Я еще не знаю, что это за штука. То ли эротическая зарисовка , то ли лирическая миниатюра. Еще не решил. Во всяком случае, это приключение, не лишенное изящества и даже некоторого драматизма, случилось несколько лет тому назад. А уж как его описать... Наверно, можно сделать это очень по-разному.
Дым стоял коромыслом. Много курили, пили коньяк, водку, закусывали, чем бог послал, создавая на маленьком откидном столике невообразимый бардак. Под ногами, звеня, катались какие-то бутылки, и никто этого особенно не замечал. Громко хохотали, травили байки, рассказывали анекдоты, становившиеся все более сальными. Таков уж точный индикатор сплоченности компаний, в которых присутствуют и девушки: чем больше расположения друг у другу, тем сальнее анекдоты...
Самое примечательное заключалось в том, что все это, вопреки общественным правилам, происходило в купе спального вагона, в поезде Москва-Санкт-Петербург.
Поезд мчался в глухой ночи, ранней осенью, стремительно приближаясь к срединной точке своего маршрута, не такого уж длинного по российским меркам. Вагон раскачивался на стыках и грохотал на стрелках, ни с чем не сравнимое яркое освещение больших станций время от времени озаряло вспышками занавешенные окна, однако по большей части мимо проносились темные деревни и едва освещенные маленькие платформы, красные светофоры, гулкие мосты, а еще дольше тянулся непроглядный мрак лесов и полей, погруженных в ночь... Вам, конечно, все это знакомо. Этот железный ритмичный грохот, словно бой невиданных барабанов, скорость, темнота, прямой стремительный путь. Московское море огней уже далеко позади, а стальное Балтийское море еще далеко впереди, и ночь давно перевалила за полночь. Нет, я положительно люблю железные дороги! Уже от одного угольного запаха перронов у меня начинает сладко щемить в груди.
Шесть человек не спали в купе, расположившись на плоских и жестких диванах, выпивая, веселились, пренебрегая категорическим приказом, увековеченным на табличке над окном: “Не курить!”. Ложиться собутыльники и не думали, как не думали о том, что на конечной остановке их ждет серое промозглое утро, сырой ветер, головная боль, мерзкий привкус во рту и прочие последствия ночного веселья на колесах.
Четыре парня и две девушки. Я сидел на дальнем от откидного столика конце дивана, прямо напротив Маши, худенькой темноволосой девушки, миловидной, но из тех, кто не очень заметен на шумных вечеринках, где тусуется много всякого народу. Однако она не была и серой мышкой, эта Маша. Ее милое личико носило черты уверенности в себе - не туповатой бабской самоуверенности, которой щеголяют не самые умные девицы определенной социальной принадлежности, а спокойной уверенности молодой девушки, достаточно самостоятельной и очень неглупой. Ее живые темные глаза служили наилучшим подтверждением последнему.
Маша поддерживала общее веселье, но ей явно не было особенно интересно в этой компании. И это нас, без сомнения, роднило. Даю голову на отсечение, что она ощущала то же самое в отношении меня. Впрочем, я неплохо разыгрывал роль вполне заинтересованного собеседника: сочувственно выслушивал байки попутчиков, поддерживал их, как мог, то вставляя реплику, то поддакивая, то посмеиваясь в нужных местах. Кажущейся непринужденности моего поведения весьма способствовало достаточное количество коньяка, которое я успел употребить, скромно закусив эти несколько крепких и пахучих порций шоколадкой и парой яблок.
Маша с удовольствием выпила немного “Бейлиз”, который случился как раз в моем багаже, за что я получил от нее в высшей степени трогательную благодарность. Глаза ее теперь поблескивали в полутьме противоположного от меня уголка купе, и я постоянно украдкой поглядывал туда. И чем дальше, тем больше Маша притягивала мой выходивший из повиновения взгляд... Как я ни старался, я не мог его более удерживать.
“Интересно, чем она занимается? Кем работает. Или еще учится?” - подумал я. - “У нее такие характерные интонации! Похоже, она учительница, или будущая учительница - что-то в этом роде... Но не грымза какая-нибудь, эта - из тех учительниц, в которых тут же влюбляются старшеклассники. Директору следует не пускать ее в старшие классы. Хотя, судя по возрасту, она преподает как раз в младших, если вообще преподает, а не заканчивает какой-нибудь пед... Замечательная, однако, девушка. Обычно девицы так проникаются своей профессией, что продолжают оставаться секретаршами, училками, переводчицами даже после работы. А у нее не так, она живая и совершенно естественная. И остроумная. Парням с ней наверняка непросто.”
