладони. А в это время герои-разведчики вели неравный бой за водонасосную станцию, -- вспоминает Петр Тодоровский.
Очередь в кинотеатры на фильм "Жажда" была почти такая же, как за водой в самом фильме
-- На серой, как застывшая волна, стене Академии холода мемориальная доска: "В этом доме во время обороны Одессы в 1941 году размещался отряд моряков-разведчиков Одесского оборонительного района... -- вспоминает киновед Георгий Островский. -- Здесь, на втором этаже эвакуированного института, нашел пристанище маленький отряд моряков -- из тех, кто сошел с боевых кораблей на сушу, чтобы оборонять Одессу.
...Всего один кадр. К причалу подходит крейсер, отряд морской пехоты высаживается, проходит через порт и уходит в город. Все.
Подготовка к съемкам одного-единственного кадра заняла недели две. Договорились, что из Севастополя придет настоящий крейсер с военными моряками. В такой-то день, в такое-то время, на два часа, не более. Режиссер Евгений Ташков хотел, чтобы по "второму плану" в кадре прошел груженый состав. Договорились с железнодорожниками, нашли паровоз, оговорили время. А еще режиссер попросил затянуть всю территорию порта брезентом. Сделали и это. Выбрали точку съемки: выгрузку и проход военных моряков намечено было снять одним планом, "панорамой", с крыши старого разрушенного здания холодильника. Вдруг заболел оператор Петр Тодоровский, поэтому на съемки вызвали недавнего выпускника ВГИКа, оператора Вадима Костроменко (затем многие годы он возглавлял Одесское отделение Союза кинематографистов. -- А.Л.).
Настал день съемок. И надо же! Явились с отбойными молотками строители -- разрушенное здание холодильника нужно было развалить окончательно и вывезти из порта. И именно в тот момент, когда, наконец, режиссер произнес "Мотор!", ассистент оператора решил перезарядить камеру... Все в ожидании. Наконец, торжественный момент -- съемка!
Все идет как по маслу! С крейсера вовремя подают сходни, четко выходит отряд, проезжает паровоз, через весь порт проходит отряд моряков и скрывается за воротами. Обрадованные строители-разрушители включают отбойные молотки. "Снято!"
Подходит с трясущимися руками бледный ассистент оператора и, заикаясь, говорит: "Я забыл открыть обтюратор!" (объектив. -- А.Л.) закрыт. Как режиссер не умер сразу от разрыва сердца -- непонятно. Но в обмороке был. Снять второй дубль казалось просто немыслимым: крейсер отходит, отбойные молотки гремят, паровоз откатили на запасной путь. И все-таки, когда объяснили, что снимается фильм про то, как в оборону Одессы дали воду, дубль состоялся! И вошел в картину!
...А знаменитый "бой на водокачке" снимали в Одессе, на водонасосной станции в районе "Чумки". Режиссеру очень нравились "верхние" точки съемки. И снова он с оператором -- в "заоблачной выси", на самом верху большой кирпичной трубы. Чтобы все было по правилам, надели пояса "безопасности" (пожарные дали) с карабинчиками и пристегнулись к ржавому громоотводу. Оператору по ходу съемок нужно было перегнуться за трубу, вниз... Сняли. Поздравили друг друга. Начали снимать пояса "безопасности" и обнаружили, что один карабинчик расстегнулся, валяется среди проводов. Чей?! Режиссер, как старший и более ответственный, медленно разбирал цепочки: "Твой был отстегнут, Вадим..." Молодой оператор нашел в себе силы пошутить: "Хорошо, что мой. Операторов у нас на картине двое..."
Фильм "Жажда" получил на Всесоюзном кинофестивале 1959 года третью премию , а совсем тогда молодой Петр Тодоровский -- вторую премию за операторскую работу.
Очереди в кинотеатры, где шла "Жажда", протянулись на кварталы -- почти как за водой в самом фильме. На киностудии разрывались телефоны: поступали сотни заявок заявок на коллективные просмотры и творческие встречи с авторами фильма. Григория Поженяна -- героя и автора -- как почетного гостя "передавали" из дома в дом. Евгений Ташков, режиссер, "прятался" в больнице, операторы Петр Тодоровский и Вадим Костроменко отвечали за всех...
