На момент описываемых событий Зеврану лет двенадцать.

Крылья для Ворона


Это была игра. Тальесин легонько подталкивал Зеврана в спину и говорил: «Беги». За спиной щелкал замок птичьей клетки, хлопали крылья, а дальше Зевран не видел и не слышал. Только ветер в лицо, пока он босой бежал по теплым камнем патио прочь от дома, протискивался между прутьями решетки, и дальше – по улицам и закоулкам.
Где-то в небе над ним кружил ворон. Зевран не мог разглядеть его в ярком синем небе, но знал, что птица ищет его.
Это была игра. Зевран убегал и прятался, Тальесин выслеживал. Зевран учился ускользать от преследования, быть невидимым, терпеливо ждать, внимательно смотреть и слушать.
Каждый раз эта игра заканчивалась тем, что над ухом каркал ворон. Черные, блестящие как бусины, глаза птицы внимательно смотрели на беглеца.
Ворон получал от Тальесина кусок сладкой булки, Зевран – трепку.
Ворон всегда знал, где найти маленького эльфа. Зевран ненавидел и боялся птицу.
Ворона звали Гаэтан.

* * *
Тальесин был не таким маэстро асесино, как другие. Он много ездил по Антиве, не только потому что выполнял заказы. Он искал новых рабов для гильдии - высматривал, покупал.
Совсем неудивительно, что Зевран не помнил, в каком городе родился. Но когда он с Тальсином въехал в Лос Фарридос, глазам вдруг стало больно. Он уже видел эти деревянные дома, сплошь из потемневших сосновых бревен, помнил сладкий запах смолы и то, как она, янтарная, застревала на зубах. Он знал, широкая деревянная лестница ведет с площади на рынок. А за рынком широкий ручей и старый лес.
Лос Фарридос жил лесом, горел вместе с ним во время пожаров и снова отстраивался пахучим сосновым тесом. Когда-то лес принадлежал долийцам, и те, кто просил покровительства старых богов, удачной охоты и спасения от огня, вырезали на своих домах изображения деревьев.
Зевран помнил Лос Фарридос. Отсюда его увезли Вороны, и здесь он спрятал самое главное сокровище, какое только могло быть у мальчишки-сироты.

Зевран тихонько приоткрыл окно и сделал несколько бесшумных шагов к соседней комнате. Остановился, прислушиваясь. Тальесин говорил с незнакомыми вооруженными людьми. Они не были Воронами, просто наемниками.
Мужчины говорили о долийском клане, вернувшемся в лес.

Зевран послушал бы еще, но нужно было спешить. Он забрался на подоконник, чтобы спрыгнуть на крышу сарая внизу. Оглянулся напоследок.
Гаэтан дремал в клетке, накрытой ширкой шалью.

Он снова бежал. Но сейчас сердце билось, как безумное, не от страха, а от предвкушения радости. Мимо знакомых домов, мимо запущенных садов, мимо резных деревьев и лотков с мелкой лесной малиной и ежевикой.
А потом он остановился как вкопанный. Этот дом стоял, как и раньше. Он не приснился, не был фантазией тоскующего мальчишки.
Трехэтажный особнячок, где жили веселые женщины, где по ночам никогда не спали, а днем – наоборот.
Зевран стоял и смотрел. Под самой крышей, среди пыльного старья, было спрятано его сокровище.

Он прокрался по сонному особняку незамеченным, даже Тальесин был бы им доволен, будь он здесь. Хотя хотелось – громко хлопая дверями, как раньше, когда он был совсем маленьким. Чтобы веселые женщины ловили его, желая отшлепать, а он уворачивался и прятался за широкими юбками.
Лестница, ведущая под крышу, была заперта, и пришлось ползти по горячей крыше, а потом он ободрал руки на карнизе, протискиваясь в узкое чердачное окошко.
Под самой крышей было жарко, от пыли чесался нос.
Зевран встал на колени перед обломками кровати, заваленной тряпками, и просунул руку под доски. Ему казалось, что он забыл, как дышать.
Но под досками по-прежнему лежала жестная коробка. В жестянке - свернутый холст. В свернутом холсте – кожаные перчатки. У женщины, которая их некогда носила, была маленькая рука. Зевран натянул одну перчатку, прижал к лицу и вдохнул полузабытый запах.
Все это напоминало сны, которые он видел постоянно. Но сейчас все было взаправду.
Перчатка пахла старой кожей и пряностями. Солнечные лучи пробивались сквозь ставни. Не было ни печали, ни тоски. Было солнце, полуденная дремота, сладкая смола на досках. Была теплая мамина перчатка, словно женщина, которая некогда ее носила, вовсе не умерла, а держала в руке ладонь своего сына.
Он снова был дома.

Каркнул ворон.
Зевран не открывая глаз, дышал тонким пряным запахом кожи.
Ворон каркнул еще раз. И на плечо легла тяжелая рука.
- Ты ушел без разрешения. Это двадцать ударов ремнем, - сказал Тальесин. – И отдай мне то, что ты украл.
- Я не украл, это мое.
Зевран спрятал руки за спину, как будто это могло помочь. Гаэтан сидел на плече Тальесина и косился черным глазом.
- У тебя нет ничего своего. Ты принадлежишь Воронам. Ты принадлежишь мне.
Это был первый урок Тальесина, Зевран его помнил. Еще он помнил, что неподчинение приказу с первого раза – еще пять ударов.
Мамина перчатка грела руку. От ее запаха все еще кружилась голова. И отдать – хуже чем предать.
- Не отдам. Это – мамино. Можно мне здесь оставить?
- Нет. Отдай сам, я сожгу.
Зевран крепче сцепил руки. У Воронов нет ничего своего. Их воспитывают рабами.
- Малыш, - Тальесин погладил его по щеке, - незачем хранить память о какой-то эльфийской шлюхе.
Зевран опустил голову.

Тальесин знал, что мальчик упрям, но не глуп. Он согласится и отдаст сам.
И он не ожидал оглушительного удара в живот упрямым эльфийским лбом.

* * *
Площадь, рынок, ручей – Зевран не помнил и не знал, как быстро он убегал прочь. В глазах было темно, он никак не мог отдышаться, стоя на четвереньках. Только потом он понял, что вымок – видимо, в городском ручье, и что потерял одну перчатку – ту, что сжимал в кулаке, а потом… Зевран не знал. Но вторая по-прежнему была на руке. И Зевран не согласился бы ее снять, даже если бы ему пригрозили отрубить руку.

Он сел на землю и огляделся.
Он был в старом лесу. Высокие сосны покачивались и скрипели над головой. Воздух казался золотым.
Хотелось пить. Зевран пососал мокрый рукав рубашки.
Он понял, что не жалеет ни о чем. Это для них, для Воронов, есть только рабы и шлюхи. Но теперь он ушел от Воронов, и он свободен. Свободен умереть, как ему вздумается.

Зевран не знал, куда идти, и он пошел вперед.

* * *

Долийцы нашли его, когда он уснул, свернувшись калачиком в ельнике. Неразговорчивые татуированные мужчины вели его сквозь лес, Зевран зевал и спотыкался. Это снова было похоже на сон. Но впереди горел большой костер, него смотрели лица в темных и светлых узорах, и, казалось, огромные статуи за спинами долийцев все знают о мальчишке-бродяге.
Женщина со светыми волосами и резкими чертами лица заговорила с ним по-антивански. Она говорила резко, отрывисто. Все почтительно молчали, слушая ее.
Зевран смотрел на нее снизу вверх, не понимая, что от него хотят. Хранительница пугала не меньше каменных богов.
- Откуда это у тебя? – женщина держала в руке перчатку – ту самую, которую Зевран потерял.
- Отдайте! – звонко и непочтительно крикнул он, сразу очнувшись. – Это моей матери. Отдайте!
Он взахлеб заговорил. О Воронах, о Гаэтане, о веселом доме. Об эльфийской шлюхе и ее перчатках. О Тальесине и его уроках.
К Хранительнице подошел мальчик. Он тоже был светловолос. Женщина, слушая, обняла его одной рукой и прижала к себе.
Зевран сразу понял, что это ее сын. И он продолжал рассказывать быстро и горячо в надежде получить обратно мамину перчатку.
Потом наступила тишина.
Хранительница выглядела совсем усталой.
- Ты не знаешь этого, мальчик, но я скажу. У каждого рода есть свои знаки, их наносят на оружие и одежду. Перчатки твоей матери я бы не перепутала ни с какими другими. Ведь она была моей сестрой.
И хотя голос женщины звучал печально, Зевран подумал, что сейчас он, наверное, счастлив. Он не надеялся, но увидел долийцев. И он нашел тех, кто знал его мать, и тех, кто близок к ней по крови. И у него есть не совсем родной, но брат.
Зевран несмело улыбнулся.
- Дай мне вторую, - тихо попросила хранительница. И Зевран, сняв ее, протянул женщине.
Точно таким же движением, как и Зевран, она прижала к лицу перчатки, уткнулась в них, вдыхая запах.
Она помнит, она знает – Зевран чувствовал, как благодарен за это.

А потом женщина скомкала перчатки и швырнула их в костер.
- Эльфийская шлюха, - сказала она по-антивански и пошла прочь. Лишь на мгновение Зевран оцепенел.
Он бросился к огню, но его повалили на землю. Он молча и бессмысленно отбивался от хватки взрослого мужчины, затем его увели в какой-то шатер.
Было совсем поздно.


Таэрин, так звали сына хранительницы. Утром он принес Зеврану кусок лепешки и горячий травяной отвар.
- Мама плакала и молилась всю ночь, - сказал он на антиванском, смягчая гласные, как в долийском.
Зевран не мог ни плакать, ни говорить. У него словно комок в горле застрял. Он молча поел. Таэрин сидел рядом, пытаясь говорить на неродном языке, потом перешел на родной, и это было похоже на песню.
Слушая певучую речь, Зевран немного смирился со своей потерей.

Больше не будет уроков Тальесина и ворона Тальесина. Больше не будет никаких Воронов.
Он жив и свободен. Он в родном клане. Он больше не раб.