“Оп-па! Опять засекла мой изучающий взгляд. У меня слишком сильное биополе, наверно, особенно после коньяка. Хотя они всегда пеленгуют любые радары. М-да, а кто же, все-таки, этот мужик справа от нее? Этот Валера. Здоровый, чертяка! Правда, совсем молодой - лет девятнадцать максимум. Не боец еще. Она сказала, что двоюродный брат... Родственники! Да, а отца у нее нет. Она обронила в беседе... Возможно, двоюродный брат помогает сестре по-родственному в сложные моменты жизни. Вот сейчас, например, сопровождает ее в Питер: поездка, как она сказала, важная для нее. Может быть, может быть... Хотя даже если между ними что-то есть, это не может быть серьезно. Уж очень они разные, и держит она себя очень свободно. Она может, конечно, просто водить на коротком поводке юного мальчишку, пользоваться его влюбленностью, но такие дрессированные юнцы обычно не являются серьезными соперниками...”
“Соперниками? Ба, да ты все же решил за ней приударить! Ну, и насколько собираешься утруждать себя этим романом? Не дальше вокзала? А что там, в Питере? Э, сознайся, брат, ты достаточно сильно запал на нее! Что-то в ней есть такое, что тебе чрезвычайно понравилось... Дьявол, я просто растворяюсь, когда смотрю на нее украдкой!”
Ее ответные взгляды, совершенно особенные, немного недоумевающие, сбитые с толку, мне хорошо известны. Дело в том, что у меня есть одна особенность. Если я не общаюсь с кем-нибудь, то в такой момент отчуждения мое лицо приобретает такое довольно суровое, даже строгое выражение. Совершенно машинально. Поэтому дамы, которых я по какой-нибудь причине заинтересовываю, посматривают на меня... с некоторой опаской, недоумением и даже обидой: что это он? Чем это мы его не устраиваем? Впрочем, в этом они часто видят некую интригу: экий неприступный мужик сидит! А на деле все просто: ну морда такая у человека, что здесь поделаешь! “Старый солдат...”
Ничего, сейчас мы ее ободрим.
Очень кстати, один парень из нашей компании, изрядно подвыпивший, воздвигся, пошатываясь, на сотрясающемся от неровного бега колес полу вагона, поднял чайный стакан с изрядной дозой водки и возгласил: “Хочу, чтобы все!”. Распавшийся было на пару маленьких компаний наш коллектив вновь соединился в едином порыве, и все принялись ухаживать друг за другом, подливая спиртное сообразно вкусам каждого. Я взял со стола бутылку “Бейлиз” и, как можно более приветливо улыбаясь, налил из нее Маше в подставленный пластиковый стаканчик. Краем глаза я заметил, что моя улыбка произвела на девушку “оттаивающее” впечатление: она с готовностью улыбнулась в ответ, глаза ее стали такими... Знаете, английское слово mild тут вполне подойдет! Она расслабилась. Видно, моя суровая маска какое-то время действительно держала ее в напряжении.
“Так, мосты начали сходиться!”
“Ой, а я думала, что он всегда такой... Ледяной. Глупости! Ну конечно, я же с самого начала заметила, что он совсем другой! Не неприступный. Просто как щитом закрывается, словно прячется в раковину. И зачем? А ведь он мне сразу приглянулся. С чего бы?”
“Ну, во-первых, мне нравятся такие большие, крупные парни. Во-вторых, он очень неглуп, остроумный. Это точно. Вот уж редкость среди мужиков нынче! И не мальчик, совсем не мальчик, хоть и молодой. Интересно, он женат? Вроде, кольца нет... Ни разу не обмолвился о жене, о детях. Наверно, разведен. Или никогда не был женат? Наверно, романов крутил немало! Но не кот, это точно. Иначе уже давно бы всю облапал масляным взглядом. Шуточки бы разные, глазками бы стрелял - знаем мы этих. Этот деликатный.”