Григорий Поженян: "Я...
связной меж теми, кто живут и кто мертвы"
-- Григорий Михайлович, в "Жажде" снимался совсем молодой Вячеслав Тихонов. Это был его второй фильм после "Дело было в Пенькове"...
-- И первый, где он сыграл фашистского офицера. Так сказать, дебют Штирлица. Да, он был тогда совсем молодым, наш Штирлиц. Я считаю, что Тихонов -- нераскрывшийся артист. В "Семнадцати мгновениях весны" -- это красивая маска человека, который в основном думает. Ходит и думает. На него приятно смотреть, но с точки зрения актерского мастерства...
Татьяна Лиознова по-своему увидела войну, хотя никогда не была на войне. Она показала, что не все немцы одинаковы: они думающие, и воевать с ними было очень сложно.
Этот фильм затронул не только разум, но и сердце. К нему можно отнести строки, написанные их автором о себе: "Я... связной меж теми, кто живут и кто мертвы..."
Три строфы из этих стихов выбиты на стеле, установленной на вершине Ай-Петри в Крыму. На воротах Севастополя и в музее, в одесских катакомбах, и на Ай-Петри живут мои стихи. Не потому, что я носил их туда и предлагал. Я вообще никогда никого ни о чем не просил. Это не моя заслуга, а моих товарищей, которых я похоронил. Это они заставили меня написать. Потому я и стал поэтом, что хотел стихами воскресить хоть одного человека.
-- Да, не только стихами, а и фильмами.
-- Было и такое. Сорок лет назад, в 1959 году, был снят первый фильм по моему сценарию -- "Жажда", затем, в 1962 году -- "Никогда", в 1966 году -- "Прощай", в 1971 году -- "Поезд в далекий август". Довелось тогда поработать с интереснейшими людьми -- Петром Тодоровским, композитором Микаэлом Таривердиевым, художником Борисом Бергером.
Помимо популярных песен "Маки", "Мы с тобой два берега", я написал с Таривердиевым песни к кинофильму "Прощай". Шесть песен с Юрой Саульским к фильму "Глазами клоуна" и пять с Петром Тодоровским к ленте "По главной улице с оркестром"...
http://facts.kiev.ua/June2002/2206/09.htm
========================================================
Москва, 20 сентября /МК-Новости/. Президент РФ Борис Ельцин направил поздравительную телеграмму Григорию Поженяну в связи с 75- летием со дня рождения. Ниже следует текст поздравления, переданный в агентство "МКНовости" пресс-службой главы государства: "Уважаемый Григорий Михайлович! Примите мои сердечные поздравления с 75-летием! Вы - талантливый и мужественный человек, фронтовик. Все Ваше творчество пронизано искренностью, правдивостью.
Оно наполнено романтизмом, высоким полетом, и в то же время удивительно точно отражает настроение и мироощущение россиян, Ваших многочисленных читателей. Популярностью у зрителей пользуются кинофильмы, снятые по Вашим сценариям. Многие Ваши стихи положены на музыку и стали песнями, которые знает вся страна. Особая и главная тема для Вас - война. В произведениях о Великой Отечественной в центре событий всегда стоит человек с его трудной судьбой, желанием победить и достойно войти в мирную жизнь.
Каждая Ваша строка выстрадана, она проходит через Ваше сердце. Желаю Вам, дорогой Григорий Михайлович, творческого долголетия, здоровья, бодрости, успехов и благополучия. Б.Ельцин".
==================================================
«А почестей мы не просили...»
Постоянная комиссия по культуре, науке и просвещению Одесского городского совета отказала в выдвижении на присвоение звания «Почетный гражданин Одессы» герою обороны, участнику героического Беляевского десанта, кинодраматургу и поэту Григорию Поженяну, сочтя его вклад в историю и культурное развитие города незначительным.