Где-то каркнул ворон.
Зевран осторожно поставил кружку с кипятком. Под пологом стояла большая черная птица.
- Нет, - неверяще сказал Зевран. И в отчаянии закричал: - Нет!

Птица взмахнула крыльями и взлетела.
- Вам нужно уходить, - севшим голосом сказал Зевран Таэрину. – Здесь Вороны.
Теперь он понимал, что хотели вооруженные люди от Тальесина. Они наняли гильдию, чтобы избавиться от долийцев, осевших в старом лесу Лос Фарридоса.

Таэрин не понимал и улыбался.
Он улыбался и не понимал, когда Зевран, вскочив, потащил его прочь из шатра, к хранительнице.


* * *

Клан был уничтожен в считанные дни.
Никто не может противостоять Воронам.

Таэрин не знал, как погибла его мать и, может, это к лучшему. Зевран держал его за руку, пока они сидели в яме для пленных вместе с другими детьми и подростками.
Он совсем ничего не знал о сыне сестры своей матери. Они даже толком не могли поговорить. Таэрин не хотел.

А Зевран знал, что их теперь всех ждет, и он никак не мог утешить Таэрина.
Только держать его за руку, пока их не разлучили.

* * *

Их подняли из ямы. Вокруг вертелись работорговцы.
Тальесин рассматривал маленьких долийцев, выбирал добычу для себя. А на плече перебирал цепкими когтями Гаэтан.

- Никуда не годится, - громко сказал кто-то за спиной.
Зевран оглянулся. Высокие бородачи ощупывали тело Таэрина.
- Совсем дикий, никуда не годный. Плохой из него будет раб, непослушный.
- Зато шлюха хорошая, он красивый, - предложил со смешком второй. Он стоял совсем близко к пленнику.
Зевран видел – все случилось слишом быстро. Таэрин резко вытянул нож из-за пояса бородача. И – никто даже ничего не понял – провел лезвием по своему горлу.
Зеврану на мгновение показалось, что Таэрин улыбнулся ему.
Но это только показалось.

* * *

Дни тянулись долго.

Зеврана выпустили из клетки. Шрамов на теле стало больше.
Ему было все равно.
С апатией, охватившей Зеврана после всего случившегося, даже Тальесин ничего поделать не мог. Он просто наблюдал, как эльф сидит, нахохлившись, на полу перед клеткой Гаэтана.

Птица смотрела на эльфа. Эльф смотрел на птицу.

Это было так просто – свернуть шею ворону. Взять и свернуть.
Зевран протянул ему кусок сладкой булки.
- Ты ужасно глуп, Гаэтан. У тебя есть крылья, а ты по-прежнему раб.

А потом Зевран пришел к Тальесину.
Маэстро асесино стоял, скрестив руки. И Зевран понимал, что больше не боится его.

- Я буду учиться дальше, маэстро асесино. Я буду лучшим Вороном в гильдии. И однажды я улечу от вас.

Тальесин засмеялся. Зевран засмеялся в ответ.
Он чувствовал себя свободным.

(конец)

Неправильный эльф

Если бы не уроки религиозного воспитания в Церкви - обязательные для всех воронят старше одиннадцати лет (не из особой религиозности мастеров, разумеется, просто - что ж это за убийца, неспособный понять и просчитать любую цель, в том числе и из священнослужителей) - идея побега никогда не пришла бы в Зевранову голову.
Он родился рабом. У него всегда был хозяин. Он привык к тому, что вороны - вездесущи, и смысла бежать - нет, все равно найдут.
История того, как однажды девчонка - рабыня (девчонка!) - решила и смогла и изменила мир, несмотря и вопреки всему, поразила его как удар кованым каблуком под дых.
Можно, значит. Можно. Попытаться. И выиграть. Даже если ты родился ничем.
Она, конечно, погибла, но это ведь потому только, что ее предали. Его некому было предавать - у него не было ни семьи, ни друзей. Создатель его не поддерживал - но ведь и цель его была куда проще.
Всего только выйти из общежития незамеченным, выйти из города незамеченным, добраться до леса незамеченным и найти лесных эльфов.

Нашел.


Патруль клана обнаружил его однажды ночью на дереве - Зевран к тому моменту бродил по лесу уже неделю и порядком отощал.

Это было первым поводом для смеха и шуток.

Ну как же - эльф! чуть не умер с голоду!! в лесу!!!

И правда очень смешно. Правильный эльф никогда не умрет от голода в лесу, даже ранней весной, потому что у правильного эльфа всегда с собою лук и стрелы, а если вдруг их нет по какой-то случайности (трагической, конечно), то он знает как их сделать. Даже если ему двенадцать лет, и лес до того момента он видел лишь пару раз - как темную полосу за стенами города.

Зевран, впрочем, лишь пожимал плечами и, когда потешались над ним, смеялся сам.

Потому что - это ж надо было так лохануться. Не подумать о том, как добывать пищу в весеннем лесу, когда ни трав ни грибов еще нет, по идиотски забыть про лук, который, конечно пришлось бы воровать из общей оружейной, да и из города сбежать с палкой в собственный рост гораздо сложнее, чем без палки, но... Короче, сам виноват, Зевран, и нечего тут.

Между прочим мог бы и научиться ловушки ставить - даром что мастер Орсини говорил: такие чуткие пальцы и такая ловкость - самое то для ловушек и замков. Но ему всегда больше нравились яды. Мастеру Лоренцо было не важно, кто его ученик - эльф, человек или паук на двух ногах. Мастеру Лоренцо были не важны количество лет, смазливая физиономия и необходимость подставлять скамейку для работы за верстаком - были бы усидчивость, внимание и осторожность. Шумные самоуверенные силачи не выживали у мастера Лоренцо.

Вот и сиди теперь со своей сотней никому не нужных ядов.
Правильные эльфы все знают как ставить ловушки. И никогда не отравляют стрелы.

Им не нужно. Правильные эльфы бьют ворона в глаз с сотни шагов. Или с двух сотен. В общем, из далекого далека, когда и ворона-то не видно, не то что его глаза. Но правильные эльфы - они чувствуют.

Это было вторым поводом для шуток.

Ну как же - эльф! целых двенадцати лет!! и стреляет хуже детей!!!

Учили Зеврана с пятилетками. Учитель еле сдерживал веселье - и Зеран его понимал вполне. Взрослый парень, мускулы какие никакие есть, в его возрасте уже охотниками становятся - и орда ребятишек вокруг. Ну смешно же.
Пятилеткам, в отличие от учителя, смешно не было - они серьезно, с сознанием своей великой ответственности показывали ему, что он опять сделал не так и как правильно. Он был им благодарен. И немного завидовал - совсем чуть чуть, зависть - глупа и бесполезна, но так, оттенком, привкусом, отголоском - ах если бы... если бы... если бы у меня в пять лет был лес - и свет - и воздух - и еды сколько нужно - и свобода без страха...

Да, тогда бы он вырос правильным эльфом. А не вот таким, ничего не умеющим. Он ведь даже волков убивал неправильно, портя шкуру. Деревянные кинжалы странно лежали в руке, сбивая натренированные движения непривычным балансом, хотя резали они не хуже лучшей стали.

Это было третьим поводом для смеха.

Ну как же - эльф! не умеет охотиться!! и даже ходить бесшумно не умеет!!!

На это Зевран криво улыбался. Он умел ходить бесшумно - он был бесшумней тени - на камне брусчатки, на мраморе дворцовых полов, на утоптанной земле. Но не здесь, не на траве, прошлогодней листве и сухих ветках, среди кустарника и молодой проросли.
Этому он учился отчаянно - но чувствовать лес как те, кто в нем родился, ему не было дано. Как ни жаль.

Будешь свежевать туши, сказали ему, раз в охоте от тебя пока никакого толку. И стальные ножи как раз на дело сгодятся.
Он только кивнул.
В охоте от него и верно толку не было почти никакого, а тут можно и поучиться новому - свежевать туши воронят не учили. Но ему отчаянно жаль было тупить свои кинжалы о ребра оленей. Кинжалы ему достались с кровью и болью, он выбил право на личное оружие у двадцати воронят своей группы, и подтвердил в бое с младшим полным Вороном.

Он получил кинжалы и право на татуировку - и выбрал одну из тех, которые украшали давно отобранные у него перчатки матери. Кто же знал - что право на валеслин нужно заслужить, что это ритуал... и кто, в самом деле, дернул его за язык сказать правду, что татуировку ему сделал мастер - человек в порту Антивы. Мог ведь и соврать? мог. Конечно мог - сказать что был ритуал, и что делал ее эльф в гетто. Посмотрели бы презрительно, но все же - не так.

Ты никогда не получишь настоящий валеслин, сказали ему, потому что твоя кожа уже осквернена. Они были серьезны и печальны, а ему хотелось смеяться. Эх, если бы вы знали, насколько моя кожа осквернена! и не только кожа, кожа - это мелочь. Вы бы никогда не подпустили ко мне пятилеток, если бы вы знали - но вы не узнаете, все таки я хотя бы чему-то тут научился. И я никогда не буду правильным эльфом - это я тоже уже понял. Но - плевать. Быть неправильным эльфом в лесу, на свободе без страха все же лучше, чем быть правильным вороном в клетке.

А свежевать туши... ну кто-то же должен это делать, верно?

И он бы остался. Насовсем. Но...

Ты не долиец! сказал ему ученик хранителя клана. Ты порченый. Ты отказываешься принять веру предков.
Да я не отказываюсь, сказал ему тогда Зевран, просто... не верю я в них. Но я хочу поверить. Правда.
Порченая кровь, сказал ученик хранителя клана. Истинный долиец поверил бы сразу. Истинный долиец чувствовал бы сердцем.
Ну нету у меня сердца, подумал Зевран, нету, вырезали. Так получилось.
Я долиец, сказал он вслух. Вы же знаете. Я же рассказывал.
Твоя мать была неправильным эльфом, сказал ученик хранителя храма. Порченым. Истинная долийка бы умерла, но никогда не...

Он никогда не закончил фразу.

Он захлебнулся своей кровью - и был спрятан среди разделанных туш.