“А может быть, его суровый взгляд - это такой хитрый метод, чтобы девочка клюнула, заинтересовалась? А, может, я ему и не нравлюсь вовсе? Да нет, не может быть! Эти взгляды украдкой - ничто человеческое ему не чуждо. И еще - он интересный, не пустой. Это видно даже по ничего не значащим репликам. Мужики часто бывают пустыми: “бабки, девочки, пиво, тачки, футбол” - и все. Как я не люблю этого! Важно, чтобы у мужика что-то было за душой. “
“Эй, подруга! Ты что, уже готова? А почему бы и нет! Тут всего несколько часов на весь роман, что особенного? Итак, что мы имеем... Я ему в принципе нравлюсь, это точно. Теперь пойдем дальше, посмотрим, где у тебя, парень, слабое место, на что ты особенно клюешь... Куда это он посматривает? Если не прячет таким образом глаза, то глядит он на мои лодыжки. Из джинсов больше ничего не видно все равно, но может быть, его ножки мои интересуют. Вот совпадение! Вот здорово! Надо проверить! Если так, то это просто судьба!”
“Так, надо разуться и сесть с ногами на диван. Посмотрим, как он среагирует. Стряхнула сабо, уселась. Получилось изящно. Жаль, носочки довольно толстые... Упс! Во как! Есть! Этот взгляд не спутаешь ни с чем. Вот это да! Теперь, парень, все зависит от меня. Ты мне, конечно, нравишься, но посмотрим, посмотрим... Как себя вести будешь...”
“Я поймала твой взгляд, и хотя ты по-прежнему хочешь казаться равнодушным, эти искорки уже в полный голос говорят совсем о другом. Я все давно заметила. Ладно. Сейчас я дам тебе шанс. (И себе?) Немного посижу и выйду подышать воздухом. Попутчики и Валера уже так набрались, что могут вообще не заметить, что мы вышли. Выйдешь за мной? Догадаешься? Я надеюсь... Я уверена.”
Я думал, что я мог бы сказать Маше хорошего, и чувствовал, что становлюсь сентиментальным. Слова нежности начинают приходить ко мне только тогда, когда это действительно необходимо. Сейчас это было очень кстати.
Меж тем Маша совершила маневр, который никогда не оставлял меня равнодушным
“Уселась с ногами на диван, а ее маленькие сабо остались внизу, на темном полу. Как красиво, как грациозно она сидит с ногами на диване. Словно восточная статуэтка. Она все заметила, мои взгляды, это она демонстративно разулась. Какой подъем у ее маленькой ножки. Черт, какая соблазнительная! Проклятый темный носочек портит картину. Но думаю, ножка ничего себе. Взгляды ее уже говорят вслух. Мы уже разговариваем об этом, да, Машенька? Я ей симпатичен, и очень скоро мы должны поговорить об этом по-настоящему. Ну так и тянет взгляд к ее ножкам, ничего не могу поделать! Ладно, смотри, Маша, смотри. Сейчас... ”
Компания между тем заметно оживилась. Веселый пьяный смех раскатился по купе.
- Сидят два еврея в туалете, - громогласно начал бородатый пьяный Юра возле самого вагонного окна.
- Ха-ха-ха! - залился его визави. - Это про умственный труд, что ли?
- Ой, а я не знаю, расскажите! - потребовала белокурая Юля, вторая девушка в нашей компании.
- Да, Юран, расскажи! Я тоже не в курсе, - поддержал ее двоюродный Валера.
- Это... - снова начал бородач Юран, которого сбили с мысли. - Значит, э-э-э... Сидят, значит, в сортире два еврея...
- Ребята, ну и накурили вы тут! Я выйду воздухом подышать! - сказала Маша, резво поднялась с дивана, скользнула в свои сабо и исчезла за дверью.
Расчет был точным. Все настолько заинтересовались приключениями двух евреев в туалете, что никто не обратил внимание на исчезновение девушки. Я поднялся и совершенно по-английски покинул купе.
Она стояла у приоткрытого окна возле тамбура: тоненькая, гибкая фигурка в джинсах и темной блузке. И грохочущая ночь неслась мимо нее. От скорости колыхались ее волосы и блузка.
“Он вышел вслед за мной. Значит, все в порядке.”
- Маша, Маша, готов спорить, что ты учишься в педагогическом.
- Я работаю. Уже год почти. Я учительница в младших классах. А как ты догадался? Говорю, как урок веду?
- Нет, Маша. Не так, хотя что-то есть. Какие-то интонации, которые не всякий услышит. Но я тоже когда-то учился на преподавателя и даже немного преподавал. Халтурил. Поэтому услышал.
- А что ты преподавал?
