Любой коммерческий проект основывается на изучении потенциального рынка, и кино – не исключение. Легко предположить, что отправной точкой  маркетинга «Иронии судьбы. Продолжение», послужила «всенародная любовь» к «Иронии судьбы», а доказательством таковой любви, - количество телепоказов. Хотя многолетнее «традиционное» повторение может свидетельствовать не столько о любви, сколько о невротической навязчивости,  попробуем исходить из более романтичной гипотезы.
    Вспомним только возраст, в котором дети требуют не новизны в сказках, но скрупулезного их повторения. Это укажет на глубину регрессии, в которой пребывают постоянные потребители «Иронии судьбы» и на актуальную для них проблематику постоянства объекта. Это когда твоя квартира вдруг оказывается не твоей и надо как-то пережить это шизоидное расщепление.
   Что еще характерно для зрителей, востребующих (любящих) именно такой фильм.  
Что именно притягивает  их в «Иронии судьбы». Какие глубинные фантазии? Отклики каких травм?
    Художественных достоинств двух фильмов касаться не будем, тем более что у первого и второго они трудно сопоставимы. Сосредоточимся на характерах и ситуациях, резонирующих с общей ситуацией и ментальностью «позднего совка».
     Главные герои одиноки и живут с матерями, хотя им уже далеко за тридцать. Весьма характерная ситуация российского материнско-детского симбиоза. Мальчик Женя Лукашин давно исполнил свою фантазию об обладании матерью. Уже долгие годы живет он с мамой, но обретенный рай явно ущербен. Сексуальность героя, в силу инцестуозных запретов, естественно, подавлена. Снижение внутреннего напряжения происходит стандартнейшим российским способом – пьянкой.  Однополая – гомоэротическая компания, в которой герой годами безуспешно отмывается, убедительно показывает его принципиальную неготовность к глубоким и длительным гетеросексуальным отношениям. Проще говоря, женщина для Жени – источник сильнейшей тревоги. Но мама требует жениться, одобрила кандидатуру, все приготовила для праздничного соития. Показательно, что Женя в бане сообщает собутыльникам, что он сегодня женится. О ЗАГСе, конечно, речь не идет. Женитьбой Лукашин высокопарно называет намечающийся трах. Уложиться придется до прихода мамы. Невероятно торжественная задача для мужика на четвертом десятке. Но тут начинает действовать классический, знакомый каждому аналитику, механизм сопротивления. Нет нужды здесь подробно описывать, сколь изобретательно этот бессознательный  механизм эксплуатирует всевозможные случайности и совпадения, более того, создает их. Известно: там, где встречается наворот случайностей, ищи сопротивление персонажа.
     Наш персонаж Лукашин, стремительно напиваясь, перекладывает решение на собутыльников, а компания полуголых мужиков резонно решает, что жениться Жене сегодня не надо.
    Исходное совпадение – тождество адресов, дверных замков и схожесть интерьеров жилища на поверхности объясняется запредельной стандартизацией советской жизни.
Но, если рассматривать совпадение как проявление бессознательного, то какие же фантазии воплотились столь радикально?
    Заметим, что похмелье есть не побочный продукт «русского веселия», а главный эмоциональный итог, цель пития. Это возврат в столь родное для россиян состояние отверженности и униженности, в котором невыносимая тревога тотального сиротства переливается во вполне выносимый «бодун».
     И вот, через похмелье реализуется бессознательная, но актуальная фантазия Жени Лукашина: Квартира – стандартная, то есть, обиталище нашего героя вполне устраивает, ведь в симбиозе и должно быть тесно.  Только вместо старой матери – молодая, красивая и вполне беззащитная.
     На обнаружившегося Ипполита у Жени мгновенно срабатывает характерный «ложноэдипов» рефлекс. Не прошедшие подлинного эдипова конфликта инфанты пребывают в иллюзии своего всемогущества и заранее обеспеченной победы. Ее обеспечивает позиция матери, «посвятившей» себя сыну.
