...а наш удел - он свыше нам подарен, грядущая размечена стезя. Простите, я не ваш, маэстро Дарвин. Мне вашей эволюции - нельзя. К орангутанам не тяну ладошки, ничем не принижаю жизнь свою и принимаю в час по чайной ложке фатального подхода к бытию. Печально - не в свои садиться сани, с анодом глупо путая катод. Мне близок свод вокзальных расписаний. Твой поезд - этот. Мой, пожалуй - тот. Не стая мне в душе излечит раны, и всё, что суждено - мой личный рейд. Не суйте через прутья мне бананы, а то заметит это доктор Фрейд. Я причащён и к взлёту, и к паденью, мне свыше дан мой собственный НЗ. Не буду думать, что прямохожденью обязан я каким-то шимпанзе. Я не хочу быть просто биомассой, бессмысленно отсчитывая дни... Себя не полагая высшей расой, я всё ж в приматах не ищу родни.

Хирурги, мореходы, рикши, гейши... Устроен мир сложнее ритмов ска. Идея выживания сильнейших мне как-то совершенно не близка. Я лично на другую ставлю карту, смягчая по возможности углы. Спартанцы, заберите вашу Спарту, где сбрасывают слабых со скалы. И, без различий расы или нрава, коснувшись неба, уперевшись в дно, имеем мы особенное право испить всё то, что нам судьбой дано. Традиции у нас различны, быт ли, обычны мы иль вышли в мокрецы... Маэстро Дарвин и геноссе Гитлер звучат порой как братья-близнецы. Порой каприз, небесный грохот дробный творит то Торквемаду, то Басё... Но в основном - мы всё-таки подобны. Различия - в деталях. Вот и всё.

Но мы - не снег, спадающий по скатам январских крыш в суровые года. И я никак не вижу слово "фатум" синонимом "безволья", господа. В основе соответствуя стандарту, мы строим в одиночку свой Парнас. Нам набросали контурную карту. Ее раскраска - целиком на нас. И мы - не во владениях Прокруста, и нет резона брать "под козырёк". В пределах обозначенного русла мы можем плавать вдоль и поперёк. Да-да, мы ограничены, не спорю, но хватит всем сполна нейтральных вод. Одно различно: кто-то выйдет к морю, а кто-то обдерет о дно живот. Страшней всего, когда душа больная истаяла во фразе: "Се ля ви!..", Создателю навязчиво пеняя на недостаток счастья и любви.

Александр Габриэль

Спокойный взор. Надменный нрав. На сердце - ржа окалины.
Добро пожаловаться, граф, на графские развалины.
Граф претерпел большой урон во всём, во что уверовал.
Но вслух орать: "Я разорён!" - совсем не делаферово.

А жизнь прошла, как будто сон, походкою упругою:
и стол, и Дом, и Периньон, и файв-о-клок с супругою.
Сидит с восьми и до восьми граф над Луарой синею...
Ну не к бл**ям же, чёрт возьми, с дворянскою гордынею!

Виват оконченным боям! Завяли традесканции.
Не так уж весело графьям в средневековой Франции.
Давно забытый ратный труд - ни в дебете, ни в кредите...
Есть в графском парке чёрный пруд. Черней нигде не встретите.

Нет, не один вы, де Ла Фер - сословие. Соцветие.
Я тоже пьянь и маловер, пускай спустя столетия.
Удел наш - горе от ума. Мы - у судьбы на вертеле.

Вот только нет на всех Дюма.
И нет на всех бессмертия.

Александр Габриэль

Наверное, мы всё-таки мечтатели...
Не веруя в пророчества и сонники,
мы кузькиной парижской богоматери
языческие верные поклонники.

Мы славно покуражились в малиннике,
немного оцарапавшись крапивою,
но стали ль мы законченные циники
с улыбочкой приклеенной глумливою?! -

навряд ли. Просто дуем на горячее.
Бескомпромиссис - больше нам не жёнушка.
А всё, что остаётся непотраченным,
складируем подстилками на донышко

судьбы, чтоб не впивались рёбра жёсткости
в хребтины сколиозные усталые...
Трёхмерные повыпрямлялись в плоскости,
по краешкам немного обветшалые.