Когда труп нашли, Зевран был уже далеко.

Автор yisandra
Предупреждения: слэш, сетчатая точечная конструкция, отсутствие сентиментальных рыданий над, несомненно заслуживающей этого, жизнью проститутки и проституцией вообще. Бесстыдное домысливание фактов, устроение антиванского публичного дома выдумано из головы, куча допущений, ООС… В случае резкого расхождения с некими неизвестными мне фактами канона (что вполне возможно), рекомендуется списать это на АУ, и жить долго и счастливо.
Я исхожу из того, что на конец игры возраст Зеврана – 29-30 лет, ГГ – 20-21, Эйла – 27-28 соответственно. Это одно из допущений. Летом в Антиве очень жарко. Это ещё одно допущение.
Сходство имён Эйла и Эйка сделано сознательно, простите, если это неудобно.
Вы помните про перевёрнутую карту?
Да, и базовое допущение. Оно деликатное. читать дальше
Текст может быть сложным для восприятия, поскольку присутствует хронологическая мозаика. Если вам показалось, что вы заблудились – взгляните на цифру в начале кусочка.
Кроме того текст дважды полностью переписывался, посему возможны ашипки. Если что – прошу прощения.


Шлюхины дети.

3.
- А если меня попробуют не пустить, то я… - Эйк Табрис на миг задумался и тут же неприятно улыбнулся. – Ох, что я сделаю, что сделаю! Это богоспасаемое заведение навеки запомнит визит Серого Стража! На руинах придётся устанавливать мемориальную табличку!
Зевран усмехнулся и комично-церемонным жестом подал ему руку. Пальцы у Эйка были тёплые и подвижные, и они возбуждённо вздрогнули, когда Зевран, переводя Табриса через порог, интимно, с мягкий язвящей ноткой сарказма, шепнул ему:
- Добро пожаловать в «Сад удовольствий»…
Не из-за слов, о нет. Просто у Эйка на редкость чувствительный слух, и некоторые интонации действуют на него излишне сильно.

***
Зевран сам был удивлён, обнаружив что «Сад» всё ещё существует и даже более чем процветает.

Он никогда не хотел вернуться сюда – ни из ностальгии, ни ради мести. И сейчас не испытывал сильных чувств – ни хороших, ни дурных – разве что незначительное праздное любопытство. От того мальчика, который родился в этих стенах, его отделяло слишком многое, чтобы смазанные воспоминания детства могли влиять на что-то. Им было просто не к чему в нём – нынешнем - взывать.

Он не собирался вести сюда Эйка. Это произошло случайно - внезапный, беспричинный порыв – и показалось хорошей идеей. Табрис очень молод, даже юн, и с юным пылом предаётся любви, в искусстве которой для него ещё столь многое неизвестно… и заманчиво, как всё неизвестное. Он всё порывался посетить денеримскую «Жемчужину» отнюдь не по делу, но не сложилось. Наверное, сходить с ним в «Сад удовольствий» окажется забавно…

***
Вечер только начался, зал не был заполнен и наполовину, большинство «леди» скучали без кавалеров, лишь под двумя из пышно изукрашенных ламп наблюдалось оживление. Да, дела у заведения явно шли отлично – в дни детства Зеврана хозяйка не могла позволить себе живой оркестрик, пусть и небольшой, но отменно сыгранный.
Может быть, со стороны Эйка отправиться в бордель прямо в броне Серого Стража, было неоправданным эпатажем, но сейчас это оказалось даже удобно, сразу задрав рейтинг новых посетителей в глазах местных тружениц. Серых Стражей в Антиве уважали.
Зевран потянул Эйка за стол в углу, под маленький неяркий светильник – удачное место, чтобы наблюдать за залом, держа на виду все входы в помещение, и не привлекая излишнего внимания. И, так, между прочим, за спиной – стенка. Задрапированная мягкой тканью сочного цвета, но вполне надёжная.
Как только гости опустились на стулья (больше всего напоминавшие будуарные пуфики, к которым зачем-то приделали высокие спинки), со стороны стойки с напитками в их сторону скользнула девочка лет 12, грациозная как кошка-подросток и очень хорошенькая в форменных бархатных штанишках и жилетке. Она была слишком мала для «леди», и оказывала гостям иные услуги – за небольшую плату или угощение (которое, к слову, как и в любом борделе, стоило дороже, чем в самом дорогом трактире) предоставляла информацию о «леди», их рангах и ценах, а также принимала заказы у желающих накормить или напоить уже выбранную спутницу – или спутника.
Самые смышленые из таких детишек, вырастая, становились вовсе не шлюхами или куртизанками - о нет, берите выше! Талантливые администраторы, шпионы и осведомители, которыми так славится солнечная Антива, почти поголовно выросли при борделях.
- Доброй ночи, уважаемые, - сладко прощебетала девочка, согнувшись в избыточно почтительном поклоне. В её деле с подобострастием невозможно переборщить – любой посетитель заведения того ранга, какого был теперь «Сад», мог оказаться «очень важным человеком» инкогнито в поисках развлечений.
- Садись, милая, - Зевран бросил на стол монетку.
Девочка повторно поклонилась и без малейшего промедления вспрыгнула на третий пуфик со спинкой. Монетка шустро и как бы по собственной воле исчезла в рукаве её винно-красной рубашки.
Эйк одобрительно сощурился, оценив талант ребёнка. С такими ловкими руками она бы и на улице не пропала, надо полагать.
- Я впервые в борделе, - Эйк попытался состроить олений взгляд, но девочка ответила ему тем же, и какое-то время они соревновались в мнимой невинности. На равных. – Расскажи, а вот… вот это кто, например? – и он бесцеремонно указал пальцем на первого попавшегося из «леди». который уже нашёл себе клиента. «Леди» был симпатичный жгучий брюнет классического антиванского типа внешности, а лет хорошо если двадцати; клиент – сухопарый брюзгливого вида священник раза в два старше, рано начавший лысеть, но сохранивший крайне респектабельный вид. Клиент явно был из прижимистых – по мимике было очевидно, что он торгуется и недоволен расценками, к тому же перед брюнетом до сих не стояло никакой выпивки или закуски, а, учитывая как мастерски «леди» разводят своих гостей на угощение, это о многом говорило.
Девочка вкрадчиво замурлыкала, умело рекламируя брюнета. Эйк внимал, простодушно моргая, и задавал неуместные вопросы.
Зевран с улыбкой откинулся на спинку пуфика. Всё шло отлично, все вовлечённые в процесс получали удовольствие. Эйк любил иногда врубить режим «я простой, как три медяка, парень из эльфинажа, милый, неотёсанный, манерам не обучался, писать-читать не умею, поможите чем можите», его это развлекало. В бордельной девочке он, видно, нашёл понимающую душу. Что сказать, сошлись два вора-карманника… Зевран, будучи в первую очередь убийцей, и имея совершенно иные привычки взаимодействовать с миром и людьми, не был подходящим партнёром для подобного противостояния.
Зато он отлично подходил для другого, и в этом никто не мог составить ему даже минимальной конкуренции.
Поэтому Зевран не ревновал Эйка. Никогда.
Впервые в жизни у него была связь, дарящая чувство подлинной незаменимости.

***
Лето в Антиве – жаркая пора, ежегодно собирающая жатву недотёп и неопытных путешественников, не озаботившихся поберечься от солнечного удара.

Сейчас разгар лета, почти полдень – самое опасное и мучительное время.
Окно в комнате широко раскрыто, но воздух застыл душным комком янтаря и не движется. Несвежая простыня сорвана с высокой пышной кровати и грязным сугробом валяется на ковре.

На постели, откинув в ноги одеяло, спит рыжеволосая тонкорукая эльфийка. Завитые прошлым вечером, но успевшие уже почти полностью выпрямиться, рыжие локоны наполовину заслоняют покрытое испариной лицо.
Женщина спит тяжёлым, жарким и нездоровым сном – после бессонной ночи и вина, которое ей, пожалуй, не следовало пить. В изящных ушках – неснятые серьги: крупные фальшивые камни, длинные звенящие подвески...
Женщина хмурится во сне. Сейчас, после бурной ночи, в безжалостном свете дня, без обычного для неё макияжа, сглаживающего приметы возраста, она выглядит даже старше своих лет. Ей можно дать все сорок.
На самом деле Алиме лишь чуть за тридцать, и она – главная драгоценность «Сада удовольствий», «первая дама» среди «леди». У неё богатые влиятельные любовники, и она могла бы завязать с борделем и стать содержанкой в тот же момент, когда ей пришло бы в голову такое решение.

Драпировки занавеса, закрывающего дверь, идут волнами, и из-под тяжёлого бархата, поднимая ткань над головой, появляется ребёнок – мальчик лет хорошо если пяти. Эльф и, несомненно, сын Алимы – слишком велико сходство. При этом мальчик настолько же некрасив, насколько хороша собой Алима – маленький для своего возраста, с широким, как у лягушонка, ртом, оттопыренными ушами… и, в довершение всех бед, глаза разного цвета.
Впрочем, эльфийские дети часто хорошеют только с началом полового созревания, и есть ещё слабая надежда, что мальчик «перелиняет».

Прокравшись к кровати, он начинает трясти Алиму за белое плечо – сначала слегка, потом более настойчиво:
- Мама, маааам, мамочка! Проснись!
Женщина что-то бормочет сквозь сон, потом невнятно откликается:
- Милый, мамочка устала, она всю ночь работала… Дай мамочке поспать…
- Ну мааам… Поиграй со мной…
С мученическим стоном Алима, не открывая глаз, тянется рукой в тайник под днищем кровати, с третьей попытки нашаривает крючок, откидывает его, достаёт мягкий кожаный кошелёчек. Наугад вытряхнув из кошелька две монеты, она протягивает их сыну:
- На, милый… иди, развлекись… купи себе что-нибудь…
Глаза мальчика расширяются, он не в силах противостоять искушению невиданным богатством - быстро сгребает с тёплой ладони две совершенно настоящие, блестящие серебрушки и, помедлив, идёт к двери.
Голос матери догоняет его у самого занавеса:
- Эйлил!
- Да, мамочка?
- Купи себе поесть… не забудь… - произносит Алима и со вздохом засыпает, неосознанно подложив под щёку кошелёк.