- Иностранные языки, Маша. Английский, в частности. Но это не для меня.
- А сейчас ты что делаешь?
- Это, по сравнению с твоей работой, Маша, скучно. Я нынче по финансовой части.
Она посмотрела на меня, и в глазах ее плясали темные чертики.
- Слушай, ты почти в каждой фразе произносишь мое имя. И оно у тебя как-то по-особому звучит.
- Правда? Мне нравится, как оно звучит. Напоминает мне северное море. Имя - словно ветер над прибрежным теплым песком.
- Ха-ха, Маш-ш-ша! Шла по шоссе и сосала суш-шку. Шипит?
- Маша, Маша, разве ветер шипит?
- Ну шуршит...
- Хорошо, Маша - как шорох. Ветер в соснах и в душистой траве. Душистой, как твои волосы.
Она тихо засмеялась. Смех у нее был... Как бы вам сказать... Уютным, что ли. В нем были покой и расположение.
- Я так и думала, что ты умеешь говорить такие слова. Но откуда ты знаешь, что они у меня душистые?
- Я просто уверен в этом. Я чувствую это.
- Нюх, как у волка. Там, в купе, ты был похож на волка.
- И поэтому ты меня подпустила так близко, Красная Шапочка?
Она снова засмеялась своим уютным смехом.
- Знаешь, Маша, я, изображая волка в купе, пытался подобрать эпитеты к тебе, к твоему взгляду. Как если бы мне пришлось рассказывать о тебе кому-нибудь, и надо было бы тебя поточнее описать. Признаюсь, у меня не особенно получилось с первого раза.
- А я стою таких усилий? Чтобы обо мне сочиняли красивые сказки?
- Не сказки. Но, думаю, ты стоишь большего. И прозы, и поэзии.
- Как забавно! И ты хочешь, что бы я тебе предоставила еще попытку подобрать твои эпитеты?
- Я бы был просто счастлив.
- Хорошо, я еще побуду тут с тобой. Я тебе... попозирую. А ты подумаешь над своими описаниями. Дерзай, посмотрим, чего я стою на самом деле!
- Маша, Маша, может быть, и не будем туда, в купе возвращаться? Ну, напьются они там вусмерть. И что? Или ты любишь потусоваться заполночь в компании?
И она, глядя на меня, прямо в лицо, снизу вверх, прочла из Ахматовой:
Да, я любила их, те сборища ночные,-
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
- Ха-ха-ха! Дорогая Маша! И бедная Ахматова! Ну все мимо: и стаканы не ледяные, и жар не от камина, и шутки далеко не литературные, вот разве что взгляд у меня был жуткий...
“Надо же, знает, что из Ахматовой! С ума сойти!”
- Ну уж и жуткий, ладно тебе. Очень даже интересный, такой проницательный взгляд. Шерлок Холмс и майор Пронин в одной упаковке.
- Только что я был просто рядовым серым волком. Ба, да ты опередила меня, и насочиняла про меня целую кучу эпитетов, а я про тебя не успел.
- Ну, валяй. Начинай.
- Ты обещала попозировать.
- То есть как?!
- Ну, как обычно позируют...
- Тогда скажи, что делать.
- Встань так. Левее. Ага! Облокотись сюда. Изобрази задумчивость. Так. Неплохо получилось с задумчивостью... Ага, античная статуя. Если античная, то ваши сабо, дорогая моя, совершенно лишние. Можете снять для полноты картины. Впрочем, вам решать...
- А джинсы не лишние?
- Вообще-то, тоже, но тут уж остается положиться на воображение. Так, сабо оставляем?
“Нет, что ты! Сниму с удовольствием! Любуйся на здоровье, мне будет приятно. Правда, я -увы! - в носочках.”
- Нет.
Маша стремительно скинула сабо.
“Это определенно дивные ножки. И такие изящные. Какой чудный подъем!.”
- Так хорошо?
Она расположила свои маленькие ступни на длинном вагонном ковре самым элегантным образом.
- Замечательно. Замри.
Я немного подумал.