     Лукашин, опираясь на свой параэдипальный опыт, сигнализирует Наде: я такой беспомощный, со мной нельзя обращаться жестоко. Я – несчастное дитя. И Надя, точно реагируя на инфантильный посыл Лукашина, тормозит агрессию Ипполита. Тем более, что его агрессия и без того заторможена.  
     Физически изгнав Ипполита, Лукашин продолжает магически-символическую борьбу за уничтожение его портрета. Этот  бытовой вудуизм, характеризует подлинный ментальный уровень любимого героя.
     Материал фильма не дает прямых указаний, но распространенный в России  материнско-детский симбиоз подсказывает, что отцовскую инициацию Женя Лукашин не прошел. Не столь уж важно, знал Женя своего отца, или нет, ушел тот от матери, или она его выгнала, умер он, геройски погиб, или где-то живет в безвестности, – в актуальном настоящем Жени Лукашина нет следов сильного Отца.
     Вот это очень русский тип:  мамин сын. Эти дети не амбициозны. Объясняется это вовсе не скромностью, интеллигентностью, или там, внутренней гармонией. Просто у них в отсутствие конкуренции с отцом не сформировался мотивационный механизм. Им уже нечего желать: мать получена в безраздельную собственность, и творчество всякое, карьера, даже деньги им не очень нужны. Более того, деньги они на словах презирают, а в глубине души просто боятся.
   Если даже они приобретают квалифицированную профессию – вроде врача или преподавателя, успеха в ней не достигают. Приемы социальной адаптации у них, так или иначе, связаны с педалированием своей убогости. Они очень снисходительны к себе, и подлость их – вроде как не подлость, и ложь – не ложь, и присвоение чужого обосновывается легко: им нужнее. Они очень агрессивны в отношении мужчин матери, - потенциальных отчимов. Но в большом социуме они неизбежно сталкиваются с инициированными мужчинами, с настоящими отцами и терпят поражения. В связи с этим органично развиваются такие черты как завистливость и мстительность.
    Все перечисленные качества легко обнаруживаются у всенародно любимого Жени Лукашина.  Характерна даже фраза, которой он пытается разрешить конфликт, вызванный своим появлением: «Я вам сейчас все объясню!» Фраза высокомерного  самодовольного и толстокожего персонажа. Ведь ее прямой подтекст таков: «Вы все тупые, ни черта не понимаете, а я – понимаю правильно, поэтому заткнитесь и слушайте меня». В острых ситуациях она способна только провоцировать агрессию. Чуткий человек, даже не знакомый с теорией и техникой поведения в конфликтных ситуациях, будет исходить из реального состояния другого.
    Итак, с бодуна – своя хата, подходящая баба, которая внешне строга и даже слегка поколачивает невменяемого сыночка, чем сразу актуализирует его «укоренение». Удобно.    
     Реакция Нади так же тривиальна: новоявленное дитя обречено стать дороже слабой нерешительной отцовской фигуры Ипполита.
    Все это Ипполит потом выложит главным героям, когда сам сорвется в состояние опьянения от своей нелюбимости. Скажет правду, которая несколько дезавуирует себя  способом изложения и маркируется тоже как пьяное чудачество. Зачем эта правда, когда тут цветут такие романтические фантазии! Огромная зрительская масса голосует за чистую романтику!
   Физическое столкновение соперников смешно. Судя по габаритам и состоянию, Ипполит должен был просто выбросить Лукашина из квартиры, тут бы и фильму и мифу конец. Не сомневаюсь, что из очереди за пивом он бы легко его вытолкал.
    Но Ипполит - не отец, он правильный старший брат с массой запретов. Он стремится заслужить любовь женщины, или матери, или общества – все равно, - правильными поступками. Его естественная агрессия давно парализована на корню шантажирующей матерью.  А Женя – единственный сын, свободно берущий свое, и не только. В нем - неотразимое для русских матерей сочетание наглости и жалкости. Поэтому большой, разумный Ипполит вязнет в сетях материнского запрета на проявление агрессии, и закономерно изгоняется на мороз.  
