Среди признаков графомании, не упомянутых Белинским, есть ещё один: ложь. «Поэт» лжёт в своем творении, описывая что-то. Он пишет не так, как оно было, а так, как красивше.
Перечитаем? –

"Погиб поэт!- невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой"
Это правда

"С свинцом в груди…"
Это – неправда. Пушкин был ранен в живот.

"…и жаждой мести"
Это неправда. Перед смертью Пушкин простил Дантеса. Он особо попросил княгиню Е.А. Долгорукову съездить к Дантесам и сказать им, что он их прощает.

"…Поникнув гордой головой!.."
Это – неестественный оборот речи: погибнуть, поникнув головой… Да и Пушкин умирал в постели – и как, лёжа, можно «поникнуть» я не представляю. Да и как можно умереть не лёжа?

"Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид "
Это неправда. Обиды были далеко не мелочны.

"Восстал он против мнений света"
Это неправда. Его дуэль не была – вызовом свету.

С одной стороны царь был целиком и полностью на стороне Пушкина. Он даже взял с него обещание, что никаких дуэлей не будет, что в случае чего – обращаться к нему. Да и всё окружение Пушкина, как могло, пыталось удержать его от дуэли.
С другой стороны роковое письмо Геккерну стало… Пушкин поддался на провокацию, он сыграл по правилам света. По правилам, а не вопреки им.

"Один…"
Это неправда. В период дуэли у Пушкина была жена и дети. Были друзья, готовые помочь ему, даже если это будет угрожать их личному благополучию – того же Данзаса судили после дуэли за участие в ней в качестве секунданта. И любовные приключения, их Пушкин после женитьбы тоже не бросил.

"Один, как прежде..."
Это тем более неправда. По-моему, в лирике Пушкина даже мотивов одиночества нет. Как у очень немногих из поэтов. Верные друзья, весёлые подруги, романтичные любовницы… «шипенья пенистых бокалов и пунша пламень голубой». Он, кажется, даже не знал, что это такое – одиночество.

"Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!"
Противоречие. Сарказм по поводу «лепета оправдания» дезавуируется последней строчкой – если свершился приговор судьбы, то оправдываться некому и не в чем.

"Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар"
Неправда. Пушкин – один из самых успешных поэтов в нашей истории. В 17 лет его заметил старик Державин. Тогда же получил первый горонар (золотые часы) от будущей императрицы. Далее взрослые учителя признавали своего любимого ученика победителем, далее он первым стал профессионалом. То есть попытался жить литературным трудом, поэзией. Не очень у него это получилось, но в его времена больше-то никто и не пытался… Слава, признание, успех – это всё о нём.

"И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?"
Тоже неправда. Ни те, которые «рыдали», ни те, которые «хором хвалили», чуть затаившийся пожар не раздували. Интриги вокруг его семьи плело всего несколько, так в том и не признавшихся человек. Остальные – царь, Жуковский, друзья, бывшие любовницы – как могли, пытались этот пожар затушить. В откровенных врагах засветилась только Полетика. Даже Дантес даже спустя годы пытался объясниться, пытался оправдаться, что он не хотел, что целил он в ноги…

"Что ж? веселитесь... Он мучений
Последних вынести не мог"
Это – неестественный оборот речи.

"Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок"
Интересно, во времена Лермонтова – это звучало таким же штампом, как сегодня? Звучало, звучало.

"Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет."
Но и Пушкин вышел на дуэль – не стрелять в воздух. Он шел убивать. Это Дантес хотел выстрелить в воздух, но увидев глаза Пушкина, увидел в них свою смерть и выстрелил, даже не дойдя до барьера. А вот у самого Пушкина – пистолет не дрогнул. Даже смертельно-раненый он сначала обратил внимание на то, что пистолет испачкан в снегу, потребовал заменить его, потом прицелился, выстрелил и попал в Дантеса. Что того спасло – пуговица и кольчуга, это уже вопрос другой.

"И что за диво?... издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;"
Опять то же противоречие: либо – на ловлю чинов, либо – по воле рока.

"Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;"
Дантес вёл себя в Росии по тем же самым правилам, по которым жила вся тогдашняя Европа… перечитайте «Опасные связи» Шарло де Лакло, а потом – еще раз историю этой проклятой дуэли… Дантес жил по правилам, по которым в молодые годы весело проводил своё время и Сверчок. Да вся эта история: Пушкин – его жена – Дантес выглядит как кривое зеркало, как кармическое отражение другой «романтической» истории: Пушкин – Воронцова – её муж. Немолодой муж, красавица жена и неведомо какими ветрами заброшенный к ним молодой, дьявольски обаятельный проходимец.

"Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!.."
Мы знаем больше Лермонтова… И не помогло ему… Мартынов-то был русским.

"И он убит…"
Это правда

"…и взят могилой,"
Это неестественный оборот речи

"Как тот певец, неведомый, но милый,
Чего ж тут неведомого?-

" …Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч."

"Добыча ревности глухой"
Это неправда. «Глухая» ревность – это ревность к женщине, высказать к которой свою ревность – не имеешь права, это застарелая ревность… А у Ленского?