- Вот, слушай. Маша, Маша, Машенька, легкая, как перышко в потоке воздуха, легкая и свежая, словно зеленый тростник, словно солнечный зайчик на воде. Глаза, словно глубокая спокойная вода. Иногда блик солнца - яркий чертик пробегает и по ней, и тогда редко кто пройдет мимо, не остановившись. Маша наполнена и светом дня, и сумерками вечера. Она может случиться и на Севере с его приглушенными красками, и на Юге с его смуглой огненной красотой. Я вижу ее и на Западе, где в океане кончается яркий день, и на Востоке, где встает отдохнувшее, умытое солнце. Я вижу ее везде. От нее веет полевым ветерком, полным жизни. Маша ласковая, словно теплая, тихая ночь, исполненная спокойных ароматов лета. Но от ее спокойной красоты я слепну. Я уже не вижу солнца. Но даже, если мои глаза вовсе откажут мне, силой своего воображения я воссоздам образ Маши, который запомнил до мельчайших деталей. Даже если я не смогу прикоснуться к ней, я...
Я закрыл глаза, изображая потерю физического зрения, и в тот же момент услышал шорох легких необутых ног, легкие руки обвили меня и мягкие губы коснулись моих - и стремительно отстранились, прежде, чем я успел ответить.
- Спасибо! Как здорово!
Маша смотрела на меня сияющими глазами снизу вверх.
“Он, наверно, мог бы говорить еще и еще. Как красиво! Никогда не слышала ничего подобного вот так, экспромтом! Я хочу услышать еще... Но уже пусть это будет по-другому.”
“Вот это то, что, похоже, называется настоящим вдохновением. Она зарядила меня, словно сжала во мне пружину, словно я электрическая батарейка. Еще немного, и будет разряд. Как бы не обжечь тебя, Машенька.”
- Видишь, ты все-таки коснулся меня. Так что тебе не обязательно воссоздавать мой образ в воображении, я же здесь.
“Что ж, постараюсь коснуться еще. Однако - вчерашняя бессонная ночь! Как некстати.”
- Это меня и вдохновляет. Только вот незадача, глубокая ночь, а вчера мне пришлось мало спать. Как там ты прочитала: “Над черным кофеем пахучий, тонкий пар...” Кофей нам не помешает, как ты полагаешь?
- А ты думаешь, мы его сейчас найдем где-нибудь?
- Думаю, вагон-ресторан работает всю ночь.
- Бог с ним, рестораном! - Машины глаза метнулись и стали очень глубокими, а губы странно (жадно?) дрогнули. - Давай лучше посидим у меня в купе, надоел этот шум-гам. У меня там есть припрятанная кола, надеюсь, что прохладная. Колы нам хватит? Надеюсь, ты не уснешь сразу же?
- О, да! Колы должно хватить, а я вряд ли усну.
“Я все-таки немного волнуюсь, когда он совсем рядом. Меня манит эта неизвестность, даже возбуждает. Он мне очень симпатичен, этот парень, но все же немножко страшновато. Ладно, поглядим... Шумит в голове.”
“Я почему-то волнуюсь, черт возьми! Сейчас мы окажемся наедине. Я хочу ее чертовски, эту хрупкую умницу. Но какой-то чрезмерный мандраж, честное слово. И пугающе знакомый. Похоже, мое чувство становится сильнее, чем просто влечение. Этого еще не хватало! “Страстный роман начался в СВ Москва-Питер под утро ... сентября!””
В купе было почти совсем темно, только горела пара обычных тусклых вагонных ночников. Поезд неутомимо мчался сквозь тьму и туманы, не сбавляя скорости. И я почувствовал, что моя усталость отступила. Маша уселась напротив меня на диван и тут же скинула сабо.
- Возьми, там наверху, на полке, в специальной такой сумке-термосе бутылка колы... Хотя подожди, ты не найдешь. Я сама.
Она с легким шорохом вспорхнула на диван рядом со мной, прижавшись бедром и коленом, затянутым в джинсы, к моему плечу. Изящно приподнялась на цыпочки. Кровь кинулась в мои виски, и я на мгновение словно окаменел. Я пропустил первый удачный момент, чтобы обнять ее. Она мягко спрыгнула вниз с бутылкой колы, и глаза ее были совсем темными.
- Вот, прохладная. Налей, немножко взбодрит.
Я немного налил из бутылки в чайные стаканы. Маша плюхнулась на диван напротив меня и спросила, мерцая влагой глаз:
- А вот это я люблю еще:
Это просто, это ясно,
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Помнишь, как дальше?
- Маша, Маша, я не знаю этих грустных стихов.
- Они не такие грустные, как ты думаешь. Вот как они кончаются:
“О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!”