Но всё ж, какими б ни были сценарии,
и на какие б ни бросало полюсы -
не всё мы между пальцев разбазарили,
и истощили вещмешки не полностью.

А взгляд назад - отнюдь не во спасение,
а токмо лишь для восполненья опыта...
Весеннее - по-прежнему весеннее,
от птичьих криков до любовных шёпотов.

Нас ветры жизни чуточку взлохматили,
слегка приблизив ангельское пение...
Наверное, мы всё-таки мечтатели -
потерянное, в общем, поколение.

А. Габриэль

Блажен не умирающий от скуки,катящийся подобно колесу—и граждане уткнулись в покетбуки да слушают в наушниках попсу.У граждан кайф-не жарко и не сыро;в их силах разогнать любую тьму.Им Бог всё время шлёт кусочки сыра за верное служение ему.И много ль толку, глядя в эти лица,кричать:«Да вы же звери,господа!»? Народ,имея шанс увеселиться,по этому пути идёт всегда. И нет бы,озаботясь,что-то взвесить,наметить траектории судьбе—им ближе клуб«Для тех,кому за 10»,где хорошо с подобными себе.Бреди туда,куда направят ноги,спеши туда,куда тебя зовут.Блажен не умножающий тревоги, самим собой не вызванный на суд.Им ведом прикуп.К ним приветлив Сочи.Они актёры в собственном кино.«Живём,—они твердят,—один разочек.Смотреть наза- и глупо,и смешно».Им действия важнее размышлений,они неугомонны,как клопы;в кострах их жизней жаркие поленья разбрасывают искорок снопы.

Под сенью то совдепа, то госдепа до полусмерти я загнал коней. Но нет во мне азарта Джонни Деппа, чтоб гордым быть инакостью своей. Не будучи ни ушлым и ни дошлым, не пестуя безумие и злость, я постоянно застреваю в прошлом,как застревает в зубе рыбья кость.Влача тоску, как будто лошадь сбрую,свои надежды отнеся в ломбард, я мыслю—оттого не существую(простите, монсиньор Рене Декарт).Везде—азартный спор,вино из кубка, громокипящей жизни волшебство... А для меня в анализе поступка — залог несовершения его. Ну разве ж это сложно — песня хором?! Ведь все идут — и ты тянись вослед... Пора уж эти перья, белый ворон, покрасить в радикально чёрный цвет, и раствориться в многоликой массе, исчезнуть, словно в водке — кубик льда, чтоб в новой возродиться ипостаси — и в дальний путь на долгие года... И буду ехать, сев в чужие сани, хоть это изначально не по мне...

Ведь обещал же—Никаких стенаний,а сам—как Ярославна на стене.Печаль,подруга дней моих суровых,неужто не расстанешься со мной?Ужель среди хронически здоровых лишь я один — хронически больной?! Вы где-то есть: в америках, европах; попрятались, как в роще соловьи... Ужель приятно замерзать в окопах, когда давно закончились бои?! Ей-Богу, леопольды, выходите... И что с того, что нас попутал бес? Взгляните: солнца трепетные нити свисают с отутюженных небес. Откроем окна и откроем двери, с судьбой поговорим начистоту... А рядом — люди (и другие звери, порою очень милые в быту). И на плаву пока что наше судно, и ясен день, и даже ветер стих...Конечно,это трудно,очень трудно: понять что мир превыше нас самих.И мы,не отыскав в себе ответа на всё, что у души пока в цене, в какой-то миг найдем источник света, законно расположенный? извне. (Вот здесь читатель усмехнется:«Ясно.Я эту всю драматургию знал. Всё было плохо,а теперь прекрасно. Назрел оптимистический финал»)— ет, автор сардонически развеет сию демагогическую ложь, поскольку с оптимизмом не имеет любовных отношений ни на грош,отнюдь не оглашая бодрым кличем свою квартиру(дом,микрорайон).Зато порою он философичен.А также иногда практичен он.Работай, веселись,грусти и бедствуй,ищи обходы и штурмуй редут...
Негоже жизнь считать попыткой к бегству.
Второй попытки точно не дадут.