   Показательна двойственность поведения Нади. Она одновременно пытается уйти под защиту Ипполита,  демонстративно прижимается к нему, заслоняется им, поддразнивая Лукашина, но тут же кастрирует своего защитника, категорически запрещая  любую агрессию. Проще говоря, милая Надя демонстрирует классическое шизофреногенное поведение по отношению к Ипполиту, а по отношению к Лукашину – соблазняющее.
    Тактика выгодная: Ипполита всегда  можно упрекнуть: ты не смог достойно защитить меня! А Лукашина можно поддразнить: ты был недостаточно настойчив (решителен, смел) И то правда, вся решительность Лукашина сводится к истерическим эскападам – выбрасыванию портрета, разрыванию билетов, и тому подобному геройству.
     Потом вдруг Надя берет на себя объяснение Ипполиту явление Лукашина. При этом она отчаянно суетится, обнаруживая все признаки вины. Откуда бы взяться этой вине, если не было сопровождающей фантазии, скажем о принце-избавителе в семейных трусах? Тягостные, вязкие отношения с Ипполитом сложились ведь таковыми не только по его вине. Вспомним некоторые свойства сопротивления, и явление Лукашина в квартире Нади перестанет казаться абсолютной случайностью. Это просто вариация на тему выбора недоступного объекта. Тогда, заметим, и быстрый развод Жени и Нади, заявленный в продолжении и так расстроивший многих зрителей, становится самым логичным вариантом.  
    Одиночеству Нади  фанаты фильма сострадают особенно глубоко, ведь она такая типичная жертва «отсутствия настоящих мужчин»! Ирония судьбы, собственно в том и состоит, что в качестве вымечтанного принца она (судьба) опять подкладывает героине негодный объект. Так и бывает, если человек не предпринимает внутренних усилий для развития, а ждет внешних изменений жизненной ситуации.
    Инфантильность Нади не так заметна, как лукашинская, в силу нарциссической окукленности героини. Она жестко «держит фасад», сама на себя любуется, копит обиды и лжет, как дышит.  Ну, вот зачем ей представлять Лукашина в качестве Ипполита? Страшно признать перед своей гомоэротической компанией свою несостоятельность? То есть лжет она, в основном, самой себе. И благоприятный вариант жизненного сценария для нее маловероятен.
    Закономерно появляется мать Нади и выдавливает, наконец, Лукашина.
    Ну, тут неизбежен у зрителей всплеск сепарационной тревоги почти смертельной силы. И мучительно хочется, чтобы у этих непутевых героев что-то «срослось». Хеппи нью еа и энд в одном флаконе.
    Зрительским инфантильным фантазиям была дана свобода на треть века.
    Но создатели продолжения «Иронии» выбрали наиболее вероятный вариант развития событий.
     А что еще могло быть на экране? Благолепная мудрая родительская пара, отправляющего тридцатилетнего отпрыска на поиски дочери Ипполита и Гали?  
     Даже Л.Н.Толстой расписался в бессилии изобразить счастливую семью. В кино это делается пунктирно: через признаки материального изобилия,  высокого статуса, лакированных  детишек, и эпизодическую супружескую нежность. Делается намек на изначальную гармонию, которая сей час же будет нарушена для запуска интригующего сюжета.
    Поэтому последуем фактам, заявленным и показанным в «Продолжении» и восстановим неявную логику событий.
   Союз столь инфантильных персонажей, как Женя Лукашин и Надя Шевелева не мог быть долговечным. Финальная фраза Надиной свекрови обернулась своим зловещим смыслом. Наиболее типичная причина разрыва в подобных ситуациях – невозможность мужа стать мужчиной для жены, поскольку он остается ребенком для своей мамы.