“Она играет! Сейчас эта игра закончится... Я чувствую просто неудержимое волнение, как школьник. Дверь не закрыта. Сейчас еще влезет пьяный Валера...”
Маша вытянула левую ногу в носочке и уперлась ступней в подушку дивана слева от меня, закрывая проход к двери.
- Так устала в этих сабо целый день!
- Если хочешь, можешь снять и носочки, Артемида.
- Я бы с удовольствием. Помнишь фильм “Криминальное чтиво”? Там Уме Турман делали массаж ступней. По-моему, очень эротично. А ты как думаешь?
“Не то слово!”
- Не то слово!
Мне удалось перегнуться через ее ногу и закрыть дверь на защелку. Она немножко напряглась, видно, инстинктивно.
- А как же Валера?
- Мое место свободно. Останется там.
“Сейчас он пойдет в атаку. Как сладко все сжимается внутри! Как я хочу и боюсь этого!”
- Сейчас ты побудешь на месте Умы Турман, Маша. С удовольствием повторю подвиг того парня из фильма.
Я взял ее вторую ногу, такую податливую, за тонкую и крепкую щиколотку и положил рядом с первой, слева от себя. Я несколько раз провел кончиками пальцев по ее благородному подъему, чуть касаясь шерстяного носочка. Она сжалась у себя на диване.
“Боже, какая прелесть. Когда я разую ее, я, наверно, умру.”
“Он ласкает мои ножки! Восторг! Я об этом и мечтала! Ему это тоже нравится, я вижу.”
Я медленно и благоговейно стянул с левой ноги девушки носочек, постепенно обнажив круглую пятку, нежный подъем и ровные трогательные пальчики, и несколько секунд восторженно разглядывал ее маленькую упрямую ступню. Она была достаточно ухоженной, эта ножка с крошечными ноготками и прямым, решительным большим пальцем. Только чуть-чуть шершавая кожа на подушке за пальчиками. Я погладил ее подошву - от пятки к пальцам и назад, заметив, что при этом она вцепилась руками в плоскую подушку дивана так, что побелели пальцы. Лицо ее приняло немного жалобное выражение - так Маша отдавалась ласке.
- Знаешь, Маша, я бы отдал половину своей непутевой жизни, чтобы увидеть, как ты идешь босой летом через поле. Как ты ступаешь по теплой, белесой от легкой пыли или темной и влажной от дождя земле. Ты ведь умеешь ходить босиком?
- Я просто обожаю ходить босиком. Я жду-не дождусь лета, когда можно снять туфли дурацкие. Это кайф. Ну, не отвлекайся! Делай массаж.
Ее голос был хрипловатым. Я разул ее вторую ногу и большими пальцами принялся массировать теплые маленькие подошвы. Затем я закатал ее джинсы как можно выше, чтобы полюбоваться стройными лодыжками - ибо нет ничего более гармоничного, чем девичья ножка на всем ее протяжении. Ступни Маши умещались в мои ладони, и я держал их в руках целиком, словно кутая в одеяло. Я гладил ее подъемы, круглые теплые пятки и раздвигал пальчики. Затем я по очереди поцеловал их, слегка прикусив большие пальчики. Маша даже застонала от удовольствия.
“Будто босиком по теплой гальке. По круглым камешкам, как в июле... Эти сильные руки! Сильнее же! Как возбуждает...”
Тогда я резким движением пересел на ее диван и положил машины ноги в закатанных джинсах к себе на колени. Девушка напряглась.
“Вот оно! Сейчас он будет брать меня! Зачем я дала ему гладить мои ноги? Я уже вся мокрая... Ой, все гудит! Я не смогу сопротивляться. Но я не хочу так сразу... Мы еще даже не целовались... Ай!”
- Маша, доверься мне. Веришь мне? Я хочу попросить у тебя об одной вещи. Сними, пожалуйста, свои джинсы.
- Нет, не надо! Я не хочу.
“Ай! Он такой сильный, он справится со мной... И я... Я не против... Но как быть?”
- Я пока говорю только о джинсах.
- Пока?
“Голос не слушается!”
- Пока.
- Я не хочу, не надо.
- Маша, милая, к сожалению, тебе придется это сделать.
Я привлек ее с силой и поцеловал в губы. Долгим глубоким поцелуем. Я чувствовал ее сок в моем рту и как она расслабляется, тает в моих руках. Словно ее энергия переходит в меня. Туда, где напряжение и так высоко..