А.Габриєль

Наш Титаник треснул крепко. Нам, похоже, всем на дно. Пассажир, г…но и щепка – перед морем всё равно. Вперив вдаль пустые бельма, рассекаем грудью муть, и огни святого Эльма освещают трудный путь. Кто-то раньше, кто-то позже, кто за деньги, кто за так, кто поднял Весёлый Роджер, кто-то просто белый флаг. Кто шизеет постепенно, злую Родину кляня, кто-то пляшет Макарену возле Вечного огня. Нам плевать, что всё забыто, и какого цвета стяг, в буйных па Святого Витта мы танцуем на костях. Жизнь – дерьмо, любовь – игрушки, профанация – Закон, пусть голодные старушки выпадают из окон, интеллект дриопитека, мышц упругая гора, лишь бы кайф, и дискотека пусть колбасит до утра.
Плачут бабы, девки плачут - хоть сто вёрст исколеси, мужика найти – задача. Где вы, хлопцы, гей еси! Макияж, пустые души, депилирован лобок, серьги в ноздри, серьги в уши, серьги в брови и в пупок. В дымном гуле ресторанов топят в водке боль и страх.
Проповедует с экранов новый Бог – Великий Трах. Ядовитые миазмы гробят сердце, не спеша, в жаркой битве за оргазмы плачет нищая душа. Пей, развенчивай кумиров, со стихов сойди на стон, покупай себе в квартиру Индезит и Аристон, пусть угробит все таланты наркотическая лень, жри растения-мутанты, генетическую хрень. Дом разрушен, мир развален и отравлены ключи.
Будь послушен.
Будь лоялен.
И молчи.
Молчи.
Молчи…

Александр Габриэль

Он сжимает в руке обветшалый обрывок хоругви,
он глядит и глядит, как костёр превращается в угли,
в пораженьях своих ни за что не желая признаться, и
сам себя каждый вечер пытается выискать в гугле,
заряжая фамилию, ники и их комбинации.

Но не то возвращается. Снова не те результаты.
Википедия варит бульон, где и лица, и даты -
но не те, что хотелось. И он научился сутулиться
и глядеть, как в печи (от зарплаты до новой зарплаты)
микроволны ласкают бока замороженной курице.

Всё один да один. Не бандит, не изгнанник, не нищий.
Он как будто вернулся с войны и застал пепелище.
Уберёг он себя от тюрьмы, от сумы да от Кащенко.
А зачем? Пустота, как волчица голодная, рыщет
в наглотавшемся пыли пространстве почтового ящика.

Он сжимает руками виски, он одет не по моде;
вся прошедшая жизнь - пачка фото на старом комоде;
а на лампочке муха - вселенской печали разносчица...
Телефон всё молчит да молчит, а ООН всё не вводит,
всё не вводит никак моратория на одиночество.


Александр Габриэль

Уходят чудеса в сиреневый туман,
оставшись на века в легендах и подкорках.
И отошел от дел Гасан Абдурахман,
лишившись бороды в этнических разборках.

Забыв про штат Канзас и сбросив с сердца груз,
взглянула как-то раз Бастинда на Гингему...
Прекрасен с той поры лесбийский их союз,
и не желает знать про сказочную тему.

Нет умных Цокотух - есть глупые цеце;
Яга в кругу друзей читает "Тропик Рака"...
О том, что жизни нет ни в утке, ни в яйце,
витийствует Кощей на кафедре истфака.

Во всём теперь видна логическая связь:
разменены ферзи. Дерутся пешка с пешкой.
Слегка хлебнув пивка, с работы возвратясь,
сожительствует гном с печальной Белоснежкой.

