Перемены.ru :: Илья Кормильцев :: Входит поручик Ржевский
Published by Администратор July 26th, 2006 in все записи, пресса.

Итак, свершилось. Впервые в истории русского перформативного искусства премию национального масштаба получило произведение, центральным эпизодом которого является десятиминутный матерный монолог.

Я не намереваюсь заниматься критикой картины режиссера Серебрянникова по пьесе братьев Пресняковых «Изображая жертву». Честно говоря, я этот фильм не смотрел, да и вряд ли буду. Еще в меньшей степени можно ожидать от меня, что я присоединюсь к тому хору возмущенных ревнителей морали и нравственности, который неизбежно зазвучит, когда фильм увидит более широкая публика, чем та кучка рафинированных представителей киноэлиты, что собралась на сочинский «Кинотавр». Речь пойдет совсем про другое – про ту странную печаль, которую я, совсем не ретроград и человек, внесший в качестве переводчика свою лепту в проникновение ядреных слов на книжную страницу, ощутил, узнав о свершившемся. Говоря словами Верлена – откуда бы, право, такая тоска?

Процесс расширения сферы употребления матерной лексики начался в перестройку и продолжался все девяностые годы. Первой сдалась литература – к рубежу тысячелетий отпали практически любые ограничения на использование обсценных слов в русском художественном тексте. Театр и кино сопротивлялись дольше: публичность нарушения нормы (в буквальном смысле – ведь при публике) делало акт трансгрессии более шокирующим, хотя и более в силу этого желанным.

Разумеется, не обходилось без перегибов с одной стороны и без возмущенных голосов – с другой, но в целом полемика развивалась в области социокультурной, иногда – религиозно-этической. Происходил обычный для модернизирующегося общества процесс эмансипации зон «архаичного сакрального». Да и не была ли вправду предельно ханжеской ситуация, при которой целого актуального слоя речевой практики как бы не существовало для художественной рефлексии? Бесспорно, была. Мат играл роль русского национального «боконизма» из старого романа Воннегута – официально репрессируемой практики, в которой участвует все общество. Разумеется, в процессе эмансипации автоматический вставал вопрос о мере, но это вопрос встает всегда – в этом смысле избыточное употребление слова «вотще» портит стиль не больше и не меньше, чем злоупотребление словом «хуй».

Тот слом, который является причиной моей нынешней печали, произошел только с началом нулевых годов, когда началась политизация вопроса. Вспомним, как она происходила. С одной стороны – акции «Идущих вместе» с собиранием, сожжением и мочением в сортире «растлительных» книг. Галерейные погромы, в которых источником возмущения громящих были не только посягательства на язык религиозной живописи, но и матерные вокабулы на полотнах Тер-Оганьяна. Резкие нападки со стороны партии «классического русского театра» на речевой натурализм «новой драмы». С другой – популярность среди интеллектуальной элиты группы «Ленинград». Скатологический орфоарт графоманов с padonki.org. Заигрывание с обсценным в корпоративной рекламе («Сосу за копейки»). Мегаконтракт на последний альбом рэпперов «Кровосток», которому по определению закрыт доступ в радийный эфир – выйдет сплошное пикание вместо музыки. (Хотя и это – только пока. Если найдется смельчак, который получит лицензию на частоту для радио «Мат FM», заверяю вас, в кратчайшие сроки популярность этой станции побьет все рекорды.) Ну и наконец – единодушный восторг критики вокруг (по приватному мнению той же самой критики) откровенно слабого фильма Серебрянникова.

Почему так получилось? Можно свести все к квазиконспирологической гипотезе на тему «выпускания пара в свисток», как и в случае оппозиций фа/антифа, геи/хоругвеносцы и прочих столь популярных ныне политтехнологических «войн плохого с худшим». Пусть спорят о матерщине, а не о капитализации «Газпрома». Но это – наивный подход. Речь идет о явлении намного более серьезном и не новом в русской социальной истории: в отсутствии пользующегося доверием качественного, разработанного языка для выражения социального протеста, сознание обращается к архаичной энергетике низа. Отсюда «срамные действа» скоморохов, отсюда – матерные частушки времен советских, отсюда – культ едреной матери сегодня.

Когда обесценены все наличные дискурсы – правый, левый, традиционалистский, модернистский, религиозный, атеистический (хоть сами носители дискурсов так, разумеется, не считают, лихорадочно подсчитывая своих виртуальных сторонников), крепкое слово – единственный инструмент, которым можно выразить свое недовольство стагнирующим, обессмысленным социумом.

Дело не в том, кого пускают и кого не пускают на кремлевидение. Пусти кого хочешь – и он не скажет ничего такого, чего бы мы уже не слышали, не знали, чему бы мы смогли внимать без зевоты дольше десяти минут. А вот «Еб твою мать!» сказанное в эфир ведущим «Вестей» вполне может оказаться тем самым безоблачным небом над всей Испанией.

Как ни печально, подобная ситуация не менее опасна, чем причины ее породившие. На горизонте появляется маленькая, едва различимая фигурка – это лидер новейшего русского протеста. Фигурка приближается, и мы начинаем различать ее знакомые черты. Да это он! Как всегда слегка выбрит и до синевы пьян. Наш старый добрый знакомый. Поручик Ржевский собственной персоной, выслужившийся за двести лет до капитана Лебядкина. Его анекдоты вошли в золотой фонд юмориста Трахтенберга. Его стихи про таракана и про прекрасную всадницу – самые посещаемые посты на udaff.com. Он – несомненный лидер, потому что говорит на единственном языке, одинаково родном и близком и интеллектуалам, и гопникам. Поэтому именно он поведет в бой толпу, размахивая надутым кондомом вместо сабли.

Как справедливо отметил зачастую несправедливый Эдуард Лимонов – главная проблема России заключается в ее вечной укорененности в девятнадцатом веке. Бесконечное пережевывание утративших всякую актуальность в эпоху невиданных глобальных вызовов оппозиций. Рано или поздно, в полном соответствии с Гегелем, происходит их снятие, но в формах, которые и не снились автору «Науки логики».

– Сталин был мучитель народа или строитель империи?
– Да мне пох, – отвечает всенародный Ржевский.
– Ленин был бес, а Николай Романов – святой!
– Да пошли они оба нах!
– Россия – Азия или Европа? Или, может, Евразия?
– Азия-Европа, показалась жопа! Давайте лучше выпьем, господа! – радостно восклицает поручик, хватаясь за бутылку «Путинки». – А потом пойдем и оттрахаем всех: черных, белых, либералов, консерваторов, попов, менеджеров, олигархов, ментов, бомжей, коммунистов, монетаристов, гей-славян и геев-неславян, потому что все нас затрахали, господа! Нас все затрахали, а мы их всех оттрахаем… Ха-ха-ха, недурной каламбурчик вышел!

Чтобы русский протест заговорил не языком поручика, а языком если не Тиберия Гракха или Камила Демулена, то хотя бы протопопа Аввакума, который поднимал срамные слова до уровня Писания, а не низводил Писание до уровня срамных слов, мало показать народу погрызенные мышами архивы философа Ильина. Тут требуется как минимум показать новое небо и новую землю. А иначе нам всем…
Ржевский, молчать!