Пятьдесят лет назад, в дни обороны нашего города от фашистских захватчиков, молодых моряков с крейсера «Молотов» спросили: пойдут ли они защищать Одессу? Вся команда сделала шаг вперед. В конце июля особый диверсионный отряд моряков-добровольцев на крейсере «Червона Україна» прибыл на место. Среди них был и девятнадцатилетний уроженец Харькова Григорий Поженян, которого друзья ласково называли Угольком. Позже он напишет:
Нас в разведке тринадцать было
Нас в Одессе война крестила
.......................................................
Жили мы на углу Пастера,
В доме мрачном и темно-сером.
Дом, в котором размещался отряд моряков-разведчиков, действительно расположен на углу уютных улиц Пастера и Петра Великого. Это здание академии холода. Оттуда они не раз уходили в разведку, из которой часто возвращались без кого-то из своих друзей. И тогда долгое время, как безмолвная могила, оставался свернутым матрац, хозяин которого больше никогда не вернется...
Ситуация в Одессе с каждым днем становилась все сложнее. После захвата фашистами водонапорной станции «Днестр», которая находилась в 35-ти километрах от Одессы, население города было лишено основного источника водоснабжения. А на улице стояла жара. Температура воздуха часто была выше 30 градусов...
10 сентября исполком горсовета вводит нормированный отпуск воды для нужд населения, то есть карточную систему. В эти дни вода стоила дороже хлеба.
Пустыми ведрами стучась,
беда вошла в дома.
Разведчикам особого отряда была поставлена задача любой ценою, хоть на несколько часов, дать воду в город. И хотя каждый понимал, что шансов остаться живыми практически нет, все как один ушли на задание. Согласно плану, они должны были проникнуть на станцию и запустить насосы:
...и пойдет вода по трубе, и пойдет
и ее уже не вернуть, а потом
кто-то сможет к воде прильнуть
жадным ртом
и, поднявшись, опять пойти
на врага.
Они справились. Вода пошла в Одессу. Ну уж больно велика цена: погибли десять человек. Тогда, в 1941-м, командование решило, что погиб весь отряд, и родным участников задания были разосланы похоронки. Эту страшную весть получила и мать Григория. Уже немолодой она ушла на фронт и вернулась с войны майором медицинской службы. А Григорий чудом остался жив, хотя и был тяжело ранен. Прошел всю войну, участвовал в обороне Севастополя, был награжден, как и его мать, Орденом Красного Знамени, Орденом Отечественной войны І степени, «Красной звезды» и многими медалями...
Хотя поэт и писал: «А почестей мы не просили, не ждали наград за дела», наша обязанность отдать им должное. Год назад в одесском Доме ученых состоялся вечер, посвященный 40-летию фильма «Жажда», автором сценария которого и был переживший весь тот ужас участник обороны Одессы Григорий Поженян. Он с радостью откликнулся на приглашение, ведь сам часто признавался, что очень любит наш город.
Я совсем не отсюда родом,
Очень редко я был здесь весел,
Но в каких бы ни плавал я водах,
Так и тянет меня в Одессу.
Ведь именно в нашем городе сложили голову многие из его друзей. Когда-то в одном из интервью он писал: «Когда мне бывает трудно, возникают в жизни сложности, и я начинаю теряться, то первым делом стремлюсь в те места, где когда-то был молодым и, как мне казалось, сильным, — в Одессу».
Все его творчество так или иначе связано с Одессой. События, которые происходили в августе-сентябре 1941 года в Одессе, нашли свое отображение в его фильме «Жажда». Съемки фильма шли в нашем городе, там, где и происходили реальные события. Фильм «Жажда» принес Одесской киностудии третью премию Всесоюзного кинофестиваля 1959 года, но выше всех наград — долгая и благодарная память зрителей. А к 30-летию обороны Одессы он привез в наш город еще один свой сценарий фильма «Поезд в далекий август». И опять на экране осажденная Одесса... Каждая из этих историй абсолютно правдивая, документальная, так как их автор был свидетелем всех этих событий.
