Одиночество безмозглое,
Одиночество бездомное...
Он подумает: «А мог ли я?»
Ты подумаешь: «На что он мне?»

Центр неправильной окружности
Станет дырочкой от циркуля.
Отмахнется он: не нужно все!
Отвернешься ты: намыкалась!

Кулаки в карманы спрятаны.
Соль ползет слезой раздавленной.
Одиночеству проклятому
Все раздали вы...



Светлана МАКАРЬИНА

Когда эмоций в тебе на город, а мыслей вовсе на всю страну,
то тянет выбраться на озёра - врезаться лезвием в синеву
воды, испившей весенних ливней; царапать пальцами медь песка,
и выть устало, голодно, длинно - такая к ночи идёт тоска,

что накрывает тебя без меры. Толстовка влажная, мёртв костёр,
и не хватает ни сил, ни веры - плевать, насколько язык остёр
и сколько денег в твоём кармане, на пальце сколько твоём колец,
всё то, что зиждется на обмане, обречено на худой конец.

И вой, и плачь, и смотри на пламя, страны единственный гражданин -
корона есть, на флагштоке - знамя, одна трагедия - ты один.

Кукла Саша

Ноябри не любила она
за промозглую сущность,
За уныние поздних рассветов
и сумерек ранних.
И, проснувшись, смотрела...
смотрела в кофейную гущу,
Будто верила в чудо счастливых
её предсказаний.

Он уехал давно. И с тех пор - ни письма,
и ни слова.
Ей запомнился день. Был сентябрь.
И опавшие листья
Разноцветьем своим словно праздновать
были готовы
Встречу после разлуки, назло донимающим мыслям.

Потянулись года. Чередой проходили заботы.
Офис, козни коллег, интернет,
омут женских романов.
Заглушая тоску, приглашала гостей по субботам,
Надевала костюм с палантином
под Dolce Gabbana...

А потом засыпала, едва прикоснувшись
к подушке.
Снился ей прошлый век.
Белый конь, запряжённый в пролётку,
Перед домом большим, где в часах
вместо боя - кукушка,
В ванной - Eau de Cologne* и вторая
на полочке щётка.

Белышева

И пока кто-то женится, душится, парится, обрываясь резко,
На карнизы встает и за бороду треплет немого Бога,
Мы придумываем ответы позабористей в эсэмэсках,
И по кухням ночами в бокалы льем кто-то пива, а кто-то грога.

И пока побережья заморские стонут тягучим и терпким блюзом,
Пахнут устрицы морем, в ведерке со льдом как прежде —
Мы корячимся в муках, не разродившись никак союзом,
Засыпая по спальням в пижамах, трико, и иной одежде.

Неподдельно от боли воя в пустынных просторах комнат,
Стережем одиночество. Свято храним, как зеницу ока,
Пока где-то нас ждут, пока где-то нас все же помнят —
Нам гордыня не даст проорать, как же дико нам одиноко.

Катя Цойлик

Не постичь… Сплетая мир в клубочек
Из капризных прихотей судьбы,
Встречи навещают одиночек,
Не смотря на «если да кабы».

Укрощая норов расстояний,
Замещая смыслом пустоту –
По-уму, по-дури ли, по-пьяни ль –
Этот обретает эту Ту…

И не чает, вроде, и лелеет,
И в колоде тысяча тузов,
Ан, господь не выдал супер-клея,
А любовь – не девочка на зов.


И… Ни в чём реальность расставаний,
И никчёмен распрощальный спич,
Будь то Петя, будь то дядя Ваня,
Всё едино…
Так…
И не постичь…

Ну, и прочь печали, прочь и напрочь!
Даже, если та не стала Той...

Только...

Полночь, нанятая на ночь...
Просится, всё чаще, на постой...