- Ну что? – нетерпеливо интересуется стоявший на стрёме в коридоре старший товарищ. Он действительно старше – не меньше, чем на год – значительно симпатичнее и намного хуже одет. Откровенно говоря, его длинная рубашка явно перешита из старой женской, а штанов на нём нет вовсе. Впрочем, непохоже, чтобы отсутствие штанов его смущало.
Эйл молча показывает товарищу монеты.
- Ого, да ты молодец сегодня! - искренне хвалит товарищ, и треплет мелкого Эйла по и без того лохматой голове. Тот уже не скрывает довольную улыбку. Очень широкую. Пусть с ним не поиграли – но зато деньги…

***
- Эй, выблядки ушастые! – добродушно окликает их флегматичный дневной охранник, и бросает огрызком яблока в Зеврана, но тот сноровисто уворачивается и показывает человеку язык. – Куда шкандыбаете-то? Опять шляться?
- Ага! – гордо отвечает Эйл и оглядывается на Зеврана. Тот поднимает брови.
И они идут шляться.

Две монеты серебром – целое состояние для двух мальчишек, за которыми никто не присматривает и не ограничивает в желаниях.
Они едят горячий, свежий, только что испечённый хлеб, кормят остатками румяных корочек жирных голубей, а потом гоняются за глупыми птицами по всей площади, возмущая сонную тишину вымершего в честь сиесты города.

Самое жаркое время они пережидают в развалинах старой Арены Солнца за городской чертой, в компании многочисленных местных кошек, в тени наклонной плиты. Но сперва, пользуясь тем, что все нормальные люди, гномы и эльфы попрятались по домам, где пьют прохладительные напитки и держат ноги в тазике с водой, Эйл стоит на стрёме, пока Зев крадёт с чьей-то бельевой верёвки подходящие ему штаны. Вместе с верёвкой – сгодится вместо пояса, штаны всё же чуть великоваты…

Эйл гладит кошек. Наверное, это рискованно и негигиенично, но его это не волнует. Всё равно вечером его запихают в лохань с порошком от паразитов и мылом и вымоют целиком, вместе с головой, не обращая внимания на плач и возмущение. Это факт его жизни, неизбежный как рассветы и закаты, как ночёвка на кухне борделя под смех и музыку из зала, и как дневное шляние в компании Зева.

Когда жара начинает спадать, они возвращаются в город, покупают пояс к новым штанам – не кожаный, конечно, но из хорошей ткани в два ряда, вполне прочный на вид, а спустя ещё полчаса – сладкие печеные яблоки у флегматичного усатого торговца в широкополой соломенной шляпе. Едят их, торопясь и обжигаясь, потом останавливают разносчика воды и пью вволю.

На площади полно народу, женщины среднего достатка выводят на прогулку своих детей, те чинно кормят одуревших от такого обилия еды и внимания голубей. Зев и Эйл сидят на парапете фонтана и высмеивают ухоженных упитанных детишек, вынужденных париться в приличной одежде, и не способных и шагу ступить без пригляда и разрешения строгих мамаш.
Они болтают негромко – ещё не хватало, чтобы оскорблённые обыватели позвали стражу. Тогда ведь придётся сливаться отсюда, да ещё и в темпе, а в жаркий летний день так приятно посидеть у прохладной воды, и совсем не хочется куда-то бежать…

Они смеются – и в этот момент совершенно не завидуют своим сверстникам, кормящим голубей золотистым зерном.

***

Эйк уже купил девочке сладкой лимонной воды (по цене хорошего вина), и продолжал неустанно расспрашивать, перебрав большую часть одиноких «леди». Зевран наслаждался представлением, и не собирался вмешиваться.

- А вот это кто? – спросил Эйк, указывая на редкостно красивую платиновую блондинку, напоминающую тонкий цветок, выточенный из белоснежного мрамора. Сидя в окружении четырёх богато одетых мужчин, блондинка отстраненно принимала их ухаживания, а кавалеры наперебой предлагали ей угощение и пытались увлечь беседой. Зевран отлично понимал причину их стараний. По всему видно, женщина была из «первых дам» заведения – такие могут позволить себе выбирать клиентов самостоятельно, не оглядываясь на хозяйку. Когда ей покажется, что ухажёры потратились достаточно, она уйдёт наверх с одним из них. Прочим придётся утешаться в объятиях более сговорчивых «леди».

- Это Белая Роза, - муркнула девочка и начала петь дифирамбы блондинке. Она делала это весьма умело, и за почти час ни разу не повторилась, расписывая достоинства местных работников – Зевран специально следил. Из такой выйдет отличный бард, кстати говоря.
- Я бы хотел пригласить её, - простодушно сказал Эйк. – Это можно?
На нежном личике девочки даже на миг не возникло тени:
- Конечно, господин, но к сожалению, не сегодня. Я охотно передам ваше приглашение…
«…и скорее всего она откажет», - продолжил про себя Зевран. Некоторые вещи никогда не меняются. Впрочем, невелико горе – он хорошо знал профессионалок того типа, к которому принадлежала Белая Роза: привлекая мужчин мнимой холодностью и равнодушием, в постели они не представляли собой ничего интересного, а в обыденной жизни, все как одна, оказывались почему-то стервами и темпераментными истеричками.

Занавес, закрывающий дверь на лестницу, разошёлся, отодвинутый чьей-то рукой, и в зале появилось новое действующее лицо.


***


В конце концов они начинают дурачиться и толкаться, и в итоге оба оказываются в фонтане, откуда вылезают здорово освежённые, и отправляются обсыхать на чью-то крышу, и спустя пару часов их пытается изгнать оттуда крикливый молодой человек с чахоточным румянцем на щеках.

А потом происходит эпохальное событие. Их жизненный путь пересекается с медовыми коржиками.
Горячими, сладкими, только что с огня. Политыми сверху вишнёвым сиропом.

***

…Зев и Эйл во многих вопросах расходились во мнениях. Откровенно говоря, у них было куда меньше общего, чем может показаться со стороны, и имей хоть один из них какую-нибудь альтернативу, они бы, наверное, никогда не подружились.
Но одно чувство всегда объединяло их безусловно – любовь к медовым коржикам.

Однако судьба жестока и несправедлива, и к этому моменту в кармане Эйла звенело лишь несколько медяшек. Этого с трудом хватало на один-единственный коржик, что, как вы понимаете, слишком мало.

…Уличная торговка подозрительно оглядела мелкого, страшненького как чучело, эльфёнка, выросшего перед её лотком и доверчиво протянувшего ей пять медных монет. Получив коржик, он сделал жалобные глазки и робко попросил ещё один.
Возмущению торговки не было предела. Пока она громогласно разорялась насчёт наглых остроухих воров, второй ушастый засранец, прокравшись с фланга, сцапал столько коржиков, сколько удалось ухватить руками, и оба милых ребёнка бодро задали стрекоча.
Вслед им летели вопли лоточницы, отлично понимавшей, что, погнавшись за этими двумя, мгновенно лишится оставшегося товара:
- Мерзавцы! Ублюдки! Шлюхины дети!

***

Идея пойти в порт сама по себе была не слишком разумной, но перспектива есть любимые коржики, глядя на корабли, оказалась слишком привлекательна, чтобы удержаться.

Они, собственно, уже собирались благоразумно свалить, но их уже заметили. Местная шпана была, в основном, не намного старше, но куда злее. И отлично знала, что делать с потенциальными конкурентами, забредшими на чужую территорию.
Впрочем, Зевран не стал дожидаться, пока его начнут бить, ловкой подножкой уронил первого нападавшего поперёк переулка, схватил Эйла за руку, и они побежали. В отличие от портовых мальчишек, шлюхины дети ели досыта каждый день, и довольно быстро оторвались. Ни одна нормальная стая не станет преследовать добычу, которую нет шанса догнать – и силы потратишь, и останешься с пустым брюхом в итоге.

Они остановились только в трёх кварталах от «Сада» и, привалившись к растрескавшееся стене, принялись смеяться. За углом были рыбные ряды, и соответствующих запах, казалось, пропитал всё вокруг.

***

Вечерело, и надо было идти домой. Пройти через чёрный вход, подняться в комнату Алимы, которая, наверное, уже одевается для вечера, ходит по ковру в чулках, тонком подъюбнике и ажурном корсете, запудривая красную родинку на плече, и неизбежная лохань вытащена на открытый пол, и ковёр в этом месте аккуратно завёрнут… Когда они зайдут, Алима тут же пошлёт их в лохань и скажет, что они неизвестно где таскались, и назовёт их двумя поросятами... И велит мыться очень быстро.
Потом надо спуститься на кухню, поесть, и до утра сидеть тихо, а если и подглядывать за гостями, то только очень незаметно…

На самом деле Эйл очень устал за этот долгий счастливый день, и сонно моргает, пока они сидят на тёплом, почти горячем камне мостовой. Потом он лениво тянется и целует Зева в грязную щёку липкими и сладкими от мёда губами.

И они ещё какое-то время сидят и умиротворённо молчат, прежде чем встать и пойти домой.

***

Он не так уж изменился.

Просто вырос, вытянулся и научился подавать особенности своей внешности как божественную благодать.
Узнать его было легко – ещё бы, с таким букетом особых примет…

Сейчас ему никак не могло быть меньше двадцати семи, но он по-прежнему не выглядел на свой возраст. Уши всё также оттопырены – но теперь этого никто не замечает, потому что внимание отвлекается на бесчисленные серьги, которыми усеяны внешние кромки этих ушей от мягкой мочки до острого кончика хряща. У некоторых серёг – длинные подвески из узорного лёгкого металла или полудрагоценных камней – в комплект к точно таким же подвескам на заколках, скрепляющим мелкие косы в небрежно растрёпанной причёске. Волосы в детстве казались просто тёмными – теперь играют красивым оттенком рыже-каштанового – либо очень хорошая краска, либо долго подбирал травки, от которых оттенок стал заметен.
Рот всё такой же широкий – но губы столь идеальной, безупречно соблазнительной формы, что, один раз взглянув на них, невозможно не задаться вопросом: каковы они в прикосновении? каков их вкус?

