https://echo.msk.ru/blog/odin_vv/2296426-echo/
Палач
Когда я об стену разбил лицо и члены
и все, что только было можно, произнес
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток".
Он сказал мне: "Приляг,
успокойся, не плачь, -
он сказал: - Я не враг,
Я - твой верный палач.
Уж не за полночь - за три.
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
работать вдвоем".
Раз дело приняло приятный оборот -
Чем черт не шутит - может, правда, выпить чаю?
- Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.
Он попросил: "Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое -
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.
И не людям, прости, -
Счет веду головам.
Ваш удел - не ахти,
но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотрю делово -
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого".
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
"Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой".
И я избавился от острой неприязни
и посочувствовал дурной его судьбе.
"Как жизнь?" - спросил меня палач. - Да так себе... -
Спросил бы лучше он: как смерть - за час до казни.
- Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
хорошо б подмели,
Чтоб моя голова
не валялась в пыли.
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
- Спасибо! - Что вы! Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет, - у нас ковровые дорожки.
Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.
Он шепнул: Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу - помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: "Остановись, мгновенье, -
чтоб стоны с воплями остались на губах!
- Какую музыку, - спросил он, - дать при этом?
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
Будет больно - поплачь,
Если невмоготу, -
Намекнул мне палач.
- Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
"Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил".
Развлек меня про гильотину анекдотом,
назвав ее лишь подражаньем топору.
Он посочувствовал французкому двору
и не казненным, а убитым гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
- Раньше, - он говорил, -
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
и губил свой талант,
а на этом посту
повернулось на лад.
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
рубил, должно быть, для наглядности, рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, -
невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался.
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался
и об опричниках - особенно тепло.
Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал:
"Дескать, жертвы мои
все идут на скандал.
Ах, вы тяжкие дни,
палачева стерня.
Ну за что же они
ненавидят меня?"
Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно - и палач как добрый врач.
Но на работе до поры все это прячь,
чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь,
водой окатишь и поставишь Оффенбаха,
а он примерится, когда ты подойдешь,
возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.
Накричали речей
мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
пили чай, чай ничей.
Я совсем обалдел,
чуть не лопнул, крича.
Я орал: "Кто посмел
обижать палача?!"
Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло -
такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
согнал назойливую муху мне с плеча.
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
и образ доброго чудного палача.
