Субботнее утро Елена посвящала литературе. Именно посвящала, а не пыталась что-то писать. Всю рабочую неделю она думала о том, как сядет перед монитором, и пальцы сами забегают по клавиатуре. Она будет только проводником вселенских знаний, которые окружают нашу землю. По крайней мере, ей так хотелось думать после занятий в клубе «Каламатра». Его возглавлял Артем. Мужчина с интригующей внешностью - аккуратной бородкой, большими черными глазами на выкате и постоянной театральной паузой в разговоре. Артему легко удавалось привлекать к себе внимание какой-то недосказанностью. Акцент в его речи расставлялся так, что собеседник оставался под впечатлением доверительной таинственной беседы. Правда, в ней кроме общих рассуждений ничего не звучало. Сакральные знания сразу не передавались. К ним Артем готовил своих учеников постепенно.
Елена еще не входила в круг избранных, которым Артем открыл методику общения с мировым знанием, но это должно было случиться скоро. Очень скоро. Он намекал на это вполне явственно. Нужно только почистить карму и расстаться с негативом.
От Артема трудно было что-то скрыть. Он всех видел насквозь. Особенно ее, Елену. Меж ними сразу же установились особые отношения. Нет, никаких встреч вне клуба или домогательств. Что вы. Артем окружил ее особой аурой тепла и доброты. Елена сразу почувствовала это. В его черных глазах она читала чуть насмешливую мысль, которую он не открыл ученице при первой же встрече.
Ты избранная. Только не знаешь об этом.
Артем тонко намекнул о том, но явно не выделал Елену из остальных поклонников всего самого невероятного, тянувшихся за информацией в «Каламатру» . Экстрасенсорика, парапсихология, гипноз, эзотерика, кабала и другие верви тайных знаний передавались адептом не спеша. Артем раскрывал своим ученикам глубины сокровенного о мироздании бережно, дабы не навредить неокрепшему разуму. Он часто повторял красивое образное сравнение.
Самый древний цветок на земле – лотос. Это символ чистоты и светлых сил. Он зарождается на дне водоемов, но берет только нужное из любой грязи. Учитесь и вы впитывать только самое важное и в правильных пропорциях, тогда ваше сознание откроется, подобно белому лотосу, для истины.
Субботним утром Елена пробовала открывать свой лотос. Встав еще до рассвета, она быстро сбрасывала остатки сна несколькими упражнениями и садилась к столу. Как ни странно, стакан чистой прохладной воды пробуждал бодрость. Ее красивые длинные пальцы едва касались клавиш с подсветкой, и экран заполнялся строками. Она писала, не задумываясь, отдавшись возникшему в душе состоянию радости. Да, это можно было назвать именно так. Не восторг или творческий порыв. Это была духовная радость, единение с чем-то сверхъестественным. Это происходило не на уровне сознания, а глубже. В душе.
Откуда-то возник образ Ильи. Артем учил не бороться с посторонними мыслями во время открытия лотоса, а игнорировать их. Елена не стала отгонять воспоминания о «бывшем». Наоборот, она постаралась все обставить так, чтобы Илья видел, как она может писать. Легко и талантливо.
Пальцы продолжали бегать по клавиатуре, а образ Ильи сменился сценами их разговоров о поэзии. Прошедшей весной Елена начала несколько раз в неделю посещала заседания клуба «Дактиль». Его возглавлял серьезный литератор Илья Михайлович. Неторопливая рассудительная манера речи, очки в массивной оправе, консервативный стиль одежды, сдержанные жесты и удивительное желание выслушать собеседника - все в нем было, словно из Серебряного века поэзии. Он был носителем утраченной культуры, но скромно умалчивал об этом. Неосознанно к уверенному мужчине тянулись женские сердца. Именно они составляли большую часть поэтического клуба. Их жаркие споры о том или ином опусе затихали, едва начинал свою речь Илья. Он никогда явно не хвалил и не ругал чьи-то тексты, а проводил параллели с известными стихами великих авторов, и всем сразу становилось понятно, что есть хорошо, а что не очень. Умение находить правильную позицию в горячих дебатах домохозяек и пенсионерок снискали Илье Михайловичу роль непогрешимого третейского судьи. Его авторитет был просто незыблем.
Елена была просто покорена обаянием и тактом солидного литератора, вовремя и деликатно гасившего пылающий конфликт непризнанных дарований. Короткого сдержанного выступления «мужчины из Серебряного века поэзии» было достаточно, чтобы избежать кровопролития. Порой страсти разгорались нешуточные, и только Илье Михайловичу удавалось успокоить потоки личных оскорблений, бурными волнами подмывающие устои добродетелей с обоих берегов бушующей пучины.
Еще Елене понравилось, что литератор никогда не читал своих стихов. Он только намекал на былые успехи, но не выпячивал их, дабы не давить авторитетом и не порождать подпевал. Некоторые пытались оперировать в своих спорах убийственными аргументами, мол, это Илья Михайлович сказал. Однако известный литератор всегда подчеркивал, что цитирует только классиков. Он был тактичен и умел держать дистанцию, повторяя, что главное в жизни – настоящая поэзия. Она спасет мир, и ей он посвятил свою жизнь. Это было красиво и возвышенно.
Елена чувствовала себя кроликом, трепещущим перед мудрым удавом, но ничего не могла с собой поделать. Ей нравился тихий голос литератора, его большие руки и сдержанные жесты, уверенная манера говорить и страдающий взгляд за стеклами в массивной оправе, когда споры в клубе перетекали из поэтического русла в бытовое. Даже поношенные костюмы и давно вышедшие из моды галстуки Ильи не раздражали начинающую поэтессу. Она говорила себе в минуты откровения, что это легко исправить. Уж она-то сможет позаботиться о мужчине и придать ему вид, соответствующий солидному литератору.
Они сблизились как-то незаметно и естественно. Илья Михайлович настоял, чтобы об особых отношениях между Президентом «Дактиля» и начинающим автором в поэтическом клубе никто не знал. Это можно было понять, ведь главным в жизни «мужчины из Серебряного века» было высокое слово. Он признался как-то даме сердца, что его миссия на бренной земле открылась ему в одном из вещих снов. Он спасет мир, и высокая поэзия его союзник. Как было не влюбиться в этого искреннего и увлеченного человека.
Правда, следующее признание напрочь перечеркнуло у Леночки сложившееся мнение о солидном литераторе. Как-то летним вечером они лежали после близости у открытого окна и смотрели на закат. Начинающая поэтесса попыталась робко строить планы на будущее, а Илюша откровенно поделился своими. Оказывается, чтобы стать миллионером в наше время, не нужно иметь фирму или заводик. Достаточно собрать в литературном клубе тысячу любителей изящной словесности. Заплатить сторублевку в месяц за увлечение и возможность общения с единомышленниками способен любой, даже пенсионер. Вот и получаешь каждый год по миллиону. Без налогов и проверок. Более того, местные власти бесплатно выделяют комфортное помещение и сами его обслуживают. Главное, чтобы тебе поверили.
Оказалось, что планы Леночки на создание новой семьи никак не согласовывались с ближайшей перспективой Илюши, а рассуждения о победе высокого слова над невежеством современного общества не вдохновляли ее на долгое ожидание. Они расстались. Теперь по субботам Елена пишет. Не то чтобы в отместку или назло. Нет. Лена доказывает себе, что служение высокому искусству может и должно быть бескорыстным. И высшие силы в этом ей помогают.
Белый лотос открылся, и образ солидного литератора, так и не удостоившего коллег по перу ни одним своим текстом, растаял. Чей-то голос звучал в голове у Елены, и строчки одна за другой заполняли белое поле экрана. Это была поэма. О великой и трагической любви. Гибли города и страны. Целые нации склоняли головы перед безрассудным порывом, охватившим героиню. В самом конце она погибала, спасая возлюбленного. Прошли века, но песнь о героине высечена в камне и сердцах воспевающих красоту.
Пока принтер приглушенно жужжал, распечатывая только что написанные строки, Леночка уже читала первую страницу. Она бала еще теплой, создавая иллюзию угасающей жизни. Белый лотос закрылся, и невольная слеза упала на единственный в мире отпечаток трагической поэмы. Канал к вселенскому знанию был закрыт, но душа успела очиститься от негатива. Елену охватило ощущение свободы и чистоты. Именно об этом говорил Артем. Скоро, скоро ей откроется сокровенное, и тайное станет явным. Она же избранная. Главное верить.

С возрастом года, как опавшая листва – быстро опадают и куда-то незаметно исчезают. То ли осенний ветер суетится, то ли дворники стараются, но их и не замечаешь. А с годами уходит многое, вернее – лучшее. Оно остается только где-то в памяти, и живет там как-то самостоятельно, отдельно от тебя, и впускает только, когда поскулишь.
Говорят, это ностальгия.

Сначала она появляется в осеннее ненастье, когда впервые сознаешься себе в горькой потере. Невосполнимой. Безвозвратной. Это быстро проходит, потому, что еще веришь во что-то. Но она приходит снова, как зубная боль, от которой не скрыться. Особенно по ночам, когда в тишине так отчетливо молчание одиночества. Забывшись сном под утро, еще видишь счастливые сны и врешь себе, что ты сильнее. И, действительно, первые заморозки еще не зима, и можно смело пройтись по опустевшему парку и отыскать знакомую скамейку. Уютно устроившись на ней, пригреться на робком осеннем солнышке и вспоминать. Вспоминать…
Наверное, это ностальгия.

Слоняться по пустой квартире, ожидая, когда он вернется, и еще на что-то надеяться. Вспоминать, как когда-то он врывался такой взъерошенный и веселый. Легко подхватывал тебя на руки и, уткнувшись носом, смешно сопел в ухо, извиняясь за опоздание. У него вечно были дела. Но в том милом прошлом он мог бросить все и уйти с тобой гулять в парк. Тогда почему-то всегда была хорошая погода, а теперь, вот, дожди. И он возвращается домой усталый, едва что-то буркнув в прихожей. И от него иногда пахнет чужой женщиной, а ты плетешься на кухню, потому, что знаешь, лучше не начинать…
Ностальгия.

Теперь он все чаще закрывается в кабинете и подолгу сидит за своей дурацкой машинкой, она ему стала роднее тебя. Ты засыпаешь без него, а по ночам делаешь вид, что не слышишь, как он ложится и подолгу ворочается, так ничего и не сказав. Даже когда вы гуляете, он молчит, а ты чувствуешь, как он, уже не таясь, заглядывается на других. И все чаще обходит стороной знакомую скамейку в парке, чтобы не остановиться и не присесть. Там всегда теперь мокрый снег.
Он, как ностальгия.

Остались в прошлом веселые поездки на дачу с шумной компанией. Мы теперь вообще все реже ходим к кому-то в гости. Не то, чтобы он меня стыдился. Нет. Просто ему это не интересно. Он наивно полагает, что я думаю также, что мы вообще давно понимаем друг друга без слов. Даже когда мы выбираемся на дачу, он ведет себя также. Мы молчим по дороге, мы не общаемся в том старом доме, который еще хранит воспоминания о том далеком счастливом времени, когда мы позволяли себе быть совершенно беззаботными и озорными.
Теперь я знаю, что такое ностальгия.

Она постоянно со мной. Мы, как две подружки. И, наверное, очень похожи. Трудно жить с одиноким мужиком. Особенно, когда он принес тебя в дом щенком и кормил с руки. Терпеливо учил своему языку и подолгу разговаривал, заглядывая в глаза. Все куда-то пропало, как осенняя листва во дворе. И к этому трудно привыкнуть.
Ностальгия.