Дмитрий Белогривцев

Жила-была девочка - взрослая девочка,
Вернее сказать уже зрелая женщина...
И все потихонечку, все помаленечку,
Мила и нежна, и немного застенчива.
Жила ожиданием: вдруг все изменится,
Закончится скоро ее одиночество,
Вот-вот он появится суженый, встретится?..
Хотя одиноких великое множество.
Она даже знала, примерно, как выглядит,
Как пахнет, как ходит и как улыбается,
Такой, как она, просто копия, вылитый,
Который один там по свету скитается...
А где-то жил мальчик, вернее мужчина,
Который, проснувшись, заглядывал в зеркало,
Смотрел надоевшую эту картину,
Что жизнью припудрена, мелом почеркана...
Он свыкся уже со своим одиночеством,
И встретить кого-то уже не надеялся,
А привыкать в этом возрасте к новшествам?!
Миф о любви как-то быстро рассеялся...
Правда, к ночи разгорались желания,
Снились горячие страстные женщины,
Он прогонял их проклятьем и бранью,
Те обвиняли его в бессердечии...
Она ему тоже приснилась, та девочка -
Девочка-женщина, женщина-лапушка -
На шее блестит золоченая цепочка,
В глазах распускается зеленью радужка...
А сколько заботы, вниманья и нежности
Проснулось внутри к этой призрачной женщине!
И дело не в голосе и не во внешности,
Просто забилось внутри что-то бешено.
И потеплело, растаяло, сдвинулось,
То, что лежало в груди заморожено,
И появилось желание к стимулу -
Что-то надежное, что-то хорошее...
Он стал искать свою девочку-женщину,
Зная, что мало отмерено времени,
Чтоб защитить ее сердце от трещины,
Чтобы не стали мечты обесценены...
Так и живут эти два одиночества,
Мальчик-мужчина и девочка-женщина...
Где-то сбылось чье-то злое пророчество -
Так и не найдены, так и не встречены...

а что у меня? у меня все то же
ничто не царапает и не гложет
а то, что свербит глубоко под кожей,
так то не твоя тоска.
холодные дни просочились в вены
и бьются внутри головами в стены
никто не придет, не подправит клеммы,
не сбацает гопака.
сгорела звезда, а за ней вторая
и падает снег, сам себя играя,
и давит виски осознанье края
но это пока. пока.

Джу

больно не тем,
в ком боль.
а тем, о которых
не помнят.
чьи имена
не произносят в суете.
в воображении не рисуют.
не пишут писем.
не шлют открыток.
не оставляют дверь
приоткрытой.
не спешат обогреть
бесконечной зимой.
не держат за руки.
и не ждут
домой.

Она забывала надёжность мужской руки,
бежала, без точки опоры на виражах.
Она говорила: - А в принципе, мужики
нужны только тем, кто не может их удержать,
но всё же цепляется, ноет и истерит,
как сука под дверью, выпрашивает тепла...
Она покрывалась окалиной изнутри,
горела, но больше не верила, не ждала
ни принцев, ни чинно седеющих королей,
ни волка, ни льва - вот ведь, грёбаный зоопарк!
Она не пыталась быть ангелом на земле:
таким, как она, темнокрылым, немного пар.
Она не скрывала ни шрамы, ни синяки,
бежала без точки опоры, считала дни,
и вновь усмехалась: - А в принципе, мужики
нужны только тем, кто не может прожить без них.
Она умирала и видела в этом знак
своей непричастности гвалту и суете.
Она собирала покрепче себя в кулак,
когда на прогулке встречала чужих детей,
она улыбалась старушкам и облакам,
как будто земная жизнь для неё- вокзал.
Она тосковала по сильным его рукам,
надёжным и тёплым.
Но молча.
Чтоб он не знал.

Пришла. Подтёрла щенячью лужу.
(ну как тут злиться? Щенок - умора)
Потом готовила вкусный ужин
(ты, будто, должен вернуться скоро)
Догрызла чёрствую с маком слойку,
кино смотрела про бизнес-вумен...
А вкусный ужин лежит в помойке,
никем не съеден... Ты мной придуман.

Домой дорога - как путь к Голгофе,
когда из близких - щенок и телик.
Варю крепчайший горячий кофе
и пью в холодной своей постели.
Старею глупо, неотвратимо.
Плету из грусти узор-мережку.
Дом - это место, где ждёт любимый.
Всё остальное - не дом... ночлежка.

Елена Лерак-Маркелова

Она сидела у окна,
А он вошел в ее вагон.
- Женат, - подумала она,
- Лет тридцать пять, - подумал он.
А за окном цвела весна,
День был прекрасен, словно сон.
- Красив, - подумала она.
- Как хороша! - подумал он.
Но проза жизни такова,
Он встал и вышел на перрон...
- Как жаль! – подумала она.
- Как жаль! – успел подумать он.
А дома, взяв бокал вина,
Включив любимый «Вальс-Бостон»
- Одна... – подумала она.
- Один... – подумал он.

Я и ангела согрел, я и с демона
ни копейки не содрал за визит.
Вороши не вороши,
дело сделано –
через форточку безбожно сквозит.

Воскресаю в сотый раз из-под савана,
не с кем вспыхнуть,
но во всём остальном –
мне живётся хорошо: рядом сауна,
а за сауной большой гастроном.
Пахну мылом, карамелью и тайнами,
а внутри-то всё горит от заноз.
Одинокие опять стали стайными,
ну а мне бы оторваться вразнос.

Если горечь, то уж лучше без сахара,
если друг, то уж такой, чтобы вник.
Помню, бабка причитала да ахала:
«И в кого же ты у нас озорник!»

Ладно, бабка, не зуди, всё нормальненько,
покуражусь и уйду под шумок.
От поэта только шаг до карманника,
было дело –
помышлял, да не смог.

Ты вот долго прожила, а не спятила,
я – не долго, но дурак дураком.
Иногда меня во мне целых пятеро,
каждый тянется на волю тайком.

Только что-то не работает формула
и на правду не хватает монет,
а по осени так хочется в Со'рмово,
в ту однушку,
где тебя больше нет.

Ты не думай, это…так,
а не жалобы,
просто лестница совсем без перил,
до которой ты меня провожала бы,
от которой…
я бы всё повторил.

Сергей Ширчков

есть трубочка в коробке из-под сока,
дверной проем и фиолетовый цвет окон,
веснушки, небо, сонные аллеи –
прохладный дождь (но это очень греет);
есть лилии и кот в окне напротив
и пожелания любви на обороте
книг,
и даже самолетик
(обыкновенный белый самолетик).

есть битлз и клубничные поля (форева),
и граффити на доме (тот, что слева),
есть дни, насквозь пропитанные светом
и лето, лето, лето, лето, лето...
есть шоколад и в кружке черный чай.

но нет того, с кем нравится молчать.

Саша Птица

мы с кошкой живём просто
ещё в постели выпиваем кофе
закусываем папиросой
выдыхаем на выдохе, вдыхаем на вдохе
не задаём друг другу вопросов
потом смотрим новости, утренний выпуск
иногда даже и сериалы
переключаем каналы
потом поливаем фикус
чистим зубы ментоловой пастой
потом одеваемся, не забываем паспорт
смотрим гисметео на предмет погоды
едем на почту, получаем денежные переводы
усталые и довольные возвращаемся домой
стараемся держать спину прямой
непременно расправляем плечи
потом как-то сразу наступает вечер
мы едим и пьём из своих мисок
составляем на утро новый список
не забыть купить бумажных платков, побрить подмышки
дочитать детективную книжку
постирать платье, повесить на балкон сохнуть
поставить мобильный на подзарядку
потом закрываем тетрадку
наполняем водой кружку
помещаем голову на подушку.
от тишины вокруг можно оглохнуть.

Ольга Гессен

Одиночество – это когда ты один и ночью.
И не только ночью и не только один.
Одиночество – сломанный позвоночник
души. И застрявший в бутылке джинн.

Одиночество – это когда в душном сабвее
вспоминаешь метро,
натыкаясь на взгляда гвоздь.
Спотыкается сердце. Неужто опять робеет?
Одиночество – и хозяин тебе, и гость.

Поводок одиночества и намордник быта –
такова амуниция. Выйдем с тобою в ночь.
Одиночество – треснувший, но не разбитый
образ жизни, панцирь для тела, мыслей и проч.

Одиночество – даже не крик, а всего лишь шепот.
Даже не тьма, а прислушивание к шагам.
Одиночество – воткнутый в пробку штопор.
И распрямившаяся от испуга дуга.


Katya Nemo

Он каждое утро встаёт в семь часов по местному ,
выходит на кухню и курит в окно одну.
Он видит, что осень проводит метлой по Невскому,
и чувствует, что упрямо идет ко дну.

Он выучил много разительной силы умностей
в студенчестве, вроде бы - пользуйся не хочу...
Но он возвращается в памяти к дивной юности –
изысканной виртуозности палачу…

Он был несказанно женатым. Но счастья ленточка,
ладонь обжигая, выскальзывает из рук.
Была в его жизни Марина, осталась – Леночка,
а значит, возможны внучка ещё и внук.

Он был уважаем и ценен пока НИИ-ствовал,
потом перестройка, безденежье и развод.
Не каждая женщина может любить неистово,
иные желают в Сочи летать раз в год…

А Леночке скоро семнадцать, она красавишна.
Заходит нечасто, щебечет о том, о сём.
Когда её пальцы порхают по бледным клавишам
рояля, отцу мерещится: «всё, спасён!»

Но пьеса кончается быстро (чай, не симфония).
И снова удушье, и снова нельзя помочь…
И, как ни крути, жизнь - отборная дисгармония,
Которую иногда нарушает дочь.

Вероника Сенькина

Джейн всегда была самой сильной и самой смелой. У нее был муж – однажды он надоел ей. Джейн брала от жизни то, что она хотела, избавляясь от того, что не по нутру. Джейн немного за тридцать – так, чтобы быть свободной, заниматься чем – и главное – с кем угодно, просыпаться к обеду, курить, одеваться модно, на вишневую Volvo ставить спортивный руль. Джейн уходит с фирмы раньше, чем будет вечер, у нее в ресторане сегодня четыре встречи – как положено: устрицы, лед, саксофон и свечи, как обычно: невероятный и быстрый секс. Тело Джейн лепили, пожалуй, с обложки глянца, она начинает медленно раздеваться и зачем-то просит парня предохраняться – бесполезный издевающийся рефлекс. Джейн привыкла считаться лучшей, прощаться первой, быть успешной, красивой, уверенной суперстервой. Только раз у Дженни отчаянно сдали нервы – в кабинете практикующего врача… Жизнь Дженни выглядит, в сущности, очень просто – каждый месяц тест, на котором одна полоска. Врач сказал, что надо быть сильной, спокойной, взрослой… Сукин сын, не мог как следует промолчать. В ее спальне на стенах – фото в стеклянных рамках: вот она на Бали или где-то в шотландском замке… А в глазах – глубоко - затаилась больная самка, обреченная на невыношенных детей. Дженни воет ночами – жутко и безнадежно, одиночество вводят медленно и подкожно… Утром Джейн надевает лучшие из сережек и короткое черное платье Jean-Paul Gaultier. Перед ланчем на перекрестке центральных улиц Джейн встречает бывших сереньких однокурсниц, у одной коляска – вот, за вторым вернулись! - у другой девчонка – осенью в первый класс. Джейн – прямая, как струнка, под этим огромным грузом – У меня? Да ну что вы! Дети – они обуза, и ходить девять месяцев с этим нелепым пузом… Я спешу. Поболтаем, только не в этот раз. Джейн сидит и пьет мате – безысходный стимул быть холодной, жесткой, просто невозмутимой, чтоб звонить на выбор – Марку, Максиму, Тиму и еще десятку тех, с кем она спала… За окном смеются дети – светло и чисто. Почему все так должно было получиться?..
Джейн ломает пару фирменных зубочисток и уходит – неприступная, как скала.

Кот Басё

У одиночества сто тысяч лиц,
но взгляд один стеклянных глаз холодных.
Его страна без карты, без границ,
его сады бесцветны и бесплодны.

Его зима бесснежная больна,
его рисунки - блёклые пастели.
Мы с ним вдвоём. А, может - я одна
опять ложусь в сугроб своей постели

Ольга Разумовская

Ее постель как лед холодна, а дом безупречно чист. Лишь одиночество, тишина, да чайника тихий свист. Она любит кошек, не любит мужчин, а так же – вязать крючком. И у нее есть десять причин не плакать вообще ни о ком. И по утру она пьет свой чай, остывший еще вчера. Как хочется крикнуть – «Господь, встречай, для жизни я слишком стара!» Она не ходит гулять во двор, не нянчит чужих детей. Окно закрыто с тех самых пор, как с почты не стало вестей. Бессонные ночи, зачитан до дыр последний ее альманах. В нем Грэю Ассоль подарила свой мир, но Грэй до сих пор впотьмах.
Ее постель холодна как лед, и в ожидании дня она с трудом на колени встает – «Господь, забери меня».

Крошка Цахеззз