И глаза, конечно же. Странные, с как бы вздёрнутыми вверх внешними уголками. Разноцветные – серый и чёрный.

Нет, Эйла невозможно было, не покривив душой, назвать красивым – слишком непривычное сочетание лишённых миловидной гладкости черт.
Но он обладал чем-то куда более важным, чем красота.
Он был экзотичен.

И, как любая экзотика, мгновенно и беспроигрышно вызывал самый жгучий интерес одним своим появлением – там, где самым привлекательным обладателям более обыденной внешности приходилось изобретать зачастую весьма сложные способы обратить на себя внимание.
Увидев его впервые – разве можно смотреть на кого-то другого?

- Пригласи его, - уже безо всяких игр, с внезапно прорезавшимися властными нотками, велел девочке Эйк, и та послушно направилась к Эйлу.
Эйк действительно никогда прежде не был в борделе иначе чем по делу, но он был вполне в состоянии оценить статус «леди», который спускается в зал последним и оглядывает помещение как свои охотничьи угодья. К такому лучше обратиться через девочку, которая за этим здесь и сидит.

Впрочем, до Эйла она дойти не успела – он уже присмотрел себе компанию, и, не дожидаясь приглашений и знаков, заговорил со скучавшей в одиночестве мрачной молодой женщиной. Она не была похожа на воительницу, не была одета как воительница – но симпатичное когда-то лицо пересекало три неприятных на вид шрама, словно следы когтей - и ещё один такой же шрам, если Зевран хоть что-то понимает в жизни, должен скрываться над искусно сделанным париком. Женщина подняла глаза на Эйла, нахмурилась, потом кивнула, и он сел рядом с ней.

***

Зевран не смотрел на него – уже нет. Это было ненужно.
Он не привык лгать себе, и понимал, что вернётся сюда позже и пригласит Эйлила – но не понимал зачем. Какой в этом смысл? Рассказать ему о себе, напомнить о совместном прошлом? Нет, конечно. В сущности, это была бы ложь. Что осталось в них от тех детей? Чуть меньше, чем ничего... разве что имена – но что значат имена, когда прошло уже больше двух десятков лет?
Ничего.
Что их связывает? Ничего.

…Тогда почему Зевран прямо сейчас, не сходя с места, предвидит их разговор: со всеми репликами Эйла, со всеми интонациями, гримасками и мельчайшими жестами – почему ему кажется, что он знает Эйла так, словно вырос вместе с ним, словно они провели все эти годы вместе?..

***

…В тот день Эйл появился бы в зале чуть раньше обычного, и сразу подошёл бы и сел с Зевраном
- Так и знал, что ты появишься, но думал, на раскачку у тебя уйдёт меньше времени, - сказал бы он вместо приветствия. Голос оказался бы приятный, и ему отлично подходило бы сопровождение из тихого перезвона и перестука подвесок в волосах при движении.
Зевран не задался бы вопросом, узнал ли его Эйл. Конечно, не узнал, и нечего тут думать. У Зеврана уши нормальной формы, а глаза нормального цвета – мало ли встречал Эйлил светловолосых эльфов в жизни? Да и что он может помнить о столь юном возрасте? Уж точно не лицо приятеля – тем более что лицо это по мере взросления могло измениться как угодно.
- Так уверен, что я к тебе?
- А что, я не прав и мне уйти? – тут Эйл сузил бы глаза и хищно улыбнулся. Зевран улыбнулся бы в ответ, и понял, что только что нашёл себе игру по вкусу.

Они бы обменивались небрежно обёрнутыми в шёлк колкостями какое-то время, откровенно наслаждаясь столь редкой – для обоих – возможностью бросить и принять подобный вызов в состязании в полную силу (и победитель получает всё).
Когда беседа закономерно дошла бы до обсуждения расценок, Эйл выразительно загнул бы красивую бровь. Зевран сделал бы вид, что чужая бровь продавила его сопротивление, и жестом дал бы понять тактично наблюдающей издали девочке, что ему и его спутнику надо выпить.
Эйл, в свою очередь, прикинулся бы, что слопал наживку. И начал бы рассказывать.
Зевран откровенно присвистнул бы, услыхав что за банальный минет с него намереваются слупить что-нибудь вроде 10 серебра.
- На любом углу это удовольствие обойдётся в 40 раз дешевле, - заметил бы он, входя в роль скупого клиента.
- Не сомневаюсь, - спокойно, с тихой скромной гордостью мастера, согласился бы Эйлил. – Но те, кого можно снять на углу, не умеют того, что умею я.
- О, продолжай, очень интересно…
- Тридцатка – час, восемьдесят – ночь.
- А у тебя губа не дура! – искренне восхитился бы Зевран. – Я даже не представляю, что ж ты должен уметь, чтобы стоить таких денег.
- Я умею всё, - заинтриговал бы довольный собой Эйлил, и поучающее поднял бы палец. – За одним конкретным исключением. Я не наношу и не принимаю увечий, но в остальном – нет ничего невозможного.
И он чуть наклонился бы к Зеврану, с торжествующей улыбкой игрока, задравшего ставки до совершенно неестественных высот, и ждущего, что соперник неизбежно спасует.
И, разумеется, Зевран не спасовал бы.

Может, ближе к утру Эйл поинтересовался бы, не собирается ли Зевран привести ему в компанию своего симпатичного друга-Стража?
Может быть, Зевран даже сказал бы ему, что друг-Страж отбыл в Ферелден – у Стражей есть дурацкая привычка спасать мир. Впрочем, у самого Зеврана сейчас занятия не более благоразумные: он, видите ли, пытается подмять под себя Антивских Воронов. Это безумно, но не больше, чем всю жизнь бегать от них по задворкам обитаемого мира.
- Я ещё навещу тебя как-нибудь, - улыбнулся бы на прощание Зевран.
- Знаю, что навестишь, - спокойно откликнулся бы Эйлил.

***

- Похоже, мне сегодня не повезло, - сказал Эйк, отводя взгляд от Эйлила и лукаво взглядывая на Зеврана.
- О, ну, кто знает – может, ещё повезёт? В карты, например? – отозвался Зевран, поднимая бровь.

Эйлил что-то говорил женщине со шрамами, и её поза постепенно становилась всё менее напряжённой.

***

Зевран смотрел на своего юного любовника, улыбаясь его шуткам, и чувствуя себя вполне счастливым. Он разобрался в своих эмоциях ещё в начале весны, и мог совершенно уверенно утверждать, что любит Эйка Табриса так глубоко, что на сравнимое по силе чувство у него едва ли когда-то хватит душевного огня.
Привязанность Эйка может оказаться непрочной, недолговечной, как случается порой с юношескими влюблённостями – но со стороны Зеврана такое невозможно.

Он смотрел на Эйка, и никакие ужасные противоречия не раздирали его сердце на части.

Он просто знал, что вернётся сюда позже.

Без Эйка.

***

КОНЕЦ.

— А вот наконец и непобедимый Серый Страж! Антивские Вороны рады приветствовать тебя — снова.
Наемник развел руки в шутовском поклоне, и Эйран крепче сжал посох. Он не торговался с убийцей: поймав взгляд Зеврана, он понял — нельзя оставлять этого надменного человека в живых.
Казалось, целую вечность назад маг-отступник поднял руки, читая первое атакующее заклинание, и вот теперь, когда бой закончился, и тело Талиесена лежало у его ног, он медленно окинул взглядом залитую кровью улочку. В Денериме было полно таких — тесных закоулков, в которых становятся бесполезны стрелы и двуручные мечи. Оскальзываясь на мокрых камнях, Эйран шел между тел — к своим. Алистер был легко ранен, и Винн квохтала над ним... Зев?
Эйран обернулся. Он прекрасно помнил, как убийца врубился в ряды своих бывших соратников. Он слышала его голос — привычные комментарии о боевых способностях противников, едкий смех... Когда он исчез? Его не было среди мертвых, эльф проверил несколько раз, и с каждым разом его поиски все больше походили на безумные метания. Когда Алистер подошел к нему и вздернул на ноги, отрывая от чьего-то тела, он даже не сразу понял, кто перед ним.
— Ты что, не слышишь меня? — с тревогой спросил храмовник. — Я зову, зову...
— Зев... — попытался объяснить Эйран: губы шевельнулись, из горла вырвался хрип.
— Ну что с тобой... подожди-ка, где Зевран?
Заметил... Эйран вывернулся из рук храмовника и снова начал рыскать среди трупов. Его руки стали липкими от крови, в глазах плавала пелена слез, мешающая видеть, и постепенно приходило осознание: если Зеврана нет ни среди живых, ни среди мертвых здесь, на этой улице, значит...
— Нет! — дикий, отчаянный крик откуда-то из живота. Так кричат раненые звери...
— Что, что случилось?
Винн. Эйран схватил чародейку за руку, пачкая расшитую мантию кровью.
— Они забрали Зева.
— О, мне так жаль, дорогой. — Искреннее огорчение на лице пожилой ведьмы едва не свело Эйрана с ума.
— Жаль? Тебе жаль?! Неужели ты не понимаешь, они забрали его, он у них, у Воронов!
— Да, милый, я понимаю, — спокойно откликнулась Винн, погладив долийца по плечу. — Мы будем молиться за него.
Некоторое время Эйран не находил слов, не зная, то ли влепить старой дуре пощечину, то ли шарахнуть ее молнией. Для профилактики маразма. Наконец он отвел ненавидящий взгляд от Винн и посмотрел на храмовника.
— Алистер! Мы должны его найти.
— Позволь тебе напомнить, — воин честно попытался воззвать к разуму Эйрана, — что сейчас Мор и у нас есть очень важные дела.
— Твоя сестра тоже не была важным делом, Алистер, — недобро напомнила эльф. — И мне плевать на Мор, пока Зев не будет здесь, с нами.
— А ведь я предупреждала тебя, что так и будет! — возмущенно фыркнула Винн. — Что однажды тебе придется выбирать между всем миром и любовником.
— Вот как? Он, значит, просто мой любовник? — Эйран до боли сжал кулаки. — Что ж, есть Алистер, он Страж и он поведет вас дальше. А я займусь спасением любовника.
— Не смей даже думать об этом! Он наверняка уже мертв, ты ничем не поможешь ему, только потеряешь время.
— Винн права, — подал голос Алистер. — Вряд ли Вороны оставят его в живых...
Эйран со стоном упал на колени. Никто, кроме него, не знал, что снилось Зеврану в Башне Круга. Он почти не сомневался в том, что Вороны забрали убийцу не для того, чтобы прикончить где-нибудь в сторонке. Как бы ни храбрился Зев, он панически боялся пыток. Потому что прекрасно знал, на что способны Вороны... И Эйран догадывался об этом. Разве мог он оставить своего убийцу один на один с этим кошмаром, бросить его?