"…Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
XLV.
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла...
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленской снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули - больше ничего -
Вдруг разрешат судьбу его"

Да и обратите внимание на строку "Проказы женские кляня" - чего ж тут "глухого"?

"Воспетый им с такою чудной силой"
Это правда

"Сраженный, как и он, безжалостной рукой"
Это неправда. Неужто он «Евгения Онегина» перечитать не мог?

"...Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
…
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
"Ну, что ж? убит", - решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет"

И где здесь «безжалостная рука»?

"Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?"
Это тоже не про Пушкина. Или «мирные неги» – это эфмеизм для двух донжуановских списков Александра Сергеевича? А «простодушная дружба»? Подходит ли под это определение визит блестящего будущего министра иностранных дел Горчакова к опальному поднадзорному поэту? Или ответ поэта царю на вопрос: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» – «Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем».

"Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?.."
И прежний сняв венок - они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Я всё думаю, чего такого «непозволительного» нашел в этом стихотворении царь? Это я о деле «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым и о распространении оных губернским секретарем Раевским»
Только ли последние 16 строк возмутили Николая? Или объяснили, наконец, Его Величеству, что увитый лаврами венец – корону, если попросту, – пожаловать может только венценосец… «венец терновый»…
Сами же эти 16 строк переписывать я не буду. Наперсники разврата, палачи Свободы, жадная толпа, черная кровь, рабская пята… Штампы, штампы, штампы… (Да и там - ложь. "Таитесь вы под сению закона..." - Закон их под своей "сению" не таил: Дантеса судили и выслали, дипломата, посла Геккерна, судить было невозможно – просто выслали, скандально, без прощальной аудиенции. Остальные виновники дуэли и сейчас неизвестны). Повторю Белинского:
«Если я под словом "вдохновение" разумею нравственное опьянение, как бы от приема опиума или действия винного хмеля, исступление чувств, горячку страсти, которые заставляют непризванного поэта изображать предметы в каком-то безумном кружении, выражаться дикими, натянутыми фразами, неестественными оборотами речи, придавать обыкновенным словам насильственное значение…»
А теперь широко известные строки мемуариста:
«Столыпин же убеждал его, что судить иностранца Дантеса по русским законам нельзя, он представитель дипломатического корпуса.
Лермонтов все более распалялся и, наконец, закричал: "Если над ним нет суда земного, так есть же суд Божий!" Эти слова и стали лейтмотивом заключительных 16 строк стихотворения "Смерть поэта". Назвав Столыпина врагом Пушкина, Лермонтов схватил лист бумаги и, ломая один за другим карандаши, принялся писать. Через пятнадцать минут были готовы знаменитые строки: "А вы, надменные потомки..."»
*
В завершении напомню 2 редакции одного стихотворения – раннюю и переделку и правку его ПОСЛЕ февраля 1837 года
1.
Я не люблю тебя; страстей
И мук умчался прежний сон;
Но образ твой в душе моей
Всё жив, хотя бессилен он;
Другим предавшися мечтам,
Я всё забыть его не мог;
Так храм оставленный - всё храм,
Кумир поверженный - всё бог!
1831
2.
Расстались мы, но твой портрет
Я на груди своей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.

И, новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог:
Так храм оставленный - всё храм,
Кумир поверженный - всё бог!
1837

Что изменилось? Да автор попытался избавиться от исступлений чувств и горячек страсти.
*
*
P.S.
В процессе обсуждения статьи было выдвинуто два конкретных аргумента против:
1. Лермонтов не мог знать то, что благодаря почти двум векам пушкинистики известно нам;
2. Это стихотворение… «Погиб поэт» – это не о Пушкине. Это стихотворение о некоем обобщённом поэте – о символе.

Отвечу.
1. Да, Лермонтов не мог знать предметно о разговоре Пушкина с Николаем I, не мог знать об «оправданиях» Дантеса, но обо всём прочем знать мог. Пушкин сам про себя говорил: «я – публичный человек». Сегодня подобный термин означает – жить под вечным присмотром телекамер, тогда это означало – вечные сплетни и слухи. Высший свет – это очень узкий круг. Все знали обо всех, знали всё.
Только один пример. Мне пеняли, что Лермонтов мог не знать о характере ранения Пушкина. Так вот:
«АРЕНДТ Николай Федорович (1785—1859), хирург, лейб-медик Николая I. Лечил Лермонтова в 1832, когда того в манеже Школы юнкеров лошадь ударила в правую ногу, расшибив ее до кости, и он лежал в лазарете, а затем в доме Е. А. Арсеньевой. В 1837 руководил лечением раненого А. С. Пушкина и был посредником между ним и Николаем I. В конце января был у заболевшего Лермонтова, рассказал ему подробности дуэли и смерти Пушкина».
Фундаментальная Электронная Библиотека «РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ФОЛЬКЛОР»
Лермонтов знал, что Пушкин был ранен в живот. Но «с свинцом в груди» – красивше.

2. Что в стихотворении «Погиб поэт», поэт – не Пушкин, по-моему, я доказал. А кто? Символ? Символ чего? Символ какого поэта? Перечитаем Ленского:

«…Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный,
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход!
XXII.
"Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я – быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета…»

…Паду ли я стрелой пронзённый,/ поникнув гордой головой…
…А я – быть может, я гробницы / Сойду в таинственную сень,
Что ж веселитесь он мучений / последних вынести не мог…

Всё одинаковое – и лексика, и построение фраз. Вот только сам Пушкин заключил эту «элегию» язвительным четверостишием:
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут ни мало
Не вижу я; да что нам в том?)
Нет, Лермонтов не писал о смерти Пушкина, как о смерти Ленского. Он, по привычке всех «романтиков», на место живого героя поставил придуманного себя. И нет никаких обобщений, нет никаких символов – есть «москвич в Гарольдовом плаще… Слов модных полный лексикон».

Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок

Эти две метафоры не развивают друг друга и не связаны друг с другом, это просто две модные фразы, стоящие рядом. А когда через несколько строф опять появляется венок:

И прежний сняв венок - они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:

возникает вопрос: чего тут снимают? Или правильное вопросительное слово – «кого»? Ведь «венок»-то у нас – это «дивный гений».

И о последних 16 строках.

"Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - всё молчи!.."

Вот подумайте, о каком русском дворе можно было бы так сказать? Жадная толпа, стоящая у трона?
При Иване III – нет. Они державу строили, трусливого царя-батюшку на разрыв с Ордой всем «обчеством» воздвигали.
При Грозном? Разве что ранней его юности, а дальше – на то он и Грозный.
Во времена смуты? Так тогда и трона-то не было.
Во времена тишайших? не знаю… Россию тогда по камешкам восстанавливали «жадной толпе» тогда было много не урвать.
При Петре? Ну, не надо было выскочками себя окружать. Но и они не только себе что-то урывали, они ещё и на приступы в первых рядах ходили, и на шведов полки в атаку поднимали.
При Елизавете-Екатерине? Помните знаменитый монолог Фамусова: «вот то-то все мы гордецы» и поминание про «отцов»? А кто Великую Россию делал, турок и фридрихов побеждал? Вот так себе эти «вельможи в случае» звания светлейших и добывали – вместе с Кёнигсбергом, вместе с Крымом.
При Александре? При самом Николае? Да нет…
На ум приходит только небольшой период междуцарствия – разные там немецкие Анны Иоановны…
А Палачи Славы при троне толпились только в советские времена, когда от маршала до расстрела была дистанция только в один приговор, когда у лагерного костра умирал Мандельштам, вешалась от безысходности Цветаева, стрелялся Маяковский, кровью на стене писал Есенин…
Но о них-то Лермонтов действительно знать не мог. В общем, эти строки – ничто ни о чём. Сравните их хотя бы с «Моей родословной» Пушкина:

Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудренных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава Богу, мещанин.

Никаких абстрактных «наместников разврата», никаких «рабских пят, попирающих обломки» – конкретные намеки-указания на конкретные фамилии.

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин.
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.

Недаром, выучить последние путанные 16 строк знаменитого стихотворения Лермонтова – это мука смертная для учеников. Что мне в мои времена, что сейчас моему сыну.

Еще раз повторю: нет здесь никаких символов, есть мальчишеские, срисованные с байронов представления о «гонимом поэте». И есть стихотворение, написанное в осмеянном Пушкиным «романтическом» стиле.
Реальность была далека от романтики – это долги на 120 000 рублей (в том числе карточные) при годовом доходе Пушкина в 40 000. Это красавица-жена, которую надо красиво одевать-обувать, это дети, которых надо кормить сейчас и устраивать в жизни потом, это то, что он перерос своих читателей, которые по-прежнему ждали от него «романтики» в стиле «Бахчисарайского фонтана», а он писал «графа Нулина», это царское «внимание» к Натали, которое всё «общество» считало естественным и не подлежащим обсуждению, которое спустя несколько лет будет легко приниматься Ланским, но Пушкин-то – это вольный Пушкин, а не дисциплинированный отставной офицер.
Недаром, есть гипотеза, что дуэль эта была для Пушкина продуманным легализированным самоубийством.
Недаром есть другая гипотеза, что пресловутый «Патент на звание рогоносца» был написан самим Пушкиным, чтобы дуэль состоялась! Чтобы Николай I вынужден был отправить поэта в ссылку! Чтобы подальше от Питера, от балов, царей – «в деревню, в глушь, в Саратов». То есть в Михайловское.
Но 120 000 долгов - это же не поэтично. И Лермонтов вместо реальной драмы написал… написал оперетту: «его убийца хладнокровно навёл удар, спасенья нет». Ну, не оперетту – оперу. Тоже любимый публикой жанр.
И благодарная публика разнесла его творение в «десятках тысяч свитков».

P.P.S.
Сразу отвечу: да, Лермонтов не мог знать, что долгов у Пушкина именно на 120 тысяч, но не мог не знать, что поэт в долгах, как в шелках… как в шелках его Натали.