“Что это?! Я была... Он уже расстегнул мне джинсы! Он их стащит вместе с трусиками! Не-е-е-ет! Не так!”
- Нет! Ну, нет же! Ну пожалуйста...
Слабеющими руками Маша не смогла удержать свои джинсы. Я буквально сорвал их с нее, пока она не успела придти в себя. Какие ножки! Какие коленки. Я не люблю костлявые длинные ноги, а эти - это просто то, что надо! Предел мечтаний. Крепкие, но стройные, совершенно пропорциональные. Божественные формы. Я принялся гладить ее ноги по всей длине, от пяточек до бедер, наслаждаясь прохладно-бархатистыми ощущениями. Мои высоковольтные линии гудели от силы текущего по ним тока.
Маша вцепилась в диван. Она задыхалась.
“Сейчас я раздену ее совсем. Но дайте сперва насладиться этими ногами и не дайте при этом умереть!”
“Надо сдвинуть коленки покрепче. Боже, они не слушаются! Такая слабость! Пусть... Пусть он разъединит их силой!”
Я погладил плодородные машины полушария через тончайшую материю трусиков и довольно ощутимо сжал нежную плоть на бедрах возле самого гнездышка. Она громко застонала. Было не слишком удобно маневрировать на узком диване, но мне было наплевать. Я хотел еще раз поцеловать Машу, прежде чем снять с нее блузку, но она отшатнулась с пьяными, шальными глазами. Руки она сжала в кулачки и скрестила их на груди, защищаясь.
- Ну не надо, пожалуйста! Не сейчас!
“Это игра, Машенька, я понимаю, что это игра. Это тебя возбуждает. Меня тоже.”
Я сильно и резко развел ее руки в стороны, затем завел их за спину, чтобы не мешали, и тут же сжал девушку в объятиях так, что хрустнули косточки.
- А-а-а! - простонала Машенька и отдалась на волю победителя. Я впился губами в ее губы и одним движением дернул блузку так, что пуговицы оборвались. Затем я приник поцелуем к ее запрокинутой шее и одновременно, удерживая с силой одной рукой обе ее руки за спиной, чтобы лишить ее возможности сопротивляться, избавил Машу от бюстгальтера. На ней остались одни трусики, и, я, прислонив обессилевшую девушку в угол дивана, поласкал ее груди с торчащими сосками.
“Я закончу сейчас. Как хорошо! Пусть он опрокинет меня и ляжет сверху. Тогда я точно закончу сразу же! А-а-ай!”
- Машенька, Машенька, ты еще прекраснее, чем мне казалось! Ты лучшая...
- Ну не на-а-адо!
Она сжала коленки так сильно, как только могла. Я применил изрядную усилие, чтобы разъединить ее ноги. После нескольких секунд борьбы мне это удалось. Я резко рванул ее коленки в стороны. Удерживая одно из коленей рукой, я сдернул машины трусики так, что похоже, порвал и их. Затем я с силой опрокинул девушку навзничь и положил ее ноги на свои плечи. Теперь ничто мне не мешало. Кроме узкого дивана.
“Черт возьми, с моими габаритами - и на этом диване! Атлет фигов. Ну, сейчас я освобожу тебя, мой верный приятель, мое оружие... Вперед, самурай!”
Девушка сильно содрогалась подо мной. Гибкое тело оказалось налитым и упругим - гимнастикой занималась? Ее руки еще упирались в мою грудь, и я прижал их у нее над головой.
“Я уже закончила! Закончила! Но я хочу... О-о-о, он вошел в меня! Как грубо, даже не разделся до конца... А-а-а-ай!”
Казалось вагон раскачивался не столько от того, что под колесами случались стыки рельс, а от наших движений. Наша плоть яростно сталкивалась. Я был вынужден отпустить машины руки и закрыть ей ладонью рот, потому что она вопила так, что наверно, весь вагон должен был проснуться.
Перед тем, как завершить, я вышел из нее (не лишняя предосторожность), снял ее ноги со своих плеч и поместил своего самурая между легких и крепких ступней. Я впился ногтями в ее подошвы, так, что это должно было быть похоже, будто она наступила на камень, совершил несколько движений, упираясь лобовой броней в теплые ступни и - открыл шампанское, истек горячей лавой, извергся, пеной прибоя залил ее песчаный выступ... И Маша, уже не имея меня внутри, последовала за мной со стоном, изогнувшись, превратившись на несколько мгновений во встречную волну.