Это был яд. Мечи выскользнули из пальцев, камни мостовой неожиданно оказались очень близко, его схватили и поволокли куда-то, он не успел ни позвать на помощь, ни предупредить...
Холодно, потому что одежды нет. Руки и ноги стянуты веревками так, что словно нет ни ступней, ни кистей. Не исключено, что уже и нет... Глаза не открываются, лицо тяжелое, к рассаженной губе прилипла прядь волос, и невозможность убрать ее сводит с ума. Их трое. Они насилуют его по очереди, вернее, думают, что насилуют. Я родился в борделе, дорогуша, и насиловать меня нужно мечом. Или палицей — тогда, может, и будет желаемый эффект. Неприятно, не более того. Они это знают, их это злит, поэтому у него сломаны пальцы на правой руке. Он это знает, потому что видел, как их ломали. Когда действие яда закончится совсем, когда его развяжут, он почувствует боль. Он это знает, потому что наблюдал такое со стороны.
А еще он знает, что никто не помешает им доставить его в Антиву, где, по их словам, все будет много, много хуже. Эйран не появится здесь, где бы это «здесь» ни было, как рыцарь в сияющих латах. Он, конечно, пылкий парень, но у него есть задачи поважнее, чем спасать шкуру наемного убийцы, во второй раз провалившегося с треском и блеском. Действие яда заканчивается, и, судя по всему, будет очень трудно удержаться от крика. Они ждут их, этих криков. Трудно сказать, что удовлетворит их больше — возможность поиздеваться над сломавшимся предателем или дополнительный предлог для насилия... Кричать или не кричать?
Под заплывшими веками вспыхивают яркие пятна — боль в искалеченных руках, в избитом теле. Его рвет, судя по привкусу, с кровью. Везде кровь. Эйрану не понравилось бы, как он выглядит сейчас. И хорошо, что он не увидит. Создатель, как же больно...


Эйран не сразу узнал в этом дрожащем создании своего нежного эльфа. Он лежал, свернувшись в комок, насколько позволяло истерзанное тело. Лицо — сплошное кровавое месиво, к ранам прилипли золотистые когда-то волосы, мокрые от пота. На отставленной в сторону руке сломаны пальцы, кости проткнули кожу. Обнаженное тело изрезано и покрыто синяками... Его даже не пытали — унижали скорее, преподавали урок. Он был в сознании, и, услышав шаги Эйрана, попытался отодвинуться, издав нечто, похоже на всхлип.
— Создатель, Зев, что они сделали с тобой, — прошептал долиец непослушными губами.
На какое-то время он забыл, что умеет исцелять, и просто стоял на коленях рядом с убийцей, протянув к нему ладони и не решаясь прикоснуться. Выручил Алистер, молча положивший руку ему на плечо. Надежное прикосновение привело юношу в чувство, но не вернуло силы. Несложное заклинание, знакомое даже самым юным ученикам Круга, не желало получаться. Когда наконец Эйран совладал с дрожащими руками и правильно произнес формулу, вышло лишь остановить кровь и, как надеялся эльф, снять боль. Он накрыл Зеврана своим плащом и снова принялся колдовать, но все никак не мог сосредоточиться.
Алистер раздобыл где-то воду и тряпки и принялся молча вытирать окровавленное лицо эльфа. Тот тихо и жалобно стонал, и это, похоже, было все, что он мог сделать.

Пришел... последняя внятная мысль перед тем, как сознание отказалось воспринимать происходящее. Голос был, были какие-то слова, но они не доходили до разума. Прикосновения причиняли боль. Нет, все было в порядке, Эйран хороший целитель, как все те немногие маги-долийцы, которых им приходилось встречать. Но он словно хватался за не прикрытые кожей нервы. Хотелось отстраниться, но получалось лишь глубже уйти в себя. Меня нет, малыш, не трогай, не мучай себя, оставь, у тебя есть другие дела.

Он не говорил. Способности мага к эмпатии сообщали Эйрану лишь о том, что перед ним — забитый зверек, сознание которого наполнено болью. Он сделал все, что мог, чтобы залечить раны убийцы, срастить кости и вправить суставы, но исцелить его душу не сумел. Зевран покорно шел вперед, когда его вели, ел, если кормили, но взгляд эльфа был пустым. Словно внутри него умерло что-то. Они оставили его в Редклиффе, и на душе у Эйрана скребли кошки. Он ничем не смог ему помочь, ничего не смог сделать, пришел слишком поздно...

Так тихо. В камине горит огонь, тело обнимает мягкая шерсть. И откуда-то изнутри накатывает — не память даже, что-то невыносимое, как будто внутренности скручиваются жгутом. На крики прибежала служанка, с ней два стражника. Помогли подняться с пола, девушка подала воды, поддержала голову. Холодная жидкость облила все изнутри, очертания предметов стали четче. Отражение в огромном старинном зеркале из массивной бронзы — бледное в зелень, ввалившиеся щеки, потухший взгляд. Да ты ужасно выглядишь, родной...
Они ушли вчера утром, но с ними — обозы, армия, значит, они идут медленно, и есть еще время привести себя в порядок. Шрамы будят воспоминания, но сейчас на жалость к себе нет времени. Его не было никогда, и не будет впредь. Не столь уж сложный выбор — умереть от стыда и отчаяния или жить дальше. Многое бывало, и хорошее в том числе. Есть Эйран, и ему нужна помощь. Плохо, что доспехи приходится подгонять наспех, и тело слушается не так хорошо, как хотелось бы, но кто заметит легкую скованность движений, которая так и так пройдет после хорошей разминки.
Хорошо бы Эйрану не пришло в голову броситься обниматься. С него станется, он очень пылкий мальчик...

— Посостязаемся на очки?
Эйран обернулся, не веря своим ушам. Зев? Словно ничего не случилось — такая привычная когда-то холодноватая усмешка кривит его губы, волосы собраны в аккуратный хвост на затылке, в руках — парные клинки.
Потом, после боя, после траура, после коронации, после суматохи празднеств маг собирался спросить Зева, что произошло, как случилось, что он оказался в Денериме, как вышло, что он нисколько не изменился... Он хотел знать, как убийца справился. Возможно, выслушать, если он захочет что-то рассказать, поделиться пережитым. Но эльф не дал магу произнести ни слова, прикрыв рот юноши исполосованной шрамами рукой. Он молча прижал долийца к себе, погладив по волосам. Потом, отпустив его, улыбнулся неожиданно мягко и сказал:
— Это лишь старые шрамы. Если не обращать на них внимания, они исчезнут. Наверное...

У Зеврана не было учеников. Он с легкостью показывал и объяснял, если его просили, всё, что умел сам, но ни с кем не брался возиться на постоянной основе. Зачем? Все равно до официальной присяги доживал только один новобранец из десятка.
Но, как водится, из этого правила тоже нашлось исключение. Имя ему было — Арнар. В меру симпатичный эльфенок, вылупившийся, похоже, из того же борделя, что и сам Зевран. С потрясающими рыжими локонами и пронзительно-голубыми глазами. Он ничего не спрашивал, но следил пристально, и это немного раздражало. Попытки привлечь его к лекциям наталкивались на затравленный взгляд и упрямое движение головой. Зев каждый раз лишь пожимал плечами — нет так нет, но парню явно было интересно. Наверное, не стоило забивать себе этим голову, тем более, что у Зеврана была другая проблема именем Ринна, но что-то в этом странном парнишке не давало ему покоя.


Подловить его удалось не сразу, но все же удалось. Арнар устроился на подоконнике общего зала и следил, как Зевран точит кинжал. Его взгляд был словно насекомое, ползающее по руке, только вот стряхнуть его не было никакой возможности.
Время от времени Зев поглядывал на мальчишку украдкой: непонятно, как ему удалось выжить до сих пор, но у каждого свои секреты, верно?
Минута текла за минутой, лезвие давно уже было заточено, и Зевран наконец поднялся и подошел прямо к Анрару. Тот, видимо, не успел перестроиться и дернулся сбежать слишком поздно: Зев успел перехватить его, уцепив за тонкое запястье. Бережно сжал, ощутив напряженные жгуты мышц на изящных косточках. Ага, вот в чем дело...
— Ну что, может, окажешь мне честь и поговоришь со мной? — спросил Зевран мягко. Арнар отвернулся, избегая пристального взгляда. — Не хочешь? Или не можешь?
Отчаяние в глазах мальчишки обожгло Зеврана. А, так ты немой, бедолага... Зев осторожно поднес руку к его лицу, коснулся острой скулы.
— Идем-ка со мной.


