Из кабины вертолета видна занесенная снегом пустыня. Она простирается далеко-далеко. Насколько видит глаз.
Рядом с пилотом директор животноводческого комплекса Нурышев. И главный зоотехник Оспанов. Они напряженно всматриваются вдаль.
Замечают едва различимую отару овец.
Чабан слышит рокот вертолета. Вскакивает в седло. Пришпоривает лошадь. И мчится навстречу винтокрылой машине. Выкрикивает что-то на ходу. Срывает с головы лисий малахай. Размахивает им.
Рядом путается в ногах кобылы пес. С залихватским лаем. Хромает на одну лапу. Весело виляет хвостом. Задирает морду в небо.
Машина зависает над отарой. Затем медленно опускается. Выбирает место поровнее. Вблизи отары.
Овцы жмутся в кучу.
Чабан на гарцующей лошади сопровождает вертолет. Продолжает размахивать шапкой.
Волосы его и одежду треплет ветер от винтов. Глаза слезятся.
Вертолет касается земли. Из него выскакивают трое. Пригибаются под вращающимися лопастями. Бегут к чабану.
Овцы шарахаются врассыпную.
Всадник спешивается. Медленно идет им навстречу. Это крепкий коренастый мужчина лет шестидесяти.
- Уа! Ты кто? Иван? - кричит на бегу зоотехник.
- Ага… Ассалаумагалейкум!.. - приветствует Иван.
- Уагалейкумассалам! - отвечает Оспанов.- Кай жерден, сен? Откуда ты?
Он вихрем налетает на Ивана. Тискает его. Приговаривает:
- Ой-бой! Миленький!.. Третий день тебя ищем!.. Мы то уж думали… а он гляди, жив здоров!
Подбегают остальные. Обнимают. Хлопают по плечу. Теснят друг друга.
- О, худаим!.. Ты понимаешь, что ты сделал?.. Ты понимаешь, что ты за человек?.. - бросается на Ивана директор.
Он готов на радостях расцеловать чабана.
Иван едва держится на ногах. Все же он очень слаб.
Лицо его обветренное. Заросшее. Израненное. С растрескавшимися губами. Поражает своей худобой. Оно сморщилось, как у старика. Под воспаленными глазами набрякли мешки.
- Айналайн! Что ж ты так похудел? Высох, будто жердь? - тискает Ивана зоотехник.
- По всей степи тебя ищем. Сначала на вездеходе. Пока буран был. А потом, вот видишь, на вертолете, - вроде бы, извиняется директор.
- Да-да! Искали тебя все это время. И днем, и ночью, - подтверждает зоотехник. - А ты, оказывается, здесь! Как же тебя сюда занесло?
- Ну… - после паузы говорит Иван. - Когда задул «Карабас», я сразу погнал отару в кошару. Но овцы сорвались со стоянки. И, как бешенные, помчались в степь.
2
Потоки мощного студеного ветра срываются с вершин Каратау и обрушиваются на пустыню Муюн-Кума. За лютость и жестокость его называют здесь «Карабас», что в переводе с казахского означает «Черноголовый».
Словно смерч, несется по зимней степи отара обезумевших овец в полтысячи голов. Ветер гонит их по песку. Покрытому жестким, как битое стекло, снегом. За ними едва поспевает Иван на рыжей тощей лошаденке. Кобыла выбивается из сил. С трудом держится на ногах. Но чабан делает все возможное, чтобы не растерять по степи овец.
Небо на горизонте затуманивается и катастрофически темнеет. Наглухо зашторивает свинцовыми тучами трепещущую степь. Все вокруг погружается в сумеречное оцепенение.
Трассирующими пулями прочерчивают на ветру траектории первые снежинки. Их становиться все больше и больше.
И вот уже валит густой снегопад. Летит по безбрежной степи буран. Кружит и стонет. Он поглощает в себя все. Небо. Землю. Пространство. И время.
Едва различимое пятно отары растворяется в снежном мраке остервенелого вихря. Овцы несутся по инерции в никуда. Иван старается держаться, как можно ближе. Рядом его верный помощник. Черный лохматый пес.
Проходит немало времени, прежде чем обессилевшая отара скатывается под откос спасительного оврага. Овцы медленно притормаживают на дне ложбины и затихают. Они покрыты снегом. Их почти не видно.
Буран продолжает свирепствовать. Но здесь в овраге значительно тише и теплее.
Иван на ощупь объезжает отару. Сбивает ее в плотный комок. Затем протискивается внутрь стад.
Сползает с коня. Туго затягивает на рукаве поводья и валится на землю к ногам трепещущих животных.
Только сейчас он замечает усталость. Разлившуюся по всему телу.
Иван роется в карманах. Достает сигареты и спички.
Прикрывается от ветра. С трудом прикуривает.
Его голубые глаза кажутся бельмами на темном выдубленном лице. Брови и усы обросли сосульками. Это придает его внешности сходство с изображением в негативе.
Иван втягивает шею в тулуп. Нахлобучивает на лоб лисий малахай. Прислоняется к теплому боку овцы. И жадно курит.
Буран не прекращается.
На степь надвигаются сумерки.
Мороз крепчает.
Иван отворачивается от жгучего ветра. Стаскивает рукавицу и яростно растирает щеки. Нос. Подбородок.
Затем, упирается ногами в овечью шерсть. Прячет руки в полы тулупа. Удобно устраивается. И затихает.
А снег продолжает валить без передышки.
3
В переполненном вагоне тесно и душно. Мужчины дымят махрой из «козьих ножек». Женщины судачат между собой.
На нижней полке сидит четырехлетний Иванка. На нем не по размеру одежда. С чужого плеча. Волосы взъерошены. На плечах тощий вещмешок. Он смотрит в запотевшее окно.
Степной пейзаж мелькает однообразно и уныло.
Та-та-та… Та-та-та… Та-та-та… - постукивают на стыках колеса.
Женщины угощают Иванку картошкой. Черным хлебом. И кипятком с комочком сахара. Мальчик ест медленно. И молча. Ему хочется сказать спасибо этим добрым людям. Но говорить он не может. На глаза наворачиваются слезы. Иванка их с трудом сдерживает. Ему стыдно плакать в присутствии женщин. Он, все-таки, мужчина.
Поезд притормаживает и медленно останавливается.
- Туркестан! - объявляет проводник, проходя по вагону. - Стоянка поезда тридцать минут!
Пассажиры суетятся. Направляются к выходу. Некоторое время Иванка смотрит в окно. Затем встает и выходит из вагона.
Мальчик пересекает железнодорожные пути и попадает на перрон. Его поражает пестрота вокзальной публики. Экзотическая одежда и разговор на незнакомом языке.
У репродуктора на привокзальной площади толпа слушает сводку «Сов информбюро»:
«… В течение 3 апреля 1944 года наши войска вели наступательные бои, в ходе которых овладели районными центрами Волынской области. Войска второго Украинского фронта форсировали реку Прут и заняли на румынской территории населенные пункты…»
Иванка выходит на Железнодорожную улицу. Побеленные глинобитные дома с такими же дувалами (заборами) и глухими воротами совсем не похожи на хаты в его деревне.
Вот и магазин. Иванка заглядывает в витрину. Там полно вкусных вещей. Конфеты. Пряники. Халва. Консервы. Колбасы. Но денег у мальчика нет.
Иванка проходит через железнодорожный парк.
И попадает на азиатский базар. Чего здесь только нет!
У мальчика разбегаются глаза от обилия фруктов и овощей.
Дыни. Арбузы. Виноград. Помидоры. Яблоки. Груши. Персики. Орехи. И многое-многое другое, чего он никогда в жизни не видел!
Еще Иванке нравиться маленький серенький ишачек с длинными-предлинными ушами. Возле него он стоит очень долго. Потом, нерешительно тянется к нему и гладит по мягкой мордочке. Мальчик угощает ослика кусочками сухарей и радуется миролюбивой податливости животного.
Хозяин ишачка, чернявый мужчина в полосатом ватном халате и тюбетейке оценивает доброту Иванки. И угощает его сочным ломтем искрящейся дыни. Мальчик улыбается. Благодарит мужчину и уплетает дыню с большим удовольствием.
Иванка не спешит. Обходит базар. Ему здесь все интересно!
Потом возвращается на вокзал. И сразу понимает, что новое несчастье обрушилось на него. Поезда на месте нет. Мальчику становиться обидно и страшно. Но он не теряется и обращается к первому попавшему железнодорожнику:
- Дзядзенька! А дзе поезд, яки тут стаяу?
-Эх, малыш! Да его давно уже и след простыл. Наверное, к Арыси подъезжает. А ты, небось, с того поезда? От матери отбился?
Иванка ничего не отвечает. Поворачивается и бежит прочь.
Слезы туманят его глаза. Перехватывают дыхание.
Раннее утро.
Вокзал. Опустевший зал ожидания.
Иванка спит в углу обшарпанного деревянного дивана. Он свернулся калачиком и занимает совсем немного места. Под головой у него вещмешок.
Во сне мальчик чувствует прикосновение чьей-то руки. Он с трудом открывает заплаканные глаза и видит перед собой незнакомого человека.
На нем длинный чекмень из грубой верблюжьей шерсти. Широкий пояс с серебряными украшениями. На голове теплек (казахская шапка) из лисьего меха. На ногах длинные сапоги (ичиги) из мягкой кожи в остроносых резиновых галошах. Лицо у человека доброе. Небольшая седая бородка клинышком. Смуглая кожа отшлифована до глянца хлесткими степными ветрами. На лбу и у глаз залегли глубокие морщины. Через плечо перекинуты домотканые ковровые куржумы.
- Ну, рассказывай, джигит, почему здесь один? И почему, даже во сне плачешь? - ласково спрашивает Иванку незнакомец.
Мальчик опять готов разреветься. Но сдерживает себя и тихо отвечает:
- Ад поезда адстал.
- Откуда едешь?
- З Беларусии.
- А родители твои, что ж? Куда смотрели? Как могли тебя здесь одного оставить?
- Няма у мяне радзицелей… Бацька у партызанах загинул… А мамку немцы забили… Усих забили… Адзин я застауся…
- Понятно. А, куда же ты ехал в поезде, от которого отстал?
- У Ташкент. У дзецкий дом. Вось, у мяне и записка ад дзядзеньки камандзира.
Иванка вытаскивает из вещмешка направление.
- Да, худо твое дело, джигит, - возвращает незнакомец бумагу мальчику. - Но и из него можно придумать выход.
Он с сочувствием смотрит на Иванку.
Мальчик молчит. Теребит листок бумаги.
- Как звать-то тебя?
- Иванка.
- Иван, значит. Хорошее имя. Ну, вот что, Иванка, есть у меня такое предложение. Поедем ко мне в юрту. Транспорт у меня самый безотказный, верблюдом именуется. Поживем да подумаем, что дальше делать.
Иванке страшновато ехать в какую-то юрту с незнакомым человеком. Он молчит, не торопится с ответом, хотя незнакомец ему внушает доверие.
- Ну, так как, Иванка? Согласен? Пока другого выхода у нас нет. А зовут меня Атажан-ага. Понял? – Иванка кивает головой. – Ага, по-казахски дядя, а Атажан, значит, имя мое. Работаю я чабаном. Пасу овечек. Ну что, джигит, по рукам, как говорят русские?
- Па рукам, - отвечает Иванка и плачет от радости.
4
К утру буран не прекращается.
Словно ватой укутана степь. И склоны ложбины, приютившей отару.
Измученные овцы стоят понуро с опущенными головами. Тесно прижимаются друг к другу. Они уже не в силах добывать корм из-под глубокого снега. У них впалые бока. Спины покрыты нашлепками обледеневшего снега.
Желто-серые немигающие глаза их выражают тоску и смирение.
Иван медленно объезжает отару.
Внимательно присматривается к овцам.
Его лошаденка с трудом передвигается по глубокому снегу.
Рядом неотступно за хозяином следует пес.
В стороне лежат аккуратно сложенные тушки пяти полугодовалых ягнят. Они замерзли минувшей ночью.
Слезы отчаяния навертываются на глаза Ивана.
5
Сразу за городом начинается пустыня. Земля вокруг вспучивается покатыми лбами песчаных барханов. Дорога обрывается и переходит в еле заметную колею. Здесь каждый прокладывает свою тропу. Люди добираются кратчайшим путем до затерянных в огромном песчаном пространстве аулов и чабанских стоянок. В местах, где начинаются пологие равнины и растрескавшиеся такыры, тропы эти перехлестываются. Попробуй, угадай, которая твоя. Но Атажан их знает, как таблицу умножения. Он чувствует себя в пустыне настоящим хозяином. Уверенно ведет своего верблюда. Да и животное, наверное, само чувствует дорогу. Сколько раз ему уже пришлось исколесить эту пустыню.
Плывет, покачивается на песчаных волнах двугорбый верблюд с притороченными к нему переметными куржумами. На спине его два седока.
- Атчу, Атчу, - понукает Атажан верблюда.
Иванка смотрит на степь широко раскрытыми глазами. Улыбается. Захлебывается от счастья.
- Вот, Иванка, что я скажу, - обращается к мальчику Атажан. - Если тебе понравиться у меня - оставайся. В школу тебя в город отправлю. Учиться будешь. А летом, коли, захочешь, мне помогать станешь. У нас тебе будет не хуже, чем в твоем детдоме.
Иванка крепко прижимается спиной к груди Атажана и ничего не отвечает.
Но Атажан понимает мальчика правильно. Он нежно обнимает Иванку за плечи и говорит:
- Вот, и договорились! Вот, и жаксы!
Атажан улыбается и достает из кармана небольшую глиняную фигурку верблюда с круглыми отверстиями по бокам. Это старинный казахский музыкальный инструмент. Что-то, вроде окарины. Атажан подносит ее к губам. Оказывается, окарина обладает выразительным, чистым и сильным голосом. Атажан искоса поглядывает на Иванку и извлекает из инструмента чудесные звуки. Похожие на пение птиц и завывание ветра.
Мальчик весело смеется. Забава аксакала пришлась ему по душе.
- Называется это сазсырнай, - говорит Атажан. - Дарю тебе, Иванка! Играй, джигит, на здоровье! Сынок мой Аманжол любил эту игрушку. Теперь он на фронте. Воюет.
Иванка берет в руки окарину. Глаза его сияют.
- Спасибо, дзядзенька.
- Атажан я. Атажан-ага.
- Спасибо, дзядзенька Атажан-ага, - смущается Иванка.
И вот уже по степи льется задорная мелодия белорусской «Бульбы» вперемешку со звонким смехом Иванки.
Плывет, словно корабль, по степи длинноногий верблюд с гордо поднятой головой. На спине его два самых счастливых человека в мире!
Впереди на горизонте ломаной линией прорисовывается хребет Каратау.
Дорога зигзагами набирает высоту.
За морщинистыми скалами открываются захватывающие дух обрывы. Крутые склоны поросли густым кустарником. Он сдерживает каменистые осыпи. Внизу в долинах бьют ключи. На берегах журчащих ручьев растут высокие травы - чии. В них свободно может укрыться всадник...
- Атчу, Атчу, - понукает Атажан верблюда.
Он пинает его пятками в бока.
Верблюд гордо шагает по каменистой дороге. Седоки раскачиваются на его спине, как в люльке.
Над дорогой нависают отвесные скалы. Из них сочатся капли воды. Похожие на слезы.
Внезапно, на повороте в клинообразном просвете ущелья возникает мощная острогранная вершина горы. Она напоминает шлем древнего воина.
- Видишь эту гору, - говорит Атажан Иванке. - Называется она Кыранкалган. По-русски, значит, последняя высота беркута. Говорят, когда-то жил в этих местах богатый и жадный бай. Любил он охотиться с беркутом. Однажды прослышал бай про удалого охотника кусбеги и его отважного беркута, приносившего своему хозяину богатые трофеи. Люди бая отобрали у охотника эту птицу, а самого его избили и отправили на каторгу. Когда бай поехал охотиться на лис, гордый беркут не захотел бить зверя. Тогда он попытался силой заставить птицу слушаться себя. Беркут бросился на бая, вцепился когтями в его голову и выдрал с мясом у него глаза. Невозможно было отодрать острые когти, вцепившиеся в затылок и шею. Бай был, чуть ли не при смерти. Говорят, что к нему съехались в аул все знахари нашего края…
- А што сталась з беркутам? - не выдерживает паузы Иванка.
- С беркутом, говоришь? Так вот. Брат бая, который тоже был на охоте, срезал ножом когти птице по самые щиколотки. И искалеченный беркут улетел.
При последних словах Атажана Иванка дрожит всем телом. Воображение его рисует ужасную картину.
- С того дня прошло много времени, - продолжает Атажан. - О беркуте потихоньку забыли. И вот однажды, чабаны, перегонявшие овец с джайляу, проходили мимо этого холма. Страшная картина открылась перед ними: на каменистой вершине, раскинув крылья, лежала огромная птица, прикрывая собой тело убитого сайгака. Это был тот самый беркут. И сразу все поняли, в чем дело. Птица, забыв о своих искалеченных ногах, упала с высоты на жертву и ударом мощной груди перебила хребет отбившемуся от стада сайгаку. Но удар этот стоил жизни и беркуту. В память о той птице люди назвали этот холм Кыранкалган.