Хоть Землю обойди - молочной нет реки.
Ленивый сонный кот не станет снежным барсом.
А Пеппи пропила последние чулки,
и колет инсулин себе в подвале Карлсон.

Спешит Иван-Дурак в МГИМО или ИнЯз;
Горынычу на днях в Минюсте пост поручен...


И гармоничен мир, как код на Си-Плас-Плас.
Серьёзен, как и он. И точно так же скучен.

Александр Габриэль

Зима поводья отпустила.
И в мир явился, как домой,
желток прохладного светила:
весна повсюду. День восьмой.
Уходит из сердец кручина,
и в руки просится баян...

Бредет по улице мужчина.
Он отвратителен и пьян.
Прямохожденья древний навык
исчез в потоке мутных дум.
Цветастый галстук сбился набок,
помят подержанный костюм.
Бредет мужчина, взором дикий,
но всё ж для нас важней всего,
что: а) в руке его - гвоздики
и б) он помнит, для кого.

А. Габриэль

...и каждый вечер когда за окном луна
она остается одна совершенно одна
ей очень страшно в своей колее канве
она устала от зряшных попыток сна
ночами летает вниз достигая дна
под злые синкопы ветра в пустой листве

включает телек там пошлое бла-бла-бла
и тени глядят из каждого из угла
и трудно дышать как будто бы грудь в тисках
и думает это ж надо к чему пришла
но знает что в мире нет ни добра ни зла
всего-то кофейник тостер и боль в висках

a где-то в других вселенных гламур лямур
надежды планы и прочий подобный сюр
долой из сердца этот ненужный сор
всё этo обманкa пластик и радж капур
услада еще живых и счастливых дур
её же авто без тормоза и рессор

ей весь этот джаз какого соблазна для
ей надо лететь и знать впереди земля
а все ее слезы чушь сериальный вздор
и там в параллели просто начать с нуля
читать как впервые маркеса и золя
и чтоб никаких хирургов и медсестер

Александр Габриэль

Найдите кого-то яростней и лютей -
такого, как Майкл Дуглас и Деннис Хоппер.
Не надо меня башкою - в котёл страстей.
Навряд из меня получится мыльный опер.
Считайте, что я - с холодной водой брандспойт;
меня провести немыслимо на мякине.
И нет на моих дорогах Забриски Пойнт,
а сердце мое - отнюдь не атолл Бикини.
В отсутствии чувств вините меня? - пускай.
Бросаете гневно в спину: "Какая сволочь!"
На каждую Герду есть ледовитый Кай,
на каждую кислоту - непременно щёлочь.
Всё то, что горело - серый безликий прах,
и щелкать по нервам спичкой не надо. Сорри.
В прохладных моих, в приватных моих краях -
какие-то нынче тихие инфузори.
А всё, что меня влекло и еще влечет -
змеёй уползло в забытую всеми нишу...

Ведь кто-то вверху обратный включил отсчёт,
и я его слышу.
Каждою клеткой слышу.


Александр Габриэль

Мне по жизни всегда тяжело с дураками, не понять мне победного их естества. Где б ни встретил я их - под Бордо ли, на Каме, - я ломаюсь. Пасую. Теряю слова. На их фоне литом я - разорванный в клочья. И летят в никуда, словно пух с тополей, все тревоги мои, все мои многоточья мимо тех, для кого одноточья милей. Дураки не умеют высчитывать шансы, им достаточно в спектре лишь пары цветов. Ну а я так затейливо верю в нюансы и так страшно к ответам простым не готов. Я нелепым галопом скачу по манежу; мне комфортно, как будто корове на льду... Семикратно подумав - я вряд ли отрежу. А отрезав - на "нет" от сомнений сойду. Хорошо им - красивым, простым, белобровым; направленья у них - только север и юг. На моих же дорогах свихнулся бы Броун, заблудившись на тропах, заверченных в круг. Тяжело на балу. Тяжело после бала. Неприглядна жара. Безобразны дожди. Вечный поиск решений... Хорошего мало в старом шахматном правиле: "Взялся - ходи".