Он не сопротивлялся, и Зев отвел его в одно из своих любимых заведений весьма определенного толка. Он не слишком надеялся, что парень расслабится в привычной обстановке, скорее рассчитывал хоть что-то понять о нем. Арнар, казалось, успокоился, даже улыбнулся пару раз чуть нервно, прихлебывая вино.
Где-то через час Зевран забрал его из большого зала и, бросив на ходу маленький кошель служащему у стойки. В облюбованной им комнате ничего не менялось уже несколько лет — по его просьбе, даже цвет белья на постели и плотных занавесей на окнах. Арнар, кажется, понимал, к чему идет, но покорно сел на кровать и позволил Зеврану ласкать его, тем не менее, упорно уворачиваясь от поцелуев. Когда же Зев потянулся снять с него просторную, заношенную рубашку, дернулся прочь, но запнулся за ковер и упал. Зевран бережно поднял его, игнорируя неумелые попытки вырваться.
Мальчишка был выше, длинный, жилистый, и сил у него хватало, только вот опыта было маловато. Справедливо решив, что одновременно удерживать юркого пацана и ласкать его будет неудобно, Зев в несколько отточенных движений зафиксировал Арнара на постели ремнями, давно уже закрепленными на изголовье и в ногах как раз на подобный случай. Отличная выделка, мягкая и прочная кожа, нежно фиксирующая запястья и лодыжки так, что и не вырвешься. Зевран проверял лично.
Достав из-за голенища свежезаточенный кинжал, он аккуратно разрезал рубаху и штаны на парне — замену «порваной в порыве страсти» одежде можно будет потом найти в шкафу. Узрев открывшееся зрелище, с грустью покачал головой. Бледная кожа была сплошь покрыта шрамами разной степени давности. Любой Ворон мог бы похвастаться таким набором, но уж больно странный был вид у этих рубцов — словно кто-то резал именно кожу.
— Досталось тебе, малыш, — сочувственно произнес Зевран, наклоняясь к Арнару. Бережно собрал губами соленую влагу с висков. — Не плачь, все будет хорошо, вот увидишь.
Наверное, ни с кем еще убийца не был так нежен. Изучая дрожащее от напряжения и страха тело губами и кончиками пальцев, Зевран снова и снова ловил себя на том, как хочет найти того, кто так издевался над мальцом, и порезать его на лоскуты. Он терпеть не мог насилие, сама идея его доводила эльфа до белой ярости. Он шептал что-то ласково-утешающее в чуть оттопыренное заостренное ушко, гладил вьющиеся медные локоны, потяжелевшие от пота, и постепенно малыш успокаивался. В какой-то момент даже губы разжал, отвечая на поцелуй. Зев не торопил его, рассчитывая скорее раскрыть Арнара, нежели завести себе еще одну сексуальную игрушку.
Зеврану нравилось наблюдать за переменами в настроениях парнишки. Он уже не отдергивался, словно от ожога, от каждого прикосновения, сопел тихонько, пока Зев неторопливо знакомил его с прелестями минета, сдержанно прогибался, потом начал стонать. Когда Арнар кончил, Зев поцеловал его, слегка прикусив робко высунувшийся язык парня, улыбнулся, глядя в удивленные небесно-голубые глаза.
— Порядок?
Арнар прикрыл глаза, снова посмотрел на Зеврана, слабо улыбнулся, потянулся поцеловать. Остаток вечера и ночь Зев обучал мальчишку премудростям сексуального общения, мельком удивляясь, почему они прошли мимо Арнара. Его определенно насиловали, и не раз, били, судя по неровностям на ребрах и руках, часто и очень жестоко, и никому не пришло в голову?.. Хотя, с другой стороны, это Зевран умел улыбкой и наклоном головы расположить к себе кого угодно, а у Арнара были очень грустные глаза и он не мог говорить.
Как будто это первый эльф, которого постигла подобная незавидная участь...


Прошло всего несколько месяцев до того момента, как Зевран потерял своего молчаливого любовника. Арнар погиб во время штурма королевского дворца. Зев и сам выжил только благодаря невероятной удачливости, и смерть парнишки его не удивила. Он не был — из лучших. Не был оптимистом. Не был, в конце концов, создан убивать. Но его гибель больно резанула по гордости, и Зевран снова зарекся брать учеников.

— Ты выглядишь таким усталым, друг мой. Мне кажется, я знаю, что тебе нужно.
С любопытством наблюдая за метаморфозами, происходящими на лице Серого Стража, Зевран улыбается, хитро прищурившись.
— Лошадь? — выдавливает наконец воин.
Да уж конечно, лошадь ему подавай.
— Не поздновато ли?
Зев всегда оставлял жертве возможность почувствовать себя хозяином положения. Не потому, что этого требовала от него вежливость. Даже не потому, что он боялся быть отвергнутым — такого вообще не бывало. Просто, как это ни удивительно для наемного убийцы, он не любил насилия. Смерть должна быть чистой, а секс должен быть удовольствием. Больше — никто ничего не должен. Поэтому сейчас, завлекая немного сбитого с толку товарища, он не собирается тащить его в палатку насильно.


Рэилан — красивый и дерзкий подросток, эльф, как и сам Зев. Вороны покупают эльфов, потому что люди считают их привлекательными. И если с другими это довольно спорный вопрос, то про себя Зевран прекрасно знает, что это так.
Рэилан старше, а его взгляды недвусмысленны. Он, по мнению Зева, идеальный убийца: хладнокровный, расчетливый и безжалостный. Всего три года назад, когда Зевран вместе с несколькими другими эльфами оказался в крошечной комнатке в обществе будущих Воронов, Рэилан только посоветовал ему держаться подальше. Но со временем все изменилось, и теперь юный убийца не дает Зеву прохода. Его настойчивость отталкивает, как, впрочем, и презрительная усмешка, намертво приклеенная к красивому лицу.
Рэилан только что вернулся с задания, ужасно гордый собой: его сочли достойным сопровождать кого-то из старших. Он хватает Зеврана за руку и тащит куда-то, игнорируя молчаливые попытки вырваться. Маленькая конура, в которую с трудом помещается узкая койка и тумбочка, обладает только одним преимуществом: дверь здесь запирается изнутри. Рэилан толкает Зеврана на постель и поворачивает в замке ключ. Сбрасывая одежду, он смотрит на мальчишку каким-то безумным взглядом, и Зев невольно съеживается, отодвигается к стене.
Он не сопротивляется, прекрасно понимая, чем это может быть чревато. Не сопротивляется, когда Рэилан вытряхивает его из одежды и заставляет лечь лицом вниз. Не сопротивляется, когда тот, шумно дыша от возбуждения, пристраивается обжигающе-горячим членом к его анусу. И даже когда Рэилан входит в него, разрывая тело изнутри, Зев только стискивает зубы от боли.


— Тебя всегда привлекали мужчины?
Что за нелепый вопрос. Не все ли тебе равно, друг мой?
— Сексом следует либо заниматься хорошо, либо не заниматься вообще. Это мое единственное правило.

Рэилан двигается порывисто, сминая пальцами ягодицы Зева, проталкиваясь в него с отчаянной яростью. Неподвижно лежащий эльфеныш наверняка его злит, но Зевран зол не меньше. Когда, утомившись, Рэилан отстраняется от него, Зев лишь слегка поворачивает голову, словно ожидая развития событий. Рэилан за волосы вздергивает свою жертву на колени и притягивает к себе.
Зев обхватывает губами дрожащий член, чувствуя вкус собственной крови. Ладонь Рэилана с силой давит на затылок, а сам он подается вперед, и Зеву ничего другого не остается, как вобрать его в себя полностью. По возможности дыша и борясь с рвотным рефлексом, Зев подбирает губы и сжимает челюсти. Рэилан стонет, двигаясь все быстрее, и в момент, когда у Зеврана уже начинает кружиться голова от нехватки воздуха, кончает. Удовлетворенно выдохнув, он словно забывает о существовании Зева, опустившись на постель и вытянувшись во весь рост.

— Если говорить о моих предпочтениях, то мне больше нравятся женщины. Но я знаю, кто я. Если тебя это беспокоит, что ж, лучше выяснить это сразу.
Серый Страж, заинтригованный и очарованный такой непосредственностью, расплывается в улыбке.
— Не имею ничего против...

Убедившись, что Рэилан уснул, Зев устраивается рядом с ним и разглядывает лицо спящего эльфа. Расслабленные мышцы сделали его лицо нежным и по-детски трогательным.
Наклонившись к Рэилану, Зев целует его в высокий лоб, в резковато очерченные скулы, постепенно спускаясь к губам. Руки Зеврана скользят по теплой, все еще влажной от пота коже. Рэилан просыпается, удивленно отвечая на поцелуй. Зев смотрит ему в глаза и с безмятежной улыбкой произносит:
— Ты же знаешь, что я вырос в борделе?

— Я вырос среди антиванских шлюх и кое-чему у них научился. Поверь, ты не разочаруешься.
— Что ж, можно попробовать...


Он целует Рэилана, слегка прикусывая кожу, и тот сладко стонет в ответ. У шлюх можно научиться многому, если есть желание... Зев снова берет член Рэилана в рот, и тот постепенно набухает под его языком. Выпрямившись, Зевран садится на убийцу верхом и медленно насаживает себя на его член, шипя от боли. Рэилан приподнимается ему навстречу, бормоча что-то про маленькую шлюшку, но Зев не слушает его. Он двигается, постепенно наращивая темп, наклонившись к Рэилану, кусая его шею и чувствуя, как жесткие от мозолей ладони гладят его по спине.
Член Рэилана все еще пульсирует у него внутри, а по пальцам Зеврана стекает кровь из глубокой раны на шее. Неосторожно брошенные на пол ножны пустуют. Зев вытирает руку о простыню и поднимается, спокойно натягивает штаны, не заботясь о том, что бедра все еще влажные от спермы.
Обернувшись к своему первому мужчине, он наклоняется к нему и целует в лоб.

— Я не получаю удовольствия от убийства...
— Это не удовольствие как таковое. Ничего сексуального. Скорее ощущение власти, удовлетворение от того, что чужая жизнь в твоих руках.

Рейтинг: PG-13. Персонажи: Тальесин/Зевран. Жанр: G, POV Тальесинa.