Благодарные одесситы предложили к 60-летию обороны Одессы присвоить Григорию Поженяну звание «Почетный гражданин Одессы». Это предложение поддержал и присутствовавший на памятном вечере городской голова Руслан Борисович Боделан. Молодые горожане активно взялись за сбор подписей под обращением в горисполком. Под прошением подписались члены ЛКСМУ, студенты Одесского национального университета, политехнического университета, члены молодежных научных обществ Дома ученых. Всего было собрано около 1000 подписей, которые были переданы комиссии. Однако, постоянная комиссия по культуре, науке и просвещению решила: «...рекомендовать XVII сессии Одесского городского совета не рассматривать Поженяна Григория Михайловича в качестве кандидата на присвоение ему звания «Почетный гражданин Одессы». В выписке из протокола заседания комиссии говорится о том, что отказ поступил «в связи с несоответствием данного кандидата основным критериям п. 1 Положения о присвоении звания «Почетный гражданин города Одессы». В положении, кстати, говорится, что данное звание «...присваивается лицам, внесшим личный вклад в развитие города, его экономики, культуры, науки, образования и спорта, чья многолетняя производственная, благотворительная, просветительская и общественная деятельность получила признание жителей Одессы». Именно этому определению и не соответствует, по мнению комиссии, Григорий Поженян. Кто же, как не он, достоин этого звания? Ведь его имя, как ничье другое, с благодарностью вспоминают многие одесситы! Человек, чье имя есть на мемориальной доске в нашем городе как погибшего при обороне, остался жив и прославил Одессу и ее жителей на весь мир своим творчеством. Фильм «Жажда», по одному из опросов в сети Интернет, признан лучшим фильмом о войне, а талантливые стихи, популярные песни, которые и до сих пор поет вся страна, и особенно поэма «Впередсмотрящий» (позже названа «Одесской хроникой») звучат настоящим гимном Одессе.
Ребята, организовавшие вечер, поддерживают постоянную телефонную связь с Григорием Поженяном. Они так и не смогли ему признаться в том, что город, за который он готов был отдать свою жизнь и который продолжает прославлять в своем творчестве, — отказал ему в звании «Почетного гражданина»... Возмутительно, что все это произошло накануне 60-летия героической обороны Одессы.
Светлана ЯРЕМЧУК
http://archiv.slovo.odessa.ua/461/6_2.html
======================================================
В СРИМКАХ ЗНАЧИТСЯ
[19.09.2002]
http://writer.fio.ru/news.php?n=17215&c=1437
Все в мире можно остановить - но не время. Вот и Григорию Поженяну, одному из лучших поэтов России, 80. Мне когда-то очень повезло: поступив мальчишкой в Литературный институт, я познакомился с человеком, ярче которого, возможно, и не встречал. Коренастый крепыш в неизменной тельняшке и флотском бушлате был тогда почти вдвое старше меня, но возраст в нем не чувствовался абсолютно - как, впрочем, не чувствовался и потом. О Поженяне всегда ходили легенды, собственно, вся его жизнь была соткана из легенд. Поэт, боксер, авантюрист, редкостный смельчак, уникальный рассказчик, центр любой компании - но прежде всего, конечно же, герой войны. Именно он командовал тем отчаянным взводом диверсионных разведчиков, который в тылу у фашистов захватил одесскую водокачку и до последнего держал круговую оборону, чтобы спасти город, умиравший от жажды. «Мы все должны остаться тут хоть навсегда, чтоб лишних несколько минут текла вода», спустя годы напишет Поженян. Почти все разведчики погибли. Я давно не был в Одессе и не знаю, сохранилась ли там памятная доска, на которой в перечне героев, павших в те дни, есть имя и Григория Поженяна: его, тяжело раненного, тоже сочли погибшим.
Он и в студенческие годы был верен себе. Когда во времена позорного преследования так называемых «космополитов» из Литинститута изгоняли лучших преподавателей, и все местные иуды торопливо отрекались от своих учителей, Поженян не отрекся, за что его и вышибли из института, несмотря на все фронтовые награды. Впрочем, он не однажды оказывался за дверями разных достойных заведений. Старшекурсники рассказывали, как однажды Поженян в очередной раз пошел к директору Литинститута бороться за правду. Баталия кончилось тем, что директор бросил в сердцах: «Чтобы ноги вашей больше не было в моем кабинете»! «Не будет!», - пообещал Поженян и на руках вышел в коридор...