“...”
Мы долго лежали, опустошенные, устало несли какой-то вздор. Но вскоре что-то стало меняться межу нами без видимых причин, по мере того, как Питер приближался к нам из начавшей сереть мглы, и перемены были не к лучшему.
- Дай мне покурить, пожалуйста...
- Но ты же не куришь, милая моя Маша.
- Иногда бывает. Дай.
Щелчок зажигалки в темноте купе, за два часа до прибытия. И уже сумрачный сырой свет виднеется за окном. Поезд бежит уже как-то не так, как ночью, наверно, путается в тяжелых туманах, выползающих на пути. Маша неумело держит дымящую сигарету в подрагивающих пальцах.
“Я больше не могу читать ее мысли.”
- Тебе не по себе, мышонок? Что-то не так?
- Меня немного знобит.
- Это от недосыпа. Все же что-то не так? Тебе плохо?
- Знаешь, если бы ты сделал что-то не так со мной, ты бы это уже знал. Но ты все сделал очень, очень хорошо. Ты делал то, чего я хотела, даже не осознавая до конца, что хочу этого. Правда. Мне было хорошо с тобой.
“Я больше не могу читать ее мысли!”
- Было?
- Было.
“Что-то очень не так. Я не чувствую, что именно. Ее другой парень? Что-то, что ее связывает?”
- Ты, видно, очень устала теперь. Давай вздремнем. Часа полтора у нас есть. И перестань курить. Тебе это ни к чему, раз не умеешь
- Хорошо, не буду. Давай вздремнем.
Я заботливо укрыл Машу одеялом и поцеловал ее в волосы. Душистые волосы.
Когда я проснулся, купе было пусто! Недовольный проводник торопил меня. Маша мне приснилась? Не может быть!
Я выскочил на перрон, не застегнув куртку, не застегнув дорожную сумку. Снующая толпа в утреннем сером свете. Я бросился к вокзалу. Там... Нет, там нет! Наверно, пошла не через вокзал, а слева, через ворота. Туда, туда! Пар от дыхания, тяжелая голова от бессонницы вторые сутки подряд - все к черту!
Вот она! Садится в такси! Там и мрачный Валера, хмурый, зеленый.
- Маша-а-а! Стой!
Мужик, с дороги! В сторону, мать твою!
- Маша-а-а! Стой! Подожди!
Оглянулась в растерянности. Такая бледная в этом пасмурном свете. Такая растерянная. Синева вокруг глаз. До нее метров сто - бесконечная, вязкая стена сырого прохладного воздуха. Асфальт вздымается навстречу. Питер, чужой ты все-таки, и твои мостовые не помогают мне.
Метр за метром. Почему она садится в такси?! Стой же! Маша, как ты прекрасна, я не понимаю, почему ты садишься в эту ржавеющую желтую уродину. Прости, я не мог больше читать твои мысли, потому что очень устал. Иначе я бы просто привязал тебя там, в купе. Маша, не делай глупостей! Я пущу побоку свои дела. Мы с тобой будем бродить вдоль каналов. Мы будем смотреть на стальную воду со стрелки Васильевского, мы будем гулять по желтеющему и хрустально-прозрачному Летнему саду. Вечером мы будем ужинать в ресторанах на Невском, мы будем ходить в театр и если захочешь - в питерские клубы, слушать джаз и альтернативу. А потом, до того, как разведут мосты, мы будем уезжать в Гавань, и я буду повторять вчерашнюю ночь раз за разом. Не повторится?!
Кажется, махнула мне рукой. Я отстал на десяток метров, не больше. И остался.
И тогда я услышал (от Маши):
То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует.
То в инее ярком блеснет,
Почудится в дреме левкоя...
Но верно и тайно ведет
От радости и от покоя.
Умеет так сладко рыдать
В молитве тоскующей скрипки,
И страшно ее угадать
В еще незнакомой улыбке.
Это стихотворение называется “Любовь”. Маша, я найду тебя. Через наших попутчиков и этого зеленого Валеру. Хотя нет. Ты права. Надо взвесить, стоит ли: ведь, встретившись вновь, мы можем расстаться после уже навсегда, а так ты останешься со мной, с кем бы ты ни была на самом деле. И, потом, ночь, когда я впервые штурмовал тебя, уже вряд ли повторится, это так. Но самое ужасное: может случиться, что мы будем вместе, а я больше не смогу читать твои мысли.