В пятницу не хочется идти на работу. Особенно, если это погожий сентябрьский день, и листва под ногами шуршит, словно уговаривая не торопиться. Особенно, если вспомнить, что клявшийся в любви мужчина обещал жениться, но вчера передумал. Хорошо, что сообщил за неделю до свадьбы, а не в ЗАГСе.
Последние пятьсот метров до редакции я плелась все медленнее и медленнее. Даже думать боялась, как меня там встретят. Можно было бы сослаться на болезнь, но клубок друзей в редакции достанет в любой точке мира. Лучше сразу. Я поставила себе задачу продержаться до вечера. Из принципа. В конце концов, я свободная женщина, а не брошенная. Там уже все знали, даже шеф.
- Не переживай, - он положил мне руку на плечико. – Иди в народ, он неисчерпаемый источник материала. В понедельник жду статью в номер.
Это была индульгенция. На остаток пятницы и выходные. Я гордо вырулила с автостоянки, затылком ощущая завистливые взгляды коллег. Впрочем, мысль о шопинге или бокале «Мартини» в тихом кафе восторга не вызывали. Хотелось только к морю, на пустынный пляж, чтобы галька поблескивала на солнце после набежавшей волны. В тоскливом настроении меня всегда тянет именно туда, потому, что с детства верю - на море не может быть плохо.
К морю мне было не добраться. Оставалась дача под Звенигородом. Время было раннее, и я надеялась выскочить из Москвы еще до вечернего автомобильного коллапса. Чтобы как-то успокоиться достала диски с цыганскими песнями. Они в моей машине вроде аптечки, помогают справиться с душевными переживаниями. Их у свободной женщины бывает немало.
По дороге попалась мне попутчица. Обычно я пассажиров не беру, да так мне стало жаль пожилую даму с сумками, что не устояла. Виктория Владимировна с таким восторгом слушала цыганские песни, что я не заметила, как выложила ей свою нелепую историю о несостоявшейся свадьбе. В ответ она поведала мне свою.
После войны ее родители получили квартиру в Ростове. В новом районе с однотипными домами. Виктория тогда училась на первом курсе университета. Однажды в июне родители уехали на выходные к родственникам, а Вика осталась дома. Готовилась к экзаменам.
- Представляешь, - оживленно рассказывала попутчица, - засиделась я за учебниками часов до двух ночи. Едва свет погасила и спать легла, как тут же заснула. Проснулась от того, что кто-то меня будит. Думала, родители вернулись. Приглядываюсь, а рядом парень какой-то. От страха онемела. Забилась в угол в ночнушке, ни жива, ни мертва. Только простынь на себя натянула. А этот, как ни в чем ни бывало, мои вещи в сумку собирает и меня поторапливает. Мол, одевайся быстрее. Когда он мою игрушку любимую в сумку кинул, меня такая обида взяла, что я заорала, что было сил.
- Воры? – попробовала угадать я.
- Я тоже так думала, - кивнула Виктория. – Особенно, когда на мой крик еще один в окно залез.
Только они мне рот заткнули чем-то и под белые руки – в окошко. Я вырываюсь, но они сильнее. Я давай царапаться. Они только посмеиваются. Первый вообще меня в плед обернул и на руки подхватил.
- Чеченцы? – попробовала угадать я.
- Я впотьмах и с перепугу ничего не понимала, - махнула рукой попутчица. – Только чувствую, первый тот вместе со мною на подоконник легко так запрыгнул и куда-то шагнул. А мы на четвертом этаже жили. Ну, думаю, вот и все. Разобьемся.
Виктория сделала паузу. То ли, чтобы произвести впечатление, то ли, вспоминая. Я даже от дороги оторвала взгляд, чтобы на нее посмотреть. А у нее ни капельки испуга на лице. Наоборот, улыбается. Потом неожиданно добавила.
- Тогда я впервые его обняла.
- Кого? – не поняла я.
- Лачо, - застенчиво отозвалась моя попутчица. – Испугалась высоты. Инстинктивно прижалась к нему, а он так ласково шепчет мне. «Не бойся, я тебя всю жизнь на руках носить буду».
- Этот самый вор? – я терялась в догадках.
- Он, родимый, - Вздохнула Виктория. – Напугал до смерти тогда, но слово свое сдержал.
Мы помолчали. Она – окунувшись в свои воспоминания, а я – пытаясь связать ее слова воедино.
- Оказывается, - продолжила свой рассказ попутчица, - к моему окну была приставлена лестница пожарной машины. Лачо так меня на руках до самой земли нес. Не покачнулся.
- Циркач, что ли? – недоумевала я.
- Да, - кивнула Виктория. – Их цирк приехал на гастроли в Ростов. Он увидел на улице красивую девушку и влюбился. Приходил к ней свататься, но родители о цыгане и слушать не хотели. Молодые договорились, что Лачо ее украдет. Она должна была сигнал подать – погасить лампу. Он с другом и пожарную машину угнал, и карету приготовил. Только, вот окном ошибся. Дом перепутал.
- А вы, что же?
- На земле попыталась вырваться, только меня, как мешок, через плечо – и в табор. Цыгане под Ростовом стояли и к свадьбе готовились. Невеста, как и положено, сопротивлялась. Все получилось натурально. Только в таборе меня распеленали и поняли, что ошиблись.
- Отпустили? – не удержалась я.
- Куда там! – улыбнулась Виктория. – Они ведь с утра уже праздновали. По традиции семья жениха организовывает свадьбу. Старейшины сказали, что это судьба. Баро решил, так тому и быть. Я вообще никакая была, а Лачо не посмел меня опозорить. Поклялся жизнь за меня отдать и на руках носить. Он во всем такой был.
- Ну, а родители что же?
- Наутро всем табором поехали в село, где мои родители гостили у родственников. Там и доиграли свадьбу, как положено. В доме невесты.
- Вы серьезно?
- Представьте себе, - она улыбнулась. – И ни разу не пожалела. Это, действительно, была моя судьба. Лачо носил меня на руках. Всю жизнь.