С годами люди не становятся моложе. Но у настоящих поэтов со временем свои отношения. В сорок первом молоденький диверсионный разведчик сумел переиграть смерть. Судя по новым стихам, сегодня он переиграл и возраст.
О фантастической жизни Григория Поженяна можно рассказывать бесконечно. Но когда речь идет о поэте, лучшее, что может сделать проза - уступить дорогу стихам.
Леонид Жуховицкий
СТИХИ
===========
В ОДЕССЕ
Я не гость, не приезжий,
Не искатель затей.
Кто ж я? –
Гул побережий,
Соль набухших сетей,
Боль ладоней растертых,
Смутный ропот полей
И летящий над портом
Легкий пух тополей.
Я сюда не с речами,
Не за праздным житьем.
Мне не спится ночами
В сытом доме моем.
Хмель жасмина дурманный
Стал не люб, хоть убей…
Я опять сквозь лиманный
Проползу Хаджибей.
Лягу в жиже дорожной,
Постою у плетня,
И не жаль, что, возможно,
Не узнают меня.
Утро юности, где ты?
Мне тебя не вернуть.
По незримым приметам
Продолжается путь,
Путь суровый и тяжкий
От зимы до весны…
Мы, как нитки в тельняшку,
В нашу жизнь вплетены.
* * *
Если был бы я богатым,
я б купил жене три платья,
три пальто, три пары туфель
и корзину помидоров.
В дождь пускай она не мокнет,
в снег пускай она не стынет,
в день весенний пусть выходит
в легком платьице веселом.
Если был бы я богатым,
я купил ей сок брусничный,
завалил бы подоконник
фиолетовой сиренью.
Пусть она остудит губы,
пусть она поднимет брови
и, зарывшись в гроздьях влажных,
пусть отыщет семь семерок.
Если был бы я богатым,
сапоги купил бы Юрке,
сапоги купил Тимуру,
сапоги купил Игнату.
Нож вручил им, и двустволки,
и билет плацкартный жесткий
и сказал бы:
- за Тайшетом
по дорогам бродят волки.
Если был бы я богатым,
я повез бы Степку к морю:
не в Одессу и не в Сочи,
а к причалам Балаклавы.
Там три цвета торжествуют:
синий, белый и зеленый.
Бухта, сахарные сопки
и деревья – пояс бухты.
Пусть он, сын мой, не увидит
цвет четвертый, цвет особый.
Та его я пролил в травы,
Не мечтая о богатстве.
ЗАКОН ПИФАГЕТТО
Чтоб синей звездою
синела звезда
и ночью
ее отражала вода,
чтоб мирным
был мир
заоконный,
чтоб тайный советник
дал тайный совет,
чтоб тень была тенью,
а светом был свет –
должны соблюдаться законы.
Закон раздвоенья
на влагу и сушь.
Закон тяготенья
двух родственных душ.
Всемирный закон
гравитаций
двух равновлекомых
взаимностью тел,
где центрофугальность –
еще не предел
в эпоху
цветенья акаций.
Закон треугольника –
грустный закон.
С ним каждый влюбленный,
пожалуй, знаком.
Закон непорочного круга.
Когда, распадаясь на время,
семья
опять возвратилась
на круги своя
законным приводом супруга.
Закон постиженья,
закон естества,
закон постоянства,
где – прочь голова
за шалость
невинной измены.
Закон воскрешенья
мужского ребра.
Закон возвышенья,
безльготно, Добра,
как пишут:
«без права замены».
Когда из далеких
и пряностных стран,
возвысив свой род,
не пришел Магеллан,
свой путь завершив
вокруг света.
Оболган он был
и посмертно судим.
Но все же
средь всех
оказался один
с судом и престолом –
один на один
товарищ его – Пигафетто.
Во веки веков
да возвысится он –
закон Пигафетто,
мой главный закон.
Затем и пишу я
про это.