В нервотрёпочных буднях, в их шуме и гаме, ежечасно с добром соревнуется зло. Мне по жизни всегда тяжело с дураками. Им, наверное, тоже со мной тяжело. Все беседы у нас - "До свиданья!" и "Здрасьте!"; мы друг друга навряд ли поддержим плечом... Мой хронический вирус житейских несчастий их иммунным системам, считай, нипочем. В остальном - мы по тем же гуляем бульварам и глядим, как уходят июльские дни... Право, лепо ли мстить неразумным хазарам лишь за то, что не слишком разумны они?! Тут копи, не копи - а судьба раскулачит. Что ни делай, а в трюме откроется течь... Раз уж "счастье" и "разум" - антонимы, значит, вся игра изначально не стоила свеч. Все метания эти подспудны. Бесшумны. Единица, дрожа, изгибается в ноль. В обывательском крике: "Ты чё, больно вумный?!" к слову "ум" не случайно приставлена "боль". Болевые рецепторы резво затронув и освоив страданий земных буквари, вездесущие сто миллиардов нейронов планомерно взрывают меня изнутри.

Но - покуда живу, никому не мешая, не встревая в бои, не плывя за буи, - мне осталась надежда. Одна. Небольшая. На нее лишь одну упованья мои. Надоело искать оправданья фальстартам и держаться за древки привычных знамён... Я умён - по обыденным чьим-то стандартам. По высоким стандартам - не слишком умён. Ну а значит - не всё так печально и тускло, и финал постановки не так уж и скор: я не знаю, о чем говорил Заратустра и не знаю, о чем промолчал Кьеркегор. Слишком рано смотреться в глубины колодца - оптимизма из чаши хлебнуть бы сперва... Мне по-прежнему Борхес никак не даётся, да от Пруста ужасно болит голова. От высокой культуры мне только убытки. Я не то чтобы неуч, всего лишь простак - и совсем соловею от музыки Шнитке, и Кандинский мне что-то не близок никак. Надоело кровавыми плакать стихами, полагаясь на прихоть тревог и молвы...

Дураки, я весь ваш. Всей душой. С потрохами.
И хочу быть счастливым, как счастливы вы.

Александр Габриэль

По ней метроном настроен и шагомер,
над нею раскрыт, как зонтик, небесный свод.
Она проходит сквозь залитый солнцем сквер,
не слишком осознавая, куда идёт.
С плакатов противно лыбится новый мэр.
Вокруг - голоса да палой листвы гавот.

В газетах - "Спартак", в киношке - Орландо Блум.
А дома - хороший муж да бокал "Syrah"...
На ней деловой, идущий к глазам костюм.
Походка стократ продумана. От бедра.
Да вот позитив никак не идёт на ум -
ни днём, ни ночами хмурыми, ни с утра.

А месяц назад была зелена листва,
и не было у природы плохих вестей.
Но нынче про это помнит она едва,
поскольку в больнице чётко сказали ей:
она никогда не сможет делить на два.
Она никогда не сможет иметь детей.

Я так ей хочу напомнить про листопад;
про то, что с каких позиций ни посмотреть -
возможности стать счастливой глаза слепят.
Так было всегда и, видимо, будет впредь.
И мир, если разобраться, теплом объят.
И жизнь завершилась менее чем на треть.

Хочу ей сказать: уйдут со двора ветра,
и жизнь обретет по-новой и цвет, и смак...
Но стынут в ее глазах угольки костра.
Я так бы хотел разжечь их, но я не маг.
Ей просто пора привыкнуть, давно пора.
Да только никак не может она. Никак.


Александр Габриэль

По стенкам ложкою скребёшь, а в банке пусто.
Давным-давно как перестал быть томным вечер.
Делиться мудростью - великое искусство.
Вдвойне великое, когда делиться нечем.

Когда ты холоден, как в Антарктиде льдина,
и содержателен, как пьяная икота,
то тяжело, собрав пустоты воедино,
из них создать высокозначимое что-то.

