Цитата сообщения Mila111111 Об Индии без любви

...«Хотел бы я посоветовать моим согражданам не убаюкивать себя дешёвой лестью западных людей о богатстве нашей культуры и величии нашей цивилизации... Давайте сначала научимся чистоте внутри и снаружи наших помещений, цивилизованному пользованию туалетами, поуменьшим леность и безответственность, лживость и вороватость среди наших людей, а потом поговорим о величии...»
(Из письма инженера-индуса на одну из радиостанций Среднего Запада.)


инженер-энергетик Владимир Иванович Суравикин, волею обстоятельств находящийся в штате Айова с 1991 года. Вот уже скоро 20 лет как ездит на пусконаладку по всему свету. Результатом стали несколько очерков.

Вместо предисловия

Этот очерк — моё презрительное «Фэ...» лживым людям. Тем, кто морочит голову легковерным о Великих Цивилизациях и их Богатых Культурах.

Когда начались мои поездки в «Третий мир» и я взялся читать об этих краях, одним из сюрпризов оказалось — до чего искажают правду современные книги и медиа. Нет, я не имею в виду туристские путеводители, в которых приукрашивание — необходимое свойство жанра. Я говорю об источниках претендующих на научность, в которых умолчание о «неудобных» деталях совершенно не извинительно, т. к. без них у вас сложится не просто неполная, а совершенно ложная картина.

Когда, например, книги о доколумбовой Америке восторгаются точностью календаря майя, но «стесняются» упомянуть, что к появлению европейцев эти цивилизации так и не изобрели колеса, когда в современных описаниях их религий нет простого признания, что их ритуалы — в большой мере массовые убийства, это чтиво — не информация, а политкорректное шулерство. Когда в научных трудах «упускается» что фундамент ментальности и культуры — язык — у некоторых, в том числе «великих» народов плохо различает прошлое и будущее (арабский? санскрит? майя?), и не признаётся, что этот «пустячок» — и причина, и результат безнадёжной застойности таких обществ, это — такое же жульничество.

Надо сказать, так было не всегда. Как-то я прочёл две небольших вещи о Китае, написанные на рубеже 19 — 20 веков, русского и английского авторов. Это объективные и честные книги, и в них спокойно описывается грязь и прочие «неудобные» детали Востока, которые во многом живы до сих пор, но отсутствуют в нынешних описаниях.

Лживость современных опусов осточертела мне до такой степени, что я решил сделать свою приправу правды для баланса этих переслащенных блюд. В ней не будет восторгов от Тадж-Махала и благоговения перед Гималайскими учениями — такого слишком много у других.

И ещё. Я должен начать с предупреждения. Не читайте это за едой. А если вы — мои приятели, слушающие мои опусы за нашим столом — можете швырнуть в меня салфеткой и потребовать другой очерк. Эта пряная «приправа» правды может вывернуть вас наизнанку.

Некоторые, впрочем, могут сказать, что тошнота — это не всегда плохо. Есть ведь лекарства, намеренно её вызывающие. С ней выходит то, что вас дурманит, и наступает просветление, словно вам открылось нечто истинное. Можете считать, что этот очерк — такое лекарство.

Мы возвращались из Индии индийской авиакомпанией в «экономическом» классе. После пятнадцати лет поездок туда в командировки я решил посмотреть туристскую Индию, а заодно показать её супруге.

Полёт из Дели в Нью Йорк — пол земного шара, рано или поздно захочется в туалет. Захотелось и мне. Я подошёл, открыл дверь и шарахнулся с рвотным позывом. В нос ударила жуткая вонь свежего дерьма, завалившего унитаз до верха. Схожие картины сортиров в конторе подмосковного совхоза, где мне пришлось обретаться десять лет, мгновенно всплыли у меня в памяти. В другом туалете была такая же картина. В совхозе в крайнем случае можно было сходить в кусты, здесь же, на высоте десяти километров над Атлантикой, с этим было сложнее.



Я направился в бизнесс-класс, однако индийская стюардесса вежливо но решительно преградила мне дорогу: — «Сэр, вы должны пользоваться туалетом в своём салоне!».



И тут меня прорвало. Не то чтобы мне так уж нестерпимо хотелось в туалет — скорее всего это была та самая «последняя капля». Индию и её чудеса я наблюдал давно и внимательно, во многих поездках и в разные концы. Познавал я её тем способом, который только и даёт верное впечатление об отдельных людях и целых народах: в повседневной жизни и совместной работе. И чем больше я узнавал, тем больше неприязни, злой иронии копилось в душе. Нет, не торопитесь подозревать меня в чванстве или мизантропии. За эти годы я узнал народы, вызвавшие мои сочувствие и симпатию, в том числе бедные народы. Но индусы не попали в их число, и здесь вы поймёте почему.