Чтоб сын мой
и все, кто подобны ему,
за правду свою
уходили во тьму,
как совесть моя –
Пигафетто.
* * *
Думал так:
не в тюрьме,
не во рву,
не в плену –
без друзей проживу.
В тишине проживу,
не спеша.
Как с нездешней душою
душа.
На пороге теченья веков.
Без упреков,
без клятв,
без звонков.
Надоели финты
да финты.
А куда они делись,
мосты?!
Не в бою,
без мостов проживу.
Не в тюрьме,
не в плену,
не во рву.
…Рано смерклось,
намыло пески.
Тишина
заломила виски,
хоть качай половицы
в дому.
Тень заката
не смять одному.
…То ли сам себя
не угадал.
То ли позднюю скатку
скатал.
С ними – горько.
Без них – со двора.
Выйдешь – завтра.
Вернешься – вчера.
ТРАВЫ
Я старею, и снятся мне травы,
а в ушах то сверчки, то шмели.
Но к чему наводить переправы
на оставленный берег вдали?
Ни продуктов, ни шифра, ни грязи
не хочу ни сейчас, ни потом.
Мне сказали:
- Взорвете понтон
и останетесь в плавнях для связи. –
…И остался один во вселенной,
прислонившись к потону щекой,
восемнадцатилетний военный
с обнаженной гранатной чекой.
С той поры я бегу и бегу,
а за мною собаки по следу.
Все – на той стороне. Я последний
на последнем своем берегу.
И гудят, и гудят провода.
Боль стихает. На сердце покойней.
Так безногому снится погоня,
неразлучная с ним навсегда.
ДВА ГЛАВНЫХ ЦВЕТА
Есть у моря свои законы,
есть у моря свои повадки.
Море может быть то зеленым
с белым гребнем на резкой складке,
то без гребня – свинцово-сизым,
с мелкой рябью волны гусиной,
то задумчивым, светло-синим,
просто светлым и просто синим,
чуть колышемым легким бризом.
Море может быть в час заката
то лиловым, то красноватым,
то молчащим, то говорливым,
с гордой гривой в часы прилива.
Море может быть голубое.
И порою в ночном дозоре
глянешь за борт – и под тобою
то ли небо, а то ли море.
Но бывает оно и черным,
черным, мечущимся, покатым,
неумолчным и непокорным,
поднимающимся, горбатым,
в белых ямах, в ползучих кручах,
переливчатых, неминучих,
распадающихся на глыбы,
в светлых полосах мертвой рыбы.
А какое бывает море,
если взор застилает горе?
А бывает ли голубое
море в самом разгаре боя,
в час, когда, накренившись косо,
мачты низко гудят над ухом
и натянутой ниткой тросы
перескрипываются глухо,
в час, когда у наклонных палуб
ломит кости стальных распорок
и, уже догорев, запалы
поджигают зарядный порох?
Кто из нас в этот час рассвета
смел бы спутать два главных цвета?!
И пока просыпались горны
утром пасмурным и суровым,
море виделось мне
то черным,
то – от красных огней -
багровым.
* * *
Не тем, что полстолетья будут сцены
изображать солдатский наш уют;
не тем, что в двадцать два узнали цену
тому, что люди в сорок узнают;
не сединой, что, может, слишком рано
легла походной пылью на виски,
когда мы, жизнь примерив на броски,
считали мины, не считая раны;
не славой, что пришла к нам неспроста:
на бланках похоронного листа,
на остриях штыков под Балаклавой,
в огнях ракет рождалась наша слава;
ни даже тем, что, выйдя в путь тернистый,
мы научились жертвовать собой.
Мы тем гордимся, что последний выстрел
завещан нам отцовскою судьбой.
Гордимся мы, что в наш двадцатый век, -
на той земле, где дни не дни, а даты, -
в семнадцатом родился человек
с пожизненною метрикой солдата.
Гордимся мы, быть может, даже тем,
что нам о нас не написать поэм.
И только ты, далекий правнук мой,
поймешь, что рамка с черною каймой
нам будет так узка и так мала,
что выйдем мы из бронзы, из стекла,