Найдется тот, кто в честь твою в ладоши хлопать
всегда готов, слабея разумом и духом.
Но если опыт непрактичен, словно копоть,
его носитель интересен только мухам.

И все слова твои - бессвязный птичий гомон,
и все пути твои - в безликую рутину...
А твой стакан - увы! - наполовину сломан.
Пожалуй, лучше был бы пуст наполовину.

В потоке жизни - за помаркою помарка,
легко заметные своим и посторонним...
И понимаешь вдруг болезненно и ярко,
что слово "возраст" слову "мудрость" не синоним.

Александр Габриэль

И я, как все, порой сбивался с галса,
терял себя и зряшно тратил дни,
но вот с грехами смертными - НЕ знался,
поскольку знал, что смертные они.
За вехою одолевая веху
и путая порой со светом тьму,
я в жизни НЕ завидовал успеху,
богатству и могучему уму.
От отроческих лет своих доныне,
тащась в обозе иль держа штурвал,
я в жизни НЕ был пленником гордыни
и у других ее НЕ признавал.
К чужому НЕ тянул дрожащей длани,
как, впрочем, и НЕ жил чужим умом,
и рабство необузданных желаний
меня своим НЕ метило клеймом.
Увы, совсем недавно я заметил,
и сразу стало горше мне вдвойне:
лишь только повстречаешь Добродетель -
она всегда глагол с частицей "НЕ".
А время мчит резвее иноходца...
Как странно всё, что в истинной цене...

Ведь то, что я НЕ делал - мне зачтётся,
а то, что делал - НЕ зачтётся мне.

Александр Габриэль

За праздничным окном летит игривый бал,
в морозной полутьме - прозрачней звуки вальса...
Печальна доля тех, кто без вести пропал.
Ещё печальней - тех, кто без вести остался.
Любой из них к судьбе безрадостной привык...
И, отнеся себя к несчастной низшей расе,
они и не живут, а пишут черновик,
пролог для жизни той, которая в запасе.
Незримый их девиз - не греться и не греть,
ни в чем не отличать заката от рассвета...
Потупясь. Вдоль стены. То впроголодь, то впредь -
поверив, что в конце зачтется им за это.
За ними без огня влачится бледный дым,
кроящий им судьбу по тусклому шаблону.
Прошу тебя, Господь, не дай мне стать таким.
Не влей меня, Господь, в их серую колонну.
Пусть мимо не пройдет веселый карнавал,
и фейерверком ввысь взлетают звуки вальса...

Горюю я о тех, кто без вести пропал,
но не хочу быть тем, кто без вести остался.

Александр Габриэль

Так как жизненный опыт всему голова,
и для душ он - подобие бронежилета,
чем ты старше - тем зримей выходят слова,
тем понятней и ближе источники света.

Так как жизненный опыт всему балансир
и всему измеритель послушный и чуткий,
ты легко обойдешь мышеловочный сыр,
даже если от голода сводит в желудке.

Только мысли, в мозгу непрерывно свербя,
рвут тебя на куски.
Мир твой тёмен и зыбок...
Будь он проклят, тот опыт, лишивший тебя
сладкой яростной боли от проб и ошибок.

Ты находишься там, где покой и успех,
научившись у опыта верам досужим
и уменью смиряться с отсутствием тех,
кто единственно нужен.

Александр Габриэль

Другие б, может быть, сказали: "Баста! Точка.
Пора покинуть царство сказок и былин."
А в нас стучит бессменной сотней молоточков
шальной надежды шебутной адреналин.
В закате осени мы видим свет весны, и
упрямо гоним мысли черные взашей.
Нет, мы не то чтоб оптимисты записные -
у нас лицензия на ловлю миражей.
В нас нет наивности, достойной Паганеля.
Бывает так, что все усилия - зазря,
а пресловутый мягкий свет в конце тоннеля -
порой лишь отсветы чьего-то фонаря.
О, как же просто и легко утратить веру
на этом жизненном безжизненном плато
и провалиться в вожделенную пещеру,
во власть неверья ни в кого и ни во что!
Но нас, ей-богу, не для этого рожали,
мы из бродяг не превратимся в сторожей...