Вернёмся, однако, в самолёт. Годы толчеи среди англосаксов пообтёрли мою поволжскую генетику, в которой дипломатичность и такт — не самые сильные качества, но в тот момент всё благоприобретённое испарилось. Мешая бедноватый на ругань английский с русской матерщиной, я сдавленным голосом выкрикивал девчёнке, что у неё нет стыда, что её страна — помойка, что прежде чем посылать меня в те сортиры она должна в них войти сама и попробовать их использовать. Вытаращив от удивления глаза, стюардесса — дитя культуры, в которой доминируют мужчины (и особенно — пожилые мужчины), — попятилась от пышущего яростью пожилого господина и освободила мне проход в бизнесс-класс.



Взрыву моему предшествовало много чего. В первый раз я появился в Индии в начале девяностых. Не забуду тогдашние виды Бомбея — самого передового города страны. Прежде всего поражала грязь везде и невероятная обшарпанность всего. Везде плохо пахло.



Во всём многомиллионном городе на глаза не попалось ни одной новостройки, а в облике зданий было что-то от вида европейских городов конца последней войны. Природа здесь развела какой-то особый вид плесени на бетоне: чёрного цвета, отчего дома выглядели как после недавнего пожара, а отсутствие стёкол во многих окнах только усиливало впечатление будто город недавно бомбили. Дороги были в выбоинах, некогда вырытые траншеи для коммуникаций были брошены и кое-как засыпаны только там, где пересекали проезжую часть улиц. В одном из переулков прямо посредине недавно опорожнили огромный мусоровоз, но это никого не озадачило: по куче проехали несколько грузовиков, и она стала проходимой для всех — в виде этакого пологого мусорного холма. Вдоль улиц висели огромные гроздья спутавшихся проводов — соответственно дозвониться куда-то в ту до-мобильную эпоху можно было только случайно.



Многими замечено, что американцы очень скупы на физические усилия. У них на каждую физическую работу есть механизм. Индусы тоже в этом плане предельно экономны, но несколько по-иному: любая работа, которая не влияет прямо на минимально необходимое функционирование какого-то жизненно важного объекта, просто не делается. Почти ничто не красится. Вокруг домов за пределами центральных кварталов крупнейших городов — не асфальт, а утоптанная земля. Строительный мусор не вывозится, а довозится до ближайшего незастроенного места и сваливается у дороги.



Но так уж устроен человек — глаза ко всему привыкают, и через несколько дней я уже бродил по Бомбею не тараща глаза ни на мусор, ни на коров, дефилирующих по проезжей части центральных улиц и меланхолично жующих газетную бумагу. Но вот... Я дремал в такси, медленно пробиравшемся по забитой телегами и мотоциклами улице, как вдруг увидел уборные. Вид их был несколько странен, и я сказал водителю остановиться.



Представьте большую улицу большого города. Оживлённое движение, много народа. И прямо посреди тротуара стоят уборные. — «Что же тут такого — скажут многие. Во многих крупных старых городах власти привозят и ставят переносные туалеты, «портолеты» или как их там. Прекрасный выход, удобно для визитёров». Всё правильно. Только эти уборные были капитальные, но не это было их главной достопримечательностью: у них не было дверей. Сначала я подумал что меня подвели глаза, или двери просто оторвали. Я подошёл ближе, пытаясь увидеть петли или что от них осталось. Не было ничего. Двери не предполагались. Во всём остальном это были обычные «туалеты типа сортир», с дырками.



Я не дождался чтобы ими попользовались, но позже понял откуда ноги растут: увидел простоту народных манер вне центральных улиц больших городов. Если мужчине приспичит на дороге, он даже не отходит в кусты (хотя бурьяна вокруг — море, о кошении обочин или стрижке кустов тут не ведают). Прямо на краю дороги, чуть отвернувшись от идущих мимо, расстёгивает штаны и — вперёд. Женщины более стыдливы: отойдёт от дороги метров на пять, чуть присядет — благо юбка длинная...



Работал я однажды в небольшом городе, жил в маленькой обшарпанной гостинице. Окна номера были на пустырь. Если вставать надо было пораньше, каждое утро наблюдал ту же картину: пустырь превращался в общественный сортир. Мужчины и женщины рассаживались вперемежку, соблюдая «прайвиси» в виде дистанции метров десять. Временами на пустыре одновременно присