закон он понимал иначе

И чего ему от нас надо? ... Пусть покажет мне пергамент, где написано, что Польша обязана платить ему дань! ... Генрих так и не сумел объяснить брату, что кесарь сам может написать любой пергамент, что он, кесарь, сам - источник всякого закона и права.

Чего это я стану тревожиться из-за притязаний кесаря? Да я о них знать не желаю, вот и всё!

"Случись им разбирать какой-нибудь спор о бобрах, они бы это приняли ближе к сердцу"

Жаль только, что Казимир невысоко себя ценит, чересчур скромен, и то, о чём говорит Генрих, его нисколько, ну нисколечко не волнует. Трудолюбивый, рачительный хозяин - не больше, но в делах житейских так проницателен, что диву даёшься.

На Генриха сразу пахнуло знакомой атмосферой монастырской тишины и благости. Тут ничего не добивались и всё имели. Миряне заботились о том, чтобы монахи жили, не зная нужды, чтобы могли спокойно молиться богу. На них смотрели как на избранных, и правильно поступали: нельзя же всем думать только о бобровых шкурах, о золоте и о войнах!

И внезапно всё вокруг погружалось во мрак, всё, что прежде казалось простым, само собой разумеющимся, становилось трудным и невозможным.

Оба чванливые, вечно занятые какими-то делами...

Не мудрено, что Генриху захотелось побыть в одиночестве.

Смерть Верхославы повергло Генриха в смятение; он уже не мог, как прежде, относиться к сандормирским делам спокойно и слегка пренебрежительно, как к чему-то преходящему, суетному, лишённому высшего смысла. Встреча с братьями живейшим образом наполнила ему об их существовании, о том, что они люди из плоти и крови.