Сезон охоты.
Нам пора за миражами.
На этом свете жизни нет
без миражей.

Александр Габриэль

Верный людям, идеям и слову, ничего не обретший задаром, я пришел подобру-поздорову и уйду точно тем же макаром не изящной симметрии ради, а поскольку ну как же иначе? Жизнь свою ненавязчиво спрячу в сотню общих безумных тетрадей. Воплощение ночи и дня, я проживаю, как пони в загоне, появленьем своим не меняя мировых благозвучных гармоний. Не любитель изящных гортензий, не фанатик ни злата, ни проса, в этом мир я явился без спроса, оттого и живу без претензий. И, познавший низины и выси, бытие не считая за вызов, я хотел бы ни в чем не зависеть от сирен и от их вокализов и болтаюсь, привязанный к мачте под ударами ветра и града... Надо мною не смейтесь, не надо. И прошу вас, не надо, не плачьте.

Породнившись с привычным уделом, отхлебнув и надежд, и страданья, вывожу я крошащимся мелом: "Я здесь был" на скале мирозданья. "Я здесь был" (словно Киса и Ося) - вывожу с терпеливостью мула... А Земля мое сердце проткнула своей гибкою жалящей осью. Я покою отнюдь не синоним; вместо глади - сплошные надрезы... Я хотел быть простым посторонним, наблюдателем точным и трезвым. Но не вышло. Не склеилось, други; перемены пришли, перемены, и сбиваю я ребра о стены в потерявшей контроль центрифуге. И мелькают то пекло, то стужа, словно теннисный мячик по корту... Доктор Хаос, от вас только хуже. Диагностика ваша - ни к чёрту. И мелькают то окна, то дверцы; утро, вечер, восходы, закаты... Остановки же бега чреваты остановкой усталого сердца.

Время тает, а мельница мелет, белкой в клетке вращаются числа... Без любви это всё не имеет ни на миг ни малейшего смысла. Без неё всё в осколки разбито, без неё всё смешно и постыло, без неё лишь веревка да мыло - атрибуты нормального быта. К нам приходит она, как фиеста, освещая собою потёмки - и встают со щелчками на место части бешеной головоломки. С ней и ангелы дружат, и черти; в ней, как в Слове, что было в начале -
индульгенция прошлым печалям.
Оправдание жизни и смерти.

Александр Габриэль

Он был старомоден. В чем-то, наверно, скучен.
В эмоциях скуп. Ни "оха" не знал, ни "аха";
но к звукам в душе хотел подобрать созвучья,
включая в такие дни Дебюсси и Баха,
и, словно по волшебству, разлетались тучи
свербящей тупой тоски, пустоты и страха.

От звуков ненужных морщился. Хлопать дверью,
кричать или бить посуду обучен не был,
зато наслаждался шорохом листьев в сквере
и там же кормил голодных пернатых хлебом.
Он в эти минуты жил. Не считал потери
и был как звенящий мост меж землей и небом.

Ночами сверчка он слушал, не зная скуки,
умел различать оттенки в пчелином гуде.
Он мог сочинить сонату - но в эти трюки
не верил совсем, не смея мечтать о чуде.
И только лишь слушал, слушал живые звуки

так жадно, как могут только слепые люди.

Александр Габриель

Не сказать, что живём - заполняем объем,
доверяя себя пустотелому слогу.
Мы берем слишком много. Зато отдаем
беззастенчиво меньше природе и Богу.

Выгрызаем себе счастья лишнюю пядь,
по чужим головам пролезаем в вельможи...
Нам же главное - взять. Понадежнее взять.
А о том, что отдать, мы подумаем позже.

Но у этого принципа жизни взаймы
есть научная, очень простая основа.
К сожалению, так уж устроены мы:
выходное отверстие меньше входного.

Александр Габриель.