    Невестка пришлась свекровке на один зубок. Надя копила обиды, обвиняла Евгения в отсутствии заботы и защиты. Мама Евгения постоянно попрекала Надю связью с Ипполитом и сравнивала с Галей в пользу последней. Усилий по улучшению жилищных условий и материального положения Женя наверняка не предпринимал, - а зачем ему это? Он даже деньги Наде за билеты из Ленинграда наверняка не отдал, - а зачем, если у них любовь? Надя, накопив «критическую массу» обид и претензий, обвинила Лукашина в предательстве и отбыла на свою улицу Строителей.
    Женя, несомненно, по указке мамы, наскоро женится для обеспечения той потомством. Обеспечив, естественно, развелся. Схему воспитания легко домыслить, поскольку продукт ее очевиден. В Константине Евгеньевиче все та же лукашинская наглинка, подлинка и прагматичная инфантильность. Полная идентификация с отцом: и по профессии, и по компании собутыльников. Странно, что в баню он ходит не со сверстниками даже. Есть изъян: патологическая алкогольная интоксикация. Позор для семьи алкашей. Лик Лукашина старшего не позволяет усомниться в характере любимого досуга.
     Правда, в заветную квартиру  Лукашин младший  проникает вполне трезвым криминальным способом. Ни намека на извинительную рассеянность папы с универсальным ключом.
      Подленькая имитация жалобы жильцов, которой он нейтрализует Ираклия, никак не тянет на милую шутку.
(Кстати, «гелиевый тембр» нестоек и трехлитрового шарика на длинный монолог не хватит) Все, что у папы с грехом пополам сходило за пьяную неловкость, у сына оказывается осознанной, продуманной ловкостью.
     Остается догадываться, что наболтал за кадром Константину трикстер-искуситель дядя Паша. Он изящно провоцирует проявление подлинного отношения Константина к отцу.  «Ты папу любишь?» Ответ предельно выразителен, но вслух Костя не может дать иного ответа, кроме положительного. И тут же последовало самонаказание в виде порции алкоголя.
Далее искуситель приоткрывает сыну семейную тайну, которую от него скрывал отец. Дело в том, что Константин  зачат папой с нелюбимой женщиной. Тут же намек на слабость отца: он был брошен любимой.
    Так что прибытие сына по сакральному адресу: СПб, 3я улица строителей, 25 кв.12, - есть попытка проникнуть в ядро семейного мифа. Константин намеревается сделать то, чего отец не смог. Доказать свою мощь, свою потенцию. Но какова стратегия «захватчика»? Да все та же, папина эксплуатация собственного убожества, жалкости. Впрочем, на потомственную Надежду это постыдное кривляние действует завораживающе. Через совковое похмелье у Константина уже прорываются отчетливые «шариковские» подвывания: «ИХ легко любить. ОНИ успешные и богатые!»
Шикарная реплика, отчетливо ускорившая динамику отношений новой сладкой парочки.
  ОНИ, то есть, Ипполиты и Ираклии. Ираклии по Лукашину должны быть с крючковатыми носами. Всплеск ксенофобии даже не столько этнической, сколько «классовой». Полюби меня черненьким, и так далее.
Работящие успешные, конечно, достойны только осмеяния. Смеховой эффект в отношении Ираклия создается искусственным приемом: Человек, умеющий разговаривать с множеством людей одновременно достоин, как минимум, уважения. Очевидно, что Ираклий умеет действовать эффективно. Он успевает решать производственные проблемы, уговаривает Ипполита, очень конструктивно выпроваживает Константина. Но актер, видимо по установке режиссера, исключает все естественные невербальные сигналы, которыми в реальной жизни адекватный человек дает понять окружающим, с кем именно он сейчас контактирует, а кого просит извинить и чуть подождать. Повторюсь, в жизни такая занятость собеседника может напрягать, но вполне объяснима и извинима. Но зрителям подсовывают симулякр. Актер намеренно смешивает собеседников и достигает бергсоновского машинного комизма. Как такого Ираклия не унизить: «Если ты не вернешься к полуночи, Новый Год я буду встречать с ним!» А если вернется, что-то изменится, Костик пойдет на мороз?
    То есть, любовь, по мнению героев двух «Ироний» и, главное, огромного числа российских зрителей, не должна никак сочетаться с усилиями, заслугами и достоинством.
Правда, без всего этого семьи Женечек и Наденек идут прахом от малейших испытаний, но это уже – за кадром.
    Таксистка прямо озвучивает свое материнско-детское понимание любви. Любят ни за что. Просто стань ребенком, и тебя полюбят. Продолжим логику: стань жалким, пьяным, несчастным, невезучим (а внутри – хитрым, манипулирующим).
    Мужская стратегия обретения женщины - быть сильным, надежным, защищающим и, вдобавок, успешным – в России не в цене. Подавляющее большинство пользуется инфантильной стратегией. Но обретается при этом не женщина, а мать. Дурные сценарии передаются из поколения в поколение, что фильм второй блестяще доказывает.
    
    Культовыми подобные истории могут стать только в обществе тотальной безотцовщины, в стране нелюбимых детей, которые мечтают о «чудесной» встрече, волшебным образом изменяющей их унылое существование, и не желающих  понимать, что любовь – это душевная работа на всю жизнь.
   Разве не удивительно общество, в котором ложь легко прощается, а правда – ни за что, убогость – синоним нравственной чистоты, а успех и богатство – грех и грязь? Короче говоря, общество любителей иронии судьбы.
    Что дальше?
Конечно, продемонстрировав из лифта свое ментальное одряхление, Женя обрел себе шикарную сиделку на старость. Он был настолько жалок, что Надя не могла не соблазниться. Вот только чем? Лукашин  воображает, что Надя едет лелеять его на старости. Но, поскольку никакой внятной мотивировки ее второго пришествия авторы фильма не дают, приходится обращаться к стандартным жизненным сюжетам.
     Место мамы свободно. Надя, переполненная обидой и кипящая возмущением – это в фильме очевидно, возвращается в дом Лукашина брать реванш.  Запаса тяжеленных чувств: обиды, ревности, гнева, жажды мести хватило на тридцать два  года! Наивно думать, что теперь они, никак не отреагированные, куда-то исчезнут. Конечно же, они обрушатся на предателя. Лучший исход для него, Если Надя снова сбежит в СПб. Есть шанс отделаться простатитом и геморроем. Если останется, - ему конец, он превратится в «овоща», и сиделку он получит, но слишком больно мстящую.
     Через несколько лет можно будет снять еще один трогательный фильм, где невменяемого Лукашина отправят для прикола в морг. Вот уж где он развернется.
     Ну, а каковы перспективы младшей пары?  Что может ждать потомственного неудачника, плохого врача (на это указано в фильме) и предельно инфантильную особу, ведущим мотивом которой является – поступить вопреки воле родителей, то есть, «назло врагам». Все по-щенячьи, и ни намека на мощь и самостоятельность.    
    Утешает одно – они разбегутся до рождения ребенка.
    Эдипова тема так и не развернулась между героями фильмов.
    Но между фильмами тоже иногда складываются свои отношения. И не исключено, что фильм второй - «про детей» по отношению к фильму первому - «про родителей» может сыграть свою «эдипову» роль, то есть убить его. Первая ирония – фальшивая сказка - имела право на существование именно в силу своей недосказанности. Вторая порция «иронии» все досказала в самом унылом виде и едкий сарказм, образовавшийся при сложении двух ироний, лишает зрителя веры в волшебное продолжение новогодней сказки. Может быть, пора взрослеть?

Автор - Cергей Зубарев, психоаналитик, г. Екатеринбург