Иванка слушает внимательно. Не пропускает ни одного слова Атажана. Потом, после продолжительной паузы, спрашивает:
- А бай гэта хто?
- Бай, говоришь… - медлит с ответом Атажан.
Он обдумывает, как бы сказать Иванке по доходчивее.
- Бай, это хозяин, - продолжает Атажан. - Помещик по-русски. До революции весь скот находился у баев. Земля тоже была их собственностью. Поэтому скотина бая всегда кочевала на лучших пастбищах. Бедняк-кочевник обращался к богатому сородичу-баю, который давал ему баранов, для пользования шерстью, лошадей или верблюдов для перекочевки и т.д. За это бедняк работал на бая. Пас его скот. Ни получая никакой платы.
- У нас гэтыя баи, панами звалися. Але, их дауно, ужо, усих перабили, - заключает Иванка и подносит к губам окарину.
За островерхим Кыранкалганом открываются заманчивые просторы зеленых лугов - джайляу.
Солнце расплавленным краем касается горизонта.
Мягкая грунтовая дорога плавно вьется среди высоких холмов. То поросших густой травой. То голых и слоистых, как пирог. За верблюдом тянется оранжевый пыльный шлейф.
Тихо и безветренно. Такие места здесь называют - жельтимес (ветер не берет). Их любят овцы и чабаны.
На склоне одного из холмов пасется большая отара. Овцы шарахаются от верблюда, и плотной волной катятся в сторону с барабанным гулом.
Навстречу им выезжает всадник верхом на белой кобылице. Рядом бежит голенастый стригунок.
- Шайт! Шайт! – кричит чабан, и овцы послушно сбиваются в кучу.
Всадником оказывается жена Атажана. Акчакуль. На ней черный казахский бешмет. И длинное, почти до пят, платье. На голове большая белая шаль.
К ней подъезжает девочка-подросток на ушастом ишачке. Акчакуль поручает отару внучке. Разворачивает лошадь и едет навстречу мужу.
На зеленой поляне у родника стоят две юрты. Одна большая (жилая), покрытая белой кошмой. Другая маленькая, островерхая под черной кошмой. Между юртами врыт в землю каменный очаг с замурованным в него закопченным казаном. Очаг огорожен циновкой из чия.
С радостным лаем навстречу верблюду выскакивает рыжая собака и два игривых косолапых щенка. На шум из белой юрты выходит невестка Жумагуль. Молодая широколицая красавица лет тридцати с ребенком на руках. Одета она в длинное платье из белой материи со стоячим воротничком и черную бархатную жилетку. Из-под подола видны штаны с широким шагом. Голова по самые брови повязана теплым пуховым платком. Она с любопытством смотрит на Иванку.
- Ой-бой, ау! Кто такой? Чей бала? - испуганно удивляется Акчакуль.
Она спешно слезает с кобылы.
- Саламатсызба! - здоровается Атажан с женой. - Принимай гостя. У нас теперь жить будет. Иванкой зовут.
- О, худаим! - вздыхает Акчакуль, что означает «о, Боже!»
Атажан приподнимает Иванку на руках и бережно передает жене.
В юрте прохладно и сумрачно. Тусклый свет исходит из шанкара - круглой дыры в центре свода. Сквозь нее просматривается погасшее вечернее небо.
Стены в юрте украшены разноцветными текеметами - кошмами с узорами.
Земляной пол устлан войлочными кошмами.
Иванка сидит на торе. На почетном месте напротив входа. И прижимается спиной к решетчатой стенке юрты. Со всех сторон он обложен подушками. Мальчик долго ворочается на стеганых одеялах. Не знает, куда девать ноги. Потом делает то же что и хозяева юрты.
Рядом сидит Атажан. В вельветовом пиджаке. В черной бархатной тюбетейке. Он поджал под себя одну ногу. Тут же примостилась его полуторагодовалая внучка Алтын. Малышка сложила под себя ноги калачиком. Старшая внучка, десятилетняя Багила, помогает женщинам хлопотать со стряпней.
Вдоль кереге (решетчатых стен юрты) стоят сундуки. Один на другом. Их деревянные бока обиты крест-накрест полосками белой жести. На сундуках лежат свернутые кошмы и узорчатые ковры. Над ними стеганые одеяла с подушками.
В центре юрты разложен небольшой костер. В нем потрескивают мелко поколотые чурки саксаула. Светлая струйка дыма улетает в шанкар. Уже изрядно закопченный.
Акчакуль ставит перед Иванкой круглый стол на низеньких ножках. Накрывает его дастарханом (чистой белой скатертью с бахромой).
На столе появляется блюдо с внушительной горкой румяных баурсаков (шариков из теста, обжаренных в масле). Среди них белеют кусочки сахара. Тарелка с топленым сливочным маслом. Отливающим янтарем. И крынка парного молока.
В юрту вносят кипящий самовар. Он пыхтит и посвистывает.
Атажан наливает в пиалу чай. Доливает молоко. И ставит перед Иванкой.
Чай великолепный! Крепкий, душистый, вкусный! С особым привкусом самоварного дыма!
Начинается ужин.
Счастливый Иванка вовсю улыбается. Он вместе со всеми уплетает баурсаки. Макает их в масло. Запивает горячим чаем. С сахаром в прикуску.
Атажан явно доволен аппетитом Иванки. Он облокотился на подушку. Прихлебывает чай. И разговаривает с мальчиком. Как с взрослым:
- Места наши суровые. Летом – жара. Зимой - снежно. Ветрено и холодно. Но за двадцать лет моя отара ни разу не пострадала от бескормицы и гололедицы, то бишь, как говорят у нас, от джута. Потому, что пасу я своих овечек не ленясь восемнадцать часов в сутки. Пою дважды в день. У меня на примете каждый пригорок. Каждая ложбинка. Каждый родничок. Зимой я знаю места, где не бывает сугробов. Где лучше укрыться овечкам от бурана. К зиме мои овцы самые тучные в округе. А сытую овцу никакая хворь не берет, - говорит Атажан.
Он не спешит. Мерно поглаживает свою реденькую седую бородку.
Акчакуль вносит в юрту большое желтое блюдо с дымящимся каурдаком. Мелко нарубленным мясом. Оно нежное и ароматное. Пышет жаром.
Женщины освобождаются от хозяйственных забот и присаживаются к достархану. Они с удовольствием потягивают крепкий чай, приправленный жирной пленкой.
Акчакуль разомлела. Сквозь смуглую кожу лица проступает румянец.
Тело ее упругое. Ладное. Сбитое. Не смотря на возраст. Видно в молодости она была не дурна собой. Но время уже наложило на нее свой роковой отпечаток.
- Работа трудная. Мужская. А в доме моем одни женщины, - улыбается грустно Атажан. - Нужен, Иванка, мне помощник. Джигит. Такой, как ты. Аллах дал мне одного сына… Аманжола. Но он сейчас далеко от дома.
- Конечно, кому же еще защищать народ, если не таким джигитам, как наш Аманжол, - глаза у Акчикуль увлажняются. - Только бы он живым вернулся. А все остальное переживем. Перетерпим. Пусть кожа да кости останутся. Только бы до победы дожить…
Становится темно. Звезды мерцают и теснятся в своде юрты. По стенам мечутся оранжевые тени.
Атажан нагибается к костру. Выуживает горящую хворостину. Зажигает десятилинейную керосиновую лампу. Устанавливает фитиль на предельную яркость. И извлекает из внутреннего кармана свернутый вчетверо листок бумаги.
- Вот, Иванка, письмо от командира, - говорит Атажан.
Он бережно, как ценную реликвию, разворачивает бумагу. Устраивается поудобнее у лампы. Предварительно откашливается и начинает читать:
- «Дорогие товарищи! Командование части, где служит ваш сын Атажанов Аманжол, горячо поздравляет Вас с Великим праздником «25-летия Рабоче-крестьянской Красной Армии»! Близок час полного уничтожения немецкого зверя и освобождения нашей советской Родины…»
- О, кудай! - поднимает ладони вверх Акчакуль,
Она обращается к Богу. Вот- вот разрыдается.
- Помоги, чтобы так было! - говорит Акчакуль.
- Будет, апа, будет! Вы только не расстраивайтесь так, - утешает ее Жумагуль.
- О, Аллах всемогущий, пошли мне счастье! Отведи от сыночка моего злого Азреила!