In the Crows we do not have «friends», and yet here you are and> I can't help but consider you such
Zevran

Он смешной, этот эльфеныш — тощий, как уличный котенок, и такой же дикий. Говорят, рос в публичном доме. Могу себе представить это местечко — занюханный бордель в эльфятнике, с грязными шлюхами, с дешевым мутным элем в качестве выпивки и закуски. От одной мысли об этом передергивает. Но эльфеныш не выглядит особо забитым. Даже наоборот.
— Звать-то тебя как? — спрашиваю его.
Он стреляет в меня желтыми глазищами и упрямо поджимает губы. Я проверяю его, занося руку. Он делает полшага назад, но взгляд не отводит. Ага, битый, значит. Но не сломленный. Тоже мне, дитя улиц. Я все же отвешиваю ему подзатыльник — символически, чтоб знал свое место, и успеваю ухватить за ухо прежде, чем он сумеет удрать. Если кому-то кажется, что схватить мелкого и юркого, как угорь, эльфенка за ухо просто, пусть сам попробует это сделать.
— Ну что? — говорю спокойно, садясь рядом с мелким на корточки. Он обиженно сопит, хватается за мою руку, загорелая мордашка пылает, в глазах толпами носятся демоны, и я понимаю, что возни с ним предстоит много. — Общаться не будешь?
Пока он принимает решение, я рассматриваю его. Весьма колоритный представитель вымирающей расы, надо отдать ему должное. Если я все правильно понял, ему что-то около двенадцати лет. Если подкормить, может, подрастет еще, но пока он здорово уступает своим эльфячьим сверстникам в росте. Хотя, пожалуй, это единственный недостаток, который к тому же его не портит. Люди в массе своей любят эльфов за экзотичность и миниатюрность. А этот экзотичен — экзотичнее некуда. Очень светлые, выгоревшие на солнце волосы в сочетании со светло-карими глазами и бронзовой кожей. Одеть его поприличнее, и миледи с милордами драться будут, только чтобы его заполучить в кроватку. А там уж — дело техники. Интересно, что ему больше подойдет? Яд? Или, может, гаррота? Нет, пожалуй, все-таки яд. Изысканный, вроде «поцелуя Аддера» или «тихой смерти».


Игнасио жаловался, что убивать эльфенок, видите ли, не хочет. Помнится, старый хрен бродил по приемному залу и выдирал из черепушки остатки волос, возмущаясь. Мол, дали сыну шлюхи такой шанс, а но нос воротит. Я тогда спросил, как же случилось, что он выжил. Тут-то Игнасио и замолк. Да, с этим хорьком у нас старые счеты... Не так уж много времени прошло с тех пор, как он отдал приказ, благодаря которому все мои драгоценные родственники раньше срока предстали перед Создателем.
Я выжил. И даже отомстил. Ферелденцы тоже умеют кусаться.
Я ненавижу Антиву, ненавижу антиванцев, ненавижу местную жару, жратву и Воронов, но мне попросту некуда больше деваться. Мы с Игнасио связаны веревочкой — не разорвешь. Убить меня он не сумел и отпустить не может, потому как это был бы серьезный ущерб авторитету гильдии. А мне плевать. Я убиваю антиванцев за деньги.
Почему мне захотелось приручить какого-то эльфеныша? Да хотя бы и из вредности. Чтобы подразнить мастера. Я прекрасно помню, что значит — быть здесь чужаком. Всех этих подонков объединяет только одна страсть, а меня с души воротит от их преданности делу. Так что убийца, отказывающийся отнимать жизнь у себе подобных, — это приятное разнообразие.


Эльфеныш меж тем воспользовался моей задумчивостью и вывернулся из захвата. Но, как ни странно, не удрал, хотя мог бы. Встал передо мной, сверкая глазами. Я кивнул: чего, мол, надумал? Он убрал за уши растрепавшиеся волосы, и я наконец удостоился чести услышать его голос.
— Зевран.
Он произнес это слово — вроде как имя, — поставив ударение на последний слог, но для уха ферелденца это звучало, как обычно, странно. Посему, чтобы упросить себе жизнь, я решил не церемониться.
— Зев, стало быть. Я Тальесин.
— Тальесен? — откликнулся эльфеныш.
Что ж, один-один. Языковой барьер, что поделаешь. Надо будет его на досуге поучить ферелденскому, а то и словечком на родном языке перекинуться не с кем.


Все же не зря я взялся возиться с этим мальчишкой. За несколько месяцев чуткого руководства он осознал преимущества и возможности своей жизни и стал куда более покладист. Во всяком случае, его удалось научить не есть руками и не спать с каждым встречным. Последняя его привычка, признаться, раздражала. Вряд ли в ней было что-то противоестественное для него, но мне помимо прочего приходилось отчитываться перед Игнасио об успехах эльфенка, а как прикажете это делать, когда непонятно даже, где его носит посреди ночи? Спасибо хоть, я пользовался у него преимуществом. Потому что не видел смысла ставить над ним эксперименты из разряда «а что будет, если связать ему руки за спиной и подвесить вниз головой». Для пыток, может, и нормально, но для постели как-то уж слишком на грани.
Мне, правду говоря, вполне хватало женщин, коих было в достатке в любой момент, но с Зевом в этом плане было не только весело, но и очень комфортно. Он не задавал лишних вопросов и не возмущался ни на одно предложение. У него, похоже, вообще не было никаких комплексов, зато имелось богатое воображение и море энергии.
Личным достижением для меня стал момент, когда удалось совместить его постельные таланты с работой. Клиенты с легкостью выбалтывали хорошенькому мальчику ценные сведения и расставались с жизнью с улыбкой на устах. Когда я смог убедить его в том, что некоторые люди по-настоящему заслуживают смерти. Нес что-то про руку провидения, про невинность, про неизбежность смерти, и Зев на глазах проникался...
Помнится, после первого самостоятельного задания он пришел расстроенный, я весь вечер не мог его разговорить и в конце концов наорал.
— Есть только две ситуации, в которых ты можешь позволить себе оглядываться назад: засада и постель, — сказал я ему, хорошенько встряхнув. — И больше никогда. Понял?
Он кивнул неуверенно, отстранился от меня, забившись в кресло. Дурак белобрысый...
К счастью, его было не так уж сложно отвлечь от мрачных мыслей. Я довольно легко вытряс из него все о мелких слабостях, с удивлением обнаружив, что одной из них была кожа. Обычная антиванской выделки кожа, которую можно было подсунуть ему практически в любом виде. Понять этого фетиша я не мог: если верить рассказам прочих воронят, дом, в котором располагалась квартира новобранцев, находился рядом с кварталом кожевников. Я там был пару раз по делу, и оба раза сбегал оттуда, задыхаясь, со слезящимися глазами. На месте Зева я, скорее всего, выворачивался бы наизнанку от одного упоминания о коже, а он ее обожал. Уткнется носом в какую-нибудь жилетку или перчатки и сидит так часами.
Так что время от времени я покупал ему что-нибудь — для пользы дела. В хорошем настроении он был в разы покладистее и сообразительнее. Я сразу ему объяснил, что не делаю подарков: ему приходилось отрабатывать каждый дюйм этой кожи, но радовался он, тем не менее, очень искренне. И, не стану скрывать, мне нравилось наблюдать, как он вертится перед зеркалом, любуясь то ли собой, то ли обновкой.


Не скажу, что наши отношения были безоблачными, но обиделся он на меня только однажды. Я тогда здорово напился после задания, и мне в голову пришла, как мне тогда показалось, замечательная идея. Напоив Зева вином со снотворным, я подбил одного нашего умельца украсить эльфеныша рисунками вроде тех, которыми щеголяли долийцы. В конце концов, никто не тянул его за язык: назвался долийцем — подставляй физиономию. Правда, лицом Октэ не ограничился, в порыве вдохновения очертив вполне уже оформившиеся под смуглой кожей рельефы. А я, не удержавшись, добавил что-то вроде личного клейма. Кто поспорит с тем, что он моя игрушка.
С утра Зев проснулся с тяжелой головой, прилипшим к простыням. Поняв, что произошло, он первый и единственный раз обложил меня такими выражениями, что у кого угодно уши бы свернулись в трубочку. Я тогда влепил ему пощечину, и он ушел, сверкнув на меня своими глазищами. Где он провел те несколько дней, пока заживали татуировки, понятия не имею. Но все же он вернулся, и я вдруг понял, что скучал по нему...


Терзала ли меня совесть из-за того, что я пользовался его привязанностью?.. О какой совести речь? Нет, полагаю, мы оба знали, что делаем. И в один прекрасный момент он научился играть со мной на равных. Он начал соревноваться со мной. Он хотел превзойти меня — во всем. Я выиграл спор с Игнасио, хотя не уверен, что меня это обрадовало. Зев стал отличным убийцей — рассчетливым, спокойным и, пусть это и прозвучит неуместно, нежным. Уже не он зависел от меня, а я от него. И это была моя ошибка. Слишком много времени мы провели вместе, и я не заметил, как стал бояться его потерять.
Когда это случилось, я отомстил ему, конечно, но месть не принесла удовлетворения. Я избавился от соперницы, но и сам Зев сломался. Если раньше он видел во мне друга, насколько это возможно было здесь, в гильдии, то после Ринны... Вряд ли когда-нибудь я смогу забыть этот взгляд. Он ничего не сказал, не упрекнул меня ни словом, хотя наверняка понимал, что я сделал. Подозреваю, что это его сильнее всего и ранило. Он ждал предательства от кого угодно, даже от этой своей остроухой подружки, только не от меня.
Когда он уехал, я готов был броситься за ним, умолять его не делать глупостей, на коленях ползать, только бы он вернулся. И, узнав, что он все-таки выжил, из ехидного письма старого хорька, воротившего дела в Ферелдене, помчался туда, на давно забытую родину, только чтобы выяснить, что мой Зев думать забыл обо мне.
Я смотрел ему в глаза, слышал голос, лишь раз дрогнувший, когда он с легкой грустью сказал: «Прости, старый друг, но ответ — нет», — по-ферелденски, со своим жестким акцентом, который мне так и не удалось из него выбить. Так хотелось сказать ему, что я сожалею, что готов перебить половину Воронов, чтобы вторая согласилась принять его обратно, но слова получались злыми и горькими вопреки моей воле.
Надеюсь, тебе станет легче, когда ты убьешь меня.
Прости...

Зевран, в память о прекрасных днях. антология "детство героя"