- «… Мы рады сообщить Вам, - продолжает Атажан, - что Ваш питомец, красноармеец нашей части, является достойным воином нашей Гвардии, которая в будущих боях вколотит осиновый кол в собачью могилу Гитлера и его сообщников…»
Слезы текут по щекам Акчакуль.
- Молодец, Аманжол! Молодец наш папочка! - улыбается Жумагуль.
Она обнимает детей. Прижимается к ним.
- Все они там, на фронте молодцы! - Кончиком платка вытирает слезы Акчакуль. - Бьют гирмана!
- Но и мы здесь тоже не срамим чести, - аккуратно складывает письмо Атажан и прячет его в карман, - Сам государственный комитет Обороны присудил Казахстану переходящее «Красное знамя» за успехи в животноводстве!
Атажан переворачивает вверх дном допитую пиалу.
На душе у него воцаряется праздник. Он умиротворенно проводит ладонями по лицу. Молится за благополучие всех живых и усопших предков. Затем, не спеша, достает из кармана пузырек с насыбаем. Высыпает на ладонь последние крохи табака. С сожалением смотрит на них. Собирает в щепоть и закладывает за губу.
Душа успокаивается, мысли проясняются.
Ужин окончен.
Айнакуль собирает посуду. Снимает скатерть. Идет к выходу. Вытряхивает ее. Возвращается в юрту. Присаживается на корточки. И моет в казанке посуду.
Жумагуль выносит остывший самовар.
Возвращается с охапкой саксаула и подкладывает его в затухающий костер.
Атажан извлекает из кожаного чехла маленькую черную домбру. Это национальный музыкальный инструмент. Превосходной старинной ручной работы из настоящего армантауского карагача. Струны у нее не синтетические, как на фабричной домбре. Они из настоящих жил. Мягкие и упругие. Тонкий лебединый гриф удобно ложится на ладонь.
Атажан крутит колки. Бренчит по струнам. Настраивает инструмент.
- Спой киссу, - просит его Акчакуль. - Ты же много знаешь.
- Зачем киссу? Сегодня я сыграю кюй для нашего уважаемого гостя.
Атажан улыбается. Прикладывается к инструменту и начинает играть.
Играет он вдохновенно. Домбра словно оживает в его руках. Звуки льются непрерывным потоком. Выстраиваются в неведомую Иванке степную мелодию. Все быстрее и быстрее летят пальцы. Ураган звуков мечется по юрте.
Музыка увлекает Иванку. Он уже перестает реально воспринимать окружающее. Мысли его уносятся далеко-далеко.
Туда, где шумят стройными соснами безбрежные белорусские леса…
Где море ослепительно-желтого жита в головокружительном танце разгулявшегося ветра…
Где несет свои буйные воды весенняя река в половодье просторов пойменных лугов…
Атажан делает паузу. Подтягивает струны. Перестраивает инструмент. И вновь продолжает игру.
Звуки постепенно теряют силу. Мелодия успокаивается.
Но Иванка уже не в состоянии отделаться от наваждения.
Он по-прежнему видит речку. Только на этот раз - тихую и задумчивую. В закатный час…
Свою хату на берегу речки с буслиным гнездом на крыше…
Из ближнего леска несутся птичьи голоса…
Но громче всех заливается соловей. Он слышен на всю округу…
Атажан роняет на домбру обессилевшие пальцы. Они, как бы, потеряли уже свое чародейство.
В юрте устанавливается тишина. Слышно как звенит над лампой стая москитов. Да шмыгает носом растроганный Иванка.
- Что… опера, да? - улыбается Атажан, потирая пальцы. - Вправду, этот кюй, как опера.
Иванка улыбается и размазывает по щекам слезы.
6
К вечеру вьюга стихает, хотя снег продолжает валить.
Мороз слабеет. Но в степи по-прежнему холодно.
Овцы расползаются по оврагу. С трудом добывают из-под снега скудный корм.
У ягнят подтянуты животы. Спины покрыты снежными нашлепками.
Они отыскивают под снегом корм и бросаются на каждый торчащий кустик. Толкают друг друга. Отбирают друг у друга. Обгладывают его до основания.
Больно и страшно на них смотреть.
Иван слезает с кобылы. Подходит к ягнятам.
И ногами выковыривает из-под снега мерзлый ковыль.
7
В юрте сумрачно и холодно. Костер давно погас. И хотя рядом находятся ветки саксаула, его никто не пытается разжечь.
Все сидят печальные вокруг Акчакуль. Бешмет у нее расстегнут. Полы перекосились. Жаулык сполз на затылок. Обнажилась растрепанная седина волос.
- Аманжол, Аманжол! Зачем ты нас покинул! Зачем от нас ушел!.. - трясется и всхлипывает Жумагуль.
Она обеими руками прижимает к себе детей. Ничего не понимающую малышку Алтын и испуганную Багилу.
- Пить… - приподнимает с груди опущенную голову Акчакуль.
Атажан подает ей пиалу с водой.
- Есть ли на свете Аллах, чтобы оставить детей без отца, - продолжает причитать Жумагуль.
Акчакуль поднимает голову с невидящими от слез глазами.
- Прочти еще раз… - говорит она.
Атажан подносит к покрасневшим глазам письмо и начинает читать:
- «Дорогая мать! Не в слезах, а с гордостью читайте это письмо! Мы во век будем помнить Вас, воспитавшую такого сына-героя, каким был наш боевой товарищ, гвардии сержант Атажанов Аманжол. Он пал в бою с фашистами смертью храбрых, подбив три вражеских танка. Мы клянемся Вам, наша дорогая мать, что отомстим за Аманжола и разгромим логово Гитлера - Берлин! В память о Вашем сыне посылаем Вам его боевой орден «Красной Звезды», которым он награжден посмертно. С поклоном - командир и красноармейцы Н-ского подразделения».
- Дай мне орден Аманжола… Приколи его мне на грудь… - стонет от горя Акчакуль.
- О, Аллах! Какая несправедливость! Дети уходят из жизни раньше, чем их родители… - бормочет Атажан.
Он подходит к жене. Привинчивает к ее камзолу орден.
- Как жить на свете человеку без сына? - продолжает он. - Кому передать свое имя? Свое дело?
- Совсем недавно писал, что лежит в госпитале в Ярославле, - всхлипывает Жумагуль.
- Не хватает пальцев, чтобы перечислить тех, у кого проклятый Гитлер отнял близких… - говорит Атажан.
Он смахивает пальцем набежавшую слезу.
Иванка молчит в углу за сундуком. Бледный. Напуганный.
Он смотрит на Акчакуль.
А видит свою мать…
На груди у нее сверкает боевой орден «Красной Звезды».
- Апа!.. Матуличка, мая родная!.. - кидается Иванка к Акчакуль.
Он обнимает ее за шею и прижимается к бледному безжизненному лицу.
Акчакуль, как бы оживает. В глазах ее теплеет. Она обнимает Иванку и плачет. Горячо прижимает его к груди.
- Сыночек мой, Аманжольчик!.. - причитает Акчакуль сквозь слезы. – Айналайн!.. Любимый мой!.. Кровинушка моя!.. Никому тебя не отдам!..
В праздничной расшитой кошуле. В цветастой спаднице. С белоснежной намиткой на голове. Медленно идет по степи мать Иванки. Идет, словно плывет. Улыбается. Протягивает к нему руки. Причитает:
- Айналайн!.. Любимый мой!.. Кровинушка моя!.. Никому тебя не отдам!..
8
Тундык (кошма над дымовым отверстием юрты) откинут на половину.
Высоко в небе неподвижно висят кучевые облака. Словно живописное полотно. Вложенное в раму шанырака (деревянного остова юрты).
Иванка лежит на спине. По самые уши укутан стеганым одеялом. Лицо покрыто испариной. Он ворочается, стонет и бредит. Над ним склоняется Акчакуль. Прикладывает ко лбу холодный компресс.
В глубине юрты за ткацким станком сидит невестка Жумагуль. Рядом с нею притихшие дети. Малышка Алтын на руках у Багилы.
К юрте подъезжают всадники. Один на коне. Другой, на верблюде. Это Атажан привез местного баксы. Знахаря-шамана. Он помогает сойти на землю величавому аксакалу и ведет его в юрту.
Шаману входит в юрту. Полой чапана вытирает пыль с калош. Раздевается.
Ему оказывают особые почести. Усаживают на одеяла. Подкладывают под локти подушки. Предлагают пиалу ароматного чая.
Но тот рассеянно принимает все эти знаки внимания. Пристально разглядывает больного и сосредоточенно массирует пальцы обеих рук. Что-то нашептывает про себя.
Он извлекает из кожаного курджума свой нехитрый шаманский инструмент. Коныраулы камши - плетка с бубенчиками. И бубен - кеншик.
И начинает священнодействовать.
В сопровождении этих музыкальных инструментов шаман исполняет лечебную мелодию сарын. В ритмическом ритуальном танце он перемещается вокруг Иванки. Распевает «священные тексты». Все, убыстряя и убыстряя ритм движения.
Кистью руки он ударяет по натянутой коже кеншика. И каждый раз, в конце музыкальной фразы, потрясывает им. Позванивает металлическими подвесками.
Зрелище это впечатляет Иванку. Он, как бы на время, забывает о болезни. И во все глаза следит за шаманом.
Так же молча, за ним наблюдают и все остальные в юрте. Малышка Алтын от удивления раскрыла рот. А Багила в испуге прижалась к матери.
Наконец, шаман затихает. Заканчивает свой лечебный сарын. Складывает в курджун ритуальный реквизит.
Затем, роется в нем и извлекает какой-то белый пакетик с порошком. Поманив пальцем Акчакуль, шаман что-то шепчет ей, и та мигом приносит пиалу с кумысом.
Аксакал всыпает в рот оторопевшему Иванке порошок и дает запить кумысом. Мальчик выпивает. Не сопротивляясь.
Шаман шепчется с Акчакуль. Сует ей в руку еще несколько пакетиков.
Собирает свою одежду. Тюбетейку. Пояс. Бешмет.
И начинает одеваться.
Берет кожаный курджун и молча выходит из юрты. Его провожает Атажан.
Женщины хлопочут вокруг больного. Поправляют подушки и одеяла.
Атажан возвращается в юрту. Роется в сундуке. Достает домбру. Извлекает ее из чехла. И подсаживается к притихшему Иванке.
- Сейчас и я полечу тебя, Иванка, - усмехается Атажан. - Моя домбра сильнее всякого лекарства.
Он настраивает инструмент. Быстро-быстро перебирает пальцами струны.
Иванке кажется, что это оса влетела в юрту и бьется о стены в поисках выхода.
Атажан начинает играть.
Мелодия заполняет пространство юрты. Это кюй. «Белая аруна». Но как виртуозно его исполняет Атажан! Сколько новых эмоциональных граней у этой уже знакомой Иванке мелодии! Атажан играет вдохновенно, трепетно!
Волшебная степная мелодия вдохновляет Иванку. И он погружается в воспоминания.
Иванка видит свою деревенскую хату на берегу сверкающей солнечными бликами реки с буслиным гнездом на соломенной крыше.
Дверь хаты открывается и на пороге появляется мать. Но почему-то в одежде степной казашки. На ней длинное белое платье. Черный стеганый бешмет. Тонкие кожаные сапоги-ичиги с резиновыми калошами. И белый платок кимешек. Он завязан на голове тюрбаном. С прорезью для лица. И чем-то напоминает белорусскую намитку.
Она улыбается и тянет к нему руки. Но никак не может дотянуться…
- Иван-к-а!.. Иван-к-а!.. Иван-к-а!.. – протяжно зовет она.
Но, вдруг, наступает тишина. И мираж рассеивается.
Заканчивается кюй.
Атажан кладет домбру рядом с постелью.
Иванка молчит. Он как бы укладывает в памяти все услышанное. И увиденное. Затем, осторожно тянется к домбре и робко спрашивает:
- Ата, можно я потрогаю ее руками?
- О, радость моя! Айналайн! Конечно, можно!
9
Акчакуль просыпается от лая собак. Живо накидывает на себя бешмет. Завязывает на голове жаулык. Выходит из юрты.
Вслед за ней выбегает Жумагуль.
Светлеет. Одна за другой гаснут на небе последние звезды.
Недалеко от юрты ночует отара. Именно оттуда доносится лай собак.
Слышны мужские голоса. Матерная ругань.
Женщины подбегают к овцам и видят двух мужчин в солдатских шинелях без погон и знаков различия. Они приторачивают к седлам своих лошадей овец со скрученными ногами. Вокруг бегают собаки с оскаленными мордами. Но подходить поближе не решаются. На них со свистом обрушиваются удары камчи.
Раненые псы с визгом убегают в степь.
- Что делаете, шайтаны? Это же грабеж! - кидается к ним взволнованная Акчакуль.
Из-за холма, внезапно, появляется третий всадник.
Чернобородый громила в военном бушлате и красноармейской фуражке. На подбородке она туго затянута ремешком.
Он скачет на перерез. Преграждает дорогу женщинам.
Бандит снимает с плеча карабин и направляет на Акчакуль.
- Кричать будешь, пристрелю как собаку! - говорит он.
Бандит приближается к юрте.
Объезжает ее вокруг.
Убеждается, что опасности нет. Спешивается.
Приоткрывает полог хозяйственной юрты. Ныряет внутрь.
И появляется с мешком муки.
- Оставь детям муку, - кидается к бородачу Акчакуль. - Трое их у нас. Кормить чем-то надо…
Но тот не обращает на нее внимания. Спешно приторачивает мешок к седлу.
Жумагуль стоит чуть в стороне. Дрожит от страха.
- Шериктер!.. - в отчаянии кричит Акчакуль. - Гнилье вонючее!
- Заткнись, стерва! - оскаливается бандит. - И не вздумай жаловаться в милицию. Убью! Тебя и твоих щенят!
- Наши джигиты там гибнут, чтобы Родину спасти, - плачет Акчакуль. - А вы тут грабите. Женщин и детей. Гитлеру помогаете! Шайтаны!
Чернобородый верзила поворачивается к ней и со всего размаху хлещет свинцовой камчой.
Акчакуль не успевает прикрыться и падает без сознания.
К ней подбегает Жумагуль. Пытается помочь.
- Апа, - тормошит свекровь перепуганная Жумагуль. - Вы меня слышите? Что с вами?
Но Акчакуль молчит. Из раны на голове по лицу сочится кровь.
Чернобородый подзывает своих дружков. О чем-то с ними шепчется.
Бандиты подходят к женщинам. Хватают Жумагуль. Суют ей кляп в рот. Связывают сыромятной бечевкой руки. Оттаскивают в сторону. Валят на землю. Задирают на голову подол ее платья. Стягивают штаны. Силой разводят ноги.
Чернобородый расстегивает ширинку. И валится на извивающуюся Жумагуль. Начинает ее насиловать. Под одобрительные возгласы дружков…
Потом они меняются местами.
Жумагуль уже не сопротивляется. У нее на это нет сил. Она тихо плачет…
Акчакуль, наконец, приходит в сознание. Приподнимается с земли.
И видит, как бандиты садятся на лошадей. Прихватив с собой награбленное. И скрываются за холмом.
Акчакуль смотрит им в след.
Ощупывает дрожащими пальцами кровоточащую рану на голове.
- Шериктер!.. Гнилье!.. Дезертиры проклятые!.. Выродки окаянные!.. - выкрикивает вдогонку бандитам Акчакуль. - Вот подождите, вернуться с фронта наши джигиты! Они сотрут вас с лица земли!
Она подползает к Жумагуль. Опускает с головы подол платья. Вынимает изо рта кляп. Развязывает руки.
Невестка беззвучно плачет…
Из приоткрытого полога юрты выглядывают перепуганные насмерть дети. Малышка Алтын. Багила. И Иванка.
10
Иван вздрагивает от грозного и тревожного лая собаки.
Над притихшей ночной степью катится волчий вой. Он набирает высоту и силу.
Кобыла хрипит и пляшет на месте. Она пытается сорваться в сторону. Вытаскивает из стада за руку с намотанными поводьями проснувшегося Ивана.
Трепещущая отара чует опасность. Овцы сбиваются в плотный комок.
Иван вскакивает на лошадь. Выхватывает из-за голенища камчу. И бросается туда, где слышна возня.
Волков трое. Двое из них шарахаются в сторону при появлении человека. За ними кидается пес.
Третий висит уже на овце. Яростно мотает лобастой головой. Пытается добраться до ее горла. Он опьянен своей добычей и не обращает внимания на дикий вопль разъяренного Ивана. На волка обрушиваются тяжелые удары свинцовой камчи. Но волк не отпускает овцу. Он уже почувствовал вкус крови.
Иван выбирает момент. И вываливается из седла хрипящей кобылы на спину волка.
Он намертво впивается пальцами в тугое, рычащее горло зверя. Схватка жестокая.
Волк яростно сопротивляется. Его острые когти разрывают одежду Ивана. Скользят по рукам и лицу. Царапают грудь. Обжигают тело нестерпимой болью.
Прямо перед глазами Ивана жарко пенится и клокочет оскаленная пасть хрипящего в предсмертных судорогах хищника.
Но вскоре, обмякшее тело волка затихает. Иван еще долго сжимает переломленную глотку зверя. Он не в силах разжать сведенные судорогой пальцы.
Наконец, Иван освобождает руки. Медленно поднимается. Тяжело дышит. Шатаясь, подходит к лошади. Вытаскивает из, притороченного, к седлу курджуна банку с овечьим жиром. И осторожно смазывает раны.
На лице.
На руках.
И на груди.
Рядом с Иваном крутиться раненый пес. Он припадает на переднюю лапу и оставляет на снегу кровавый след.
Пес жалобно смотрит на хозяина. Виляет хвостом. И подвизгивает.
Иван наклоняется. Смазывает жиром кровоточащую лапу.
Вытаскивает из кармана носовой платок. И перевязывает рану.
Благодарный пес, лижет руки хозяину.
Иван идет к стаду. Поднимает задранную овцу. Оттаскивает к тушкам замерзших ягнят. Затем, карабкается в седло и медленно объезжает перепуганную отару. Все овцы на месте. Раненных среди них нет.
Иван спешивается. Берет лошадь под уздцы. Протискивается в середину стада. И валится на землю, как подкошенный. Он долго ворочается. Пытается удобней устроиться. Ноют раны. Мороз обжигает их.
Наконец, Иван затихает. Смотрит немигающими глазами в вакуум ночи. Над степью висит тишина. Густая и плотная, как войлок.
11
В спальне интерната темно.
Железные койки тесно прижаты друг к другу. На них похрапывают ученики.
Подростку Ивану не спиться. Он лежит с открытыми глазами и о чем-то сосредоточенно думает.
Потом он осторожно приподнимается. Оглядывается по сторонам. Встает. Крадется на цыпочках. Выходит в коридор.
В интернатском коридоре на «Доске Почета» среди фотографий отличников висит и та, в которую он тайно влюблен. Девятиклассница Айслу Кенжебаева. На карточке Айслу снята в аккуратно выглаженном школьном платье с белым фартуком и кружевным воротничком. Белый бант в ее смолистых волосах мягко оттеняет нежную смуглость девичьего лица. Но Ивану больше всего нравится в этой фотографии ее взгляд. Она смотрит с прищуром. Чуть улыбаясь. И всегда глядят на Ивана.
Но нравятся Ивану не только глаза Айслу… Как-то с пацанами он дежурил в кочегарке, и через вентиляционную решетку наблюдал за девчонками в бане. Там была и Айслу. Ивана потрясла стройность ее тонкой фигуры. Смуглость матовой кожи. Упругость небольшой, уже сформировавшейся, удлиненной груди. С твердыми торчащими сосками. У других девчонок соски плоские и мягкие.
И еще одна деталь врезалась ему тогда в память. Манящий бугорок с копной ослепительно черных волос… Он ощутил тогда сладострастное чувство разлившейся по всему телу истомы. Не от абстрактного воображения. А от реального образа обнаженного женского тела. Об этом он часто вспоминает ночами в порыве своих юношеских, сексуальных фантазий.
В коридоре темнее, чем в спальне. Но даже в этой кромешной тьме взгляд Айслу отыскивает Ивана. Сердце колотиться гулко. Готовое в любой момент выскочит наружу.
Иван пробирается в потемках вдоль коридора. Держится руками за стену.
Вот уже перед ним и «Доска Почета». Он поднимает руку. Тянется к фотографии.
Но в этот момент открывается дверь дежурной комнаты и в коридоре появляется Ядвига Францевна. Самая молоденькая воспитательница в интернате. Симпатичная. И привлекательная. Говорят, что приехала она сюда из Западной Украины. Сегодня ее дежурство. В руках у нее алюминиевый тазик. Ядвига Францевна подходит к жестяному бачку с прикованной цепью кружкой. Открывает кран и наполняет тазик водой.
Из распахнутой двери слышится песня. Поет Утесов: «…Эх, дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбежка любая…» Песню эту с хрипом извергает круглый картонный репродуктор.
В дежурке накурено. Виден край стола на массивной тумбе. На столе наполовину опорожненная бутылка водки. Пачка «Казбека». Раскрытая консервная банка. Зелень. Пряники. И два граненых стакана. За столом сидит парень с папиросой в зубах и подпевает Утесову: «…Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела…» Иван узнает в нем Булата. Он недавно демобилизовался из армии и устроился в интернате ночным сторожем.
Окно в дежурке предусмотрительно зашторено. В глубине у стены виден диван с расстеленной постелью. Справа тумбочка. На ней настольная лампа. На абажур наброшено полотенце. Освещение вполне интимное.
Иван прилипает к стене. Не шевелиться. Боится, что дежурная увидит его.
Но Ядвига Францевна закрывает кран и уносит тазик с водой. Дверь дежурки захлопывается.
Иван облегченно вздыхает. Выжидает паузу и поворачивается к «Доске Почета». Дрожащая рука тянется к Айслу. Срывает фотографию. Вместе с рамкой.
Уходит Иван спешно. Крадется по-кошачьи. На цыпочках. Старается не скрипеть половицами. Подходит к двери дежурки. Останавливается. Наклоняется к замочной скважине.
Из темного коридора хорошо видно, что происходит внутри.
Ядвига Францевна сидит за столом с наполненным стаканом. Булат наливает себе. Отставляет бутылку.
«… Синенький скромный платочек, падал с опущенных плеч…» поет из репродуктора Клавдия Шульженко.
- За тебя, Ядечка! - поднимает стакан Булат.
- За любовь! - чокается Ядвига Францевна.
Они выпивают. Закусывают.
Воспитательница закуривает. Изящно пускает колечко дыма.
Булат подсаживается ближе. Обнимает ее.
- Закрой на щеколду дверь, - говорит она. - Сюда могут войти.
- Кто? Яденька! Двенадцатый час ночи! Все давно уже спят.
- Ну… Я прошу тебя… Мало ли что…
Булат встает.
Иван отпрыгивает в сторону. Убегает на цыпочках вглубь коридора. Вжимается в нишу. И замирает.
Дверь распахивается. Булат высовывает голову. Всматривается в темноту. Закрывает за собой дверь. Щелкает засов.
И наступает звенящая тишина.
Сомнения терзают Ивана. Длиться это довольно долго.
Наконец, он решается. Крадется к дежурке. Тихо-тихо. Подходит к двери. Наклоняется и заглядывает в замочную скважину. На ручке двери изнутри висит какая-то тряпка. Но рассмотреть комнату все же можно.
Репродуктор уже выключен. Водка выпита. Закуска съедена. Любовное свидание в полном разгаре.
Булат уже без пиджака. С расстегнутым воротом рубашки. Стоит посредине комнаты. Обнимает Ядвигу Францевну. Целует ее. Делает это он неуклюже. Воспитательница кокетливо отворачивается. Прикрывает рукой рот. И заливается громким смехом.
- Да разве же так целуются? - говорит она, - настоящий поцелуй, это особое искусство!
- Чего же тут особого? - обижается Булат. - Обыкновенное дело. Целуешь в губы. Или за ухом…
- Это, Булатик, слишком примитивно. Существует немало других способов. «Стхала Парчахеда» - так называется поцелуй в древнеиндийском трактате о любви «Ветка персика». Слыхал, небось?
- Ну да, - смущается Булат. - Это про разные, там, позы…
- И про поцелуи тоже. «Нимта» - это самый обыкновенный поцелуй. Вроде того, о чем ты говорил. Поцелуй с применением языка называется «самьяна». Поцелуй с использованием пальцев – «авакумбана». Поцелуйные игры называются «юдха».
- А что такое поцелуйные игры? Это для детей, что ли?
- Да, нет. Для взрослых, - улыбается Ядвига Францевна. - Это, так сказать, развлекательный досуг влюбленных. Прелюдия, что ли.
- А как играют в эту прелюдию?
- Ну, Булатик, ты у меня совсем темный! Тебе обязательно нужно пройти курс ликбеза. Слушай и запоминай. Когда-нибудь пригодится. Суть первой игры заключается в том, чтобы первым схватить губами нижнюю губу своего партнера. Суть второй игры - чтобы первым сосать губы своего партнера. А суть третьей - чтобы с помощью языка втолкнуть язык своего партнера и самому завладеть его ртом. Понятно?
- Понятно. Могу попробовать.
- Только не сейчас! - смеется Ядвига Францевна.
Но Булат проявляет настойчивость и воспитательница сдается. Поцелуй оказывается затяжным.
Инициатива переходит к Ядвиге Францевне. Глаза ее закрыты. Влажные губы жадно скользят по губам Булата. Рот широко раскрыт и пышет жаром. Язык Ядвиги Францевны плотно застревает во рту Булата. Тот не выдерживает. Отрывается от поцелуя. Жадно хватает воздух. Ядвига Францевна мгновенно впивается в его язык. Втягивает в себя. И страстно теребит во рту. Покусывает.
Иван видит все предельно четко. Будто рассматривает в бинокль.
Ядвига Францевна прижимается к Булату. Поднимает ногу и трется о его бедро. Руки ее обвивают шею любовника. Судорожно пощипывают спину. Дыхание у Булата убыстряется. Становится прерывистым. Движения резкие. Возбуждение достигает предела.
Он грубо освобождается от поцелуя. Набрасывается на Ядвигу Францевну. Срывает с нее кофту. Стягивает юбку. Она не сопротивляется. Помогает себя раздеть. Булат сбрасывает рубашку и брюки. Ядвига Францевна второпях расстегивает бюстгальтер и стягивает рейтузы.
И предстает перед Иваном в первозданном виде. Тонкая! Стройная! Точеная! Чем-то напоминает Айслу. Только волосы русые. Кожа белая. И грудь не такая упругая.
Ивана охватывает трепет. Трясутся поджилки. Такое он видит впервые. Его наполняет пьянящее чувство пробудившейся плоти.
Иван еще плотнее прижимается к замочной скважине.
Голый Булат набрасывается на Ядвигу Францевну. Сжимает ее в объятиях. Пытается уложить в постель. Но воспитательница резко отстраняется. Отступает назад. И с восхищением смотрит на него.
- Ух, ты!.. Красавец, какой!.. - говорит она - Давно не видала таких!.. Бабы, небось, по тебе с ума сходят!..
Ядвига Францевна пантерой бросается на Булата. Прижимается к нему.
Два нагих тела сплетаются в жарких объятиях.
- Булатик!…Миленький мой!.. Любимый!.. Никому тебя не отдам!.. Теперь ты мой!.. Мой!.. Мой!.. Навеки мой!.. - причитает Ядвига Францевна.
- Любимая моя!.. Яденька!.. Никого у меня нет!.. Кроме тебя!.. Я тебя люблю!.. Только тебя одну!..
Булат судорожно сжимает в ладонях ее податливые груди. Пальцами теребит соски.
Ивану очень хочется увидеть Ядвигу Францевну целиком. Во весь рост. Но стол с остатками еды и стаканами заслоняет ее наполовину.
Еще ему хочется посмотреть на Булата. Вернее, на ту его часть, которая так восхитила Ядвигу Францевну. Пацаны говорят, что «прибор» у него до колен. Но с самого начала Булат стоит спиной. Иванка видит только руки Ядвиги Францевны. В порыве страсти они скребут ногтями лопатки любовника.
Булат отрывается от поцелуя. Опускает голову на грудь Ядвиги Францевны. И теребит губами сосок. Сначала один. Потом другой.
Рука его скользит вниз по спине. Поглаживает ягодицу. Бедро. Нащупывает шелковистый бугорок. Теребит его. Нежно и страстно.
Ядвиге Францевне это нравиться. Она закатывает глаза. Запрокидывает голову. И томно стонет.
Булат понимает это по-своему. Он приподнимает на локте ногу Ядвиги Францевны. И пытается овладеть ею стоя. Воспитательница взвизгивает. Сжимается в комок и резко отскакивает от Булата.
- Без этого я не буду… - говорит она взволнованно.
- Без чего? - не понимает Булат.
- Ну… без этой штучки… резиновой… - пальцами показывает Ядвига Францевна.
- Гандона, что ли?
- Да, - тихо отвечает она и стыдливо опускает глаза. - Только это называется презерватив.
- У меня, его нет, - продолжает тяжело дышать Булат. - Что же мы теперь онанизмом заниматься будем?
- У меня есть. Там, в сумочке… - показывает рукой Ядвига Францевна в сторону тумбочки. - Пойди принеси…
Булат подходит к тумбочке. Берет сумку. Судорожно роется. К Ивану он по-прежнему спиной. Зато Ядвига Францевна теперь видна со всеми пьянящими прелестями.
Округлая, чуть обвисшая грудь. Она как раз поместилась бы в ладонях Ивана. Возбужденные соски. Ему тут же захотелось их потрогать губами. Гладкая влажная кожа. С маленькими черными родинками по всему телу. Чуть выпуклый живот. А самое главное ее достоинство он четко разглядеть не может. Из-за банок и стаканов на столе и тряпки на дверной ручке. Он видит лишь размытое манящее пятно. Словно мираж…
Ядвига Францевна опускает руку. И вводит палец в этот самый «мираж». Туда и обратно. Туда и обратно…
Ивану известно, что девчонки тоже занимаются онанизмом. Но для чего это делать сейчас, когда рядом голый мужик?
Легкий трепет пронизывает напряженное тело Ивана.
Булат, наконец, извлекает из сумки пакетик. Надрывает его и вытаскивает резиновое колечко.
- Только, чур, я сама! - подскакивает к нему Ядвига Францевна.
И тут Иван видит то, что давно хотел увидеть.
«Прибор» у Булата действительно серьезный. Гораздо серьезнее, чем у него самого. Иван ощупывает себя рукой и убеждается в этом. «Если повесить ведро воды, - думает он, - выдержит».
Ядвига Францевна опускается на колени. И осторожно, с потрясающей нежностью одевает презерватив. Это напоминает своеобразный ритуал. Четырьмя пальчиками она раскручивает колечко. Медленно-медленно. На всю длину. Потом гладит ладошками. Едва касаясь. Целует. И резко вскакивает.
Впивается губами в Булата. Страстно целует. Обнимает. Тискает.
Доводит его до экстаза.
Булат взрывается. Подхватывает Ядвигу Францевну. И тащит на диван. Но та яростно сопротивляется.
- Яденька!.. Девочка, моя!.. Умоляю тебя!… Не мучай меня!.. Я уже не могу!.. Я хочу тебя!.. - молит ее изнемогающий любовник.
- Не спеши, Булатик, миленький!.. Я тоже тебя хочу!.. Очень-очень хочу!.. Ты даже представить себе не можешь, как я тебя хочу!.. Потерпи немного!.. Иначе мы все испортим!..
Ядвига Францевна прижимается к нему плотно-плотно. Трется о его бедро. И помогает себе пальцем. И все это сопровождается таким страстным поцелуем, после которого губы пухнут.
Вдруг, Ядвига Францевна резко разворачивается. Сажает Булата на диван. Тот понимает это, как знак. Тянется к выключателю и гасит свет.
«Все - думает Иван. - Закончилось кино». Но уходить не собирается. Сейчас его устроит и звуковое сопровождение.
- Включи, Булатик… - говорит Ядвига Францевна. - Я люблю это делать при свете.
Включается свет. Булат становится удивительно послушным.
Ядвига Францевна наклоняется и языком слюнявит презерватив.
- Это для смазки, - смущается она. - Вазелина у тебя, видать, тоже нет?
- Нет, - кротко отвечает обалдевший Булат.
Ядвига Францевна поворачивается к нему спиной. Широко расставляет ноги. Наклоняется вперед. И медленно опускается.
Поза эта приводит Ивана в бешеный восторг.
Булат пытается помочь. Но Ядвига Францевна отводит его руки.
- Не надо, миленький… Я сама… - говорит она.
Он откидывается на диван. Головой упирается в спинку. И полулежа, наблюдает за манипуляциями Ядвиги Францевны. У Булата отличный ракурс!
Иван отдал бы сейчас все на свете, чтобы поменяться с ним местами.
Ядвига Францевна медленно приседает. Помогает себе руками. Поднимает голову. Кладет кисти рук на колени Булата. Так же медленно приподнимается. Приседает и приподнимается. Приседает и приподнимается. Прерывисто дышит. И стонет. В такт движению.
Булат мнет ее груди. Крутит пальцами соски. И подстанывает тоже.
Ядвига Францевна меняет положение. Откидывается назад. Запрокидывает голову. Закатывает глаза. Скрещивает руки на затылке. Грудь ее натягивается. Приподнимается. Она уже позволяет Булату поддерживать себя за бедра. Темп движения убыстряется. И стоны становятся громче.
- Миленький мой!.. Булатик!.. Прелесть моя!.. Счастье мое!.. Ты самый лучший мужчина в мире!.. Мне так хорошо с тобой!.. Очень-очень!.. Ни с кем так не было хорошо!.. Правда- правда! Поверь мне!.. - стонет в экстазе Ядвига Францевна.
- Я верю тебе!.. Ядечка!.. Маленькая моя!.. Девочка!.. Айналайн!.. Любимая моя!.. Сладенькая!.. Ты такая красивая!.. Самая красивая на свете!.. Красивее тебя никого нет!.. - вторит ей Булат.
Иван крутится вокруг замочной скважины. Пытается найти наилучшую точку. Ему очень хочется рассмотреть все подробно. В деталях.
Но стол постоянно мешает. И тряпка тоже.
Наконец, ритм движения сбивается. Булат бурно реагирует. Подбрасывает Ядвигу Францевну из стороны в сторону. Они попадают в поле наилучшей видимости.
Иван с затаенным дыханием фиксирует сладострастные детали интимной связи. Он чувствует пик возбуждения и едва сдерживает себя.
А ритм все нарастает.
Булат вскакивает. Держит на весу Ядвигу Францевну. И ставит ее коленями на диван.
Пацаны называют эту позу «раком». И считают одной из лучших.
Ядвига Францевна не сопротивляется. Целиком подчиняется любовнику. Дальнейшее все происходит уже в сумасшедшем темпе. Но видит Иван лишь трясущуюся спину Булата. С кровавыми следами от ногтей. И слышит стоны обоих.
Ядвига Францевна резко выворачивается. Плюхается спиной на диван. Широко разбрасывает ноги. Задирает вверх. Тащит на себя взмыленного Булата. И задает ему более спокойный темп. Движения его становятся плавными и размеренными. Как в замедленном кино.
Теперь стол закрывает их лица. Все остальное отчетливо видно. Так отчетливо, что дух захватывает!
Видна вожделенная прелесть Ядвиги Францевны. Словно вывернутая наизнанку. Шелковистая. Сочная. Чавкающая. Под напором взмыленного Булата. Скользящего, как поршень. Вниз, вверх. Вниз, вверх…
И тут происходит то, что рано или поздно должно было произойти.
По телу Ивана прокатывается волна сладострастных конвульсий. Он теряет над собой контроль и вскрикивает. Да так громко, что его слышит Ядвига Францевна.
Она молниеносно вскакивает. Сбрасывает с себя любовника. Хватается за выключатель. И гасит свет.
Иван пулей отлетает от двери. Кидается наутек.
Мчится по темному коридору.
Проскальзывает в спальню.
Ныряет с головой под одеяло. И замирает.
В ушах у него звенит. В висках клокочет кровь. Но постепенно все успокаивается. Иван прислушивается. Тихо. Только слышится размеренное похрапывание спящих. Иван успокаивается. И замечает фотографию Айслу. Она зажата у него в руке. Иван крепко прижимает ее к груди. Улыбается. Вспоминает подробности, случившегося. Воспоминаний этих хватит ему не на одну бессонную ночь. Судьба преподнесла урок, который не пройдет для него даром. Такие университеты рано или поздно проходят все подростки. И юноши. И девушки.
12
Дневальный включает свет.
Старшина орет во всю глотку:
- Рота подъем!.. Боевая тревога!.. Готовность номер один!
Солдаты срываются с двух ярусных коек. Сонно протирают глаза. И машинально натягивают на себя обмундирование.
Среди них и Иван.
В считанные минуты рота выстраивается в казарме в полной боевой выкладке. Автомат. Каска. Боекомплект. Фляга. Индивидуальный пакет. И сумка с противогазом.
- Рота, смирно! - командует старшина. - По порядку номеров рассчитайся!
- Первый!
- Второй!
- Третий!..
- Что случилось, не знаешь? - спрашивает Иван у своего командира отделения
- Говорят, на границе заварушка, какая-то… - отвечает ефрейтор.
- Разговорчики в строю! - обрывает его сержант, командир взвода.
Расчет закончен. Все оказываются на местах. Отсутствующих нет.
В казарму входит замполит и командир роты.
- Товарищ капитан! - обращается старшина к ротному. - Рота построена для выполнения боевого задания!
- Вольно! - говорит капитан и кивает головой замполиту.
Майор вынимает из полевой сумки листок бумаги. И зачитывает текст:
- Товарищи солдаты! Вчера, на участке государственной советско-китайской границы, в районе пограничного острова на реке Уссури была совершена провокационная вылазка и вооруженное нападение на личный состав советской пограничной заставы. Есть жертвы. Твердо и уверенно, с чувством сознания своей правоты, советские люди заявляют китайским провокаторам: руки прочь от священных рубежей социалистической Родины! Мы не должны допустить дальнейшую эскалацию пекинского шовинизма и антисоветизма в лице авантюристически настроенных маоистов и ошалелых, злобствующих хунвейбинов…
Командир роты нервничает. Переминается с ноги на ногу. Длинная речь замполита его раздражает.
- … У пекинских правителей не должно быть никаких сомнений насчет готовности и способности великого советского народа дать сокрушительный отпор любым посягательствам на советскую территорию, на жизнь и мирный труд советских людей… - продолжает капитан.
Ротный наклоняется к замполиту. Показывает на часы. И что-то шепчет ему на ухо. Тот одобрительно кивает. И закругляется:
- … Командование Округа посылает вас на выполнение ответственного боевого задания по защите государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Это ваш конституционный долг перед Родиной! И выполнить его вы должны с честью!
Замполит сворачивает листок. И прячет в полевую сумку.
- Рота! Слушай мою команду! - командует ротный. - За мной. На плац. К машинам. Бегом. Марш!
Солдаты выбегают из казармы.
На плацу стоят грузовики с брезентовыми кузовами с надписями на бортах: «Люди». Идет погрузка личного состава.
Запускаются двигатели. Машины выезжает за шлагбаум. Фары затемнены.
Грузовики катятся по извилистой таежной дороге. Пробиваются сквозь туман. Сопки набегают навстречу волна за волной.
Иван с однополчанами трясется в кузове. Здесь, как в газовой камере, дышать нечем. Выхлопная труба пробивает в брезентовый «салон».
- Хунвейбины народ трусливый, - успокаивает солдат командир взвода. - Единственное, что они умеют - махать цитатниками и портретами Мао-дзе-Дуна. Когда увидят нас - на остров не сунутся. Да и власти им не позволят. Все-таки, мы две коммунистические державы. Помните, песня такая была: «Русский с китайцем - братья навек!..»
- Но ведь, стреляли же они в наших? - возражает ефрейтор. - И жертвы есть!
- Это была провокация! - отвечает сержант. - И мы не допустим ее повторения.
Машины останавливается в дубраве. Гаснут фары. Выключаются двигатели. Выгружается личный состав.
Туман усиливается. Где-то рядом река.
- Рота, слушай мою команду! - говорит капитан. - Не курить! Не кашлять! Не разговаривать! Тихо. Без шума. За мной. Бегом марш!
Солдаты растягиваются в марш-броске. Стараются не топать и не громыхать.
На берегу Уссури их уже ждут шлюпки. В каждой по два матроса.
Садятся осторожно. Грузят ящики с боеприпасами. Стараются не шуметь.
Лодки отчаливают одновременно. Идут на веслах в сторону острова.
Река окутана плотным туманом. Шлюпки плывут почти на ощупь.
Начинает светать. Из тумана вырисовываются очертания острова с белыми струйками берез.
Десант высаживается под прикрытием высокого берега.
- Внимание! - в полголоса предупреждает ротный. - Будьте предельно осторожны! Остров простреливается снайперами с китайской стороны.
Между березами вдоль берега тянутся траншеи с насыпным бруствером. Их вырыли саперы ночью. Солдаты располагаются в окопах.
Мимо Ивана проходит пулеметный расчет. Бойцы тащат пулемет и железные коробки с боеприпасами. Иван узнает своего земляка Камбара. Они вместе призывались. Но служат сейчас в разных подразделениях. Солдаты жестами приветствуют друг друга. Разговаривать по-прежнему запрещено.
В лодки садятся саперы со своим нехитрым инструментом. Они возвращаются на берег после ночной смены.
Командиры дают распоряжения. Устанавливают огневые точки. Распределяют боеприпасы. Объясняют боевую задачу. Говорят тихо. Почти шепотом.
Связист разворачивает радиостанцию. Устанавливает связь.
- Сокол!.. Сокол!.. Я Беркут!.. Как слышишь меня!.. Прием!.. - прикрывает ладонью губы радист.
Небо светлеет. Поют соловьи.
Ротный расчехляет бинокль. И сквозь вязь березовых веток просматривает китайский берег.
На той стороне низина в тумане. Кусты. Кроны деревьев. Одинокая фанза под черепичной крышей. Белый дым валит из трубы. И тишина. Гнетущая тишина ожидания.
С восходом солнца на противоположном берегу врубается мощный динамик. Гремит гимн китайских коммунистов «Алеет Восток». Что-то вроде нашего «Интернационала».
И появляется группа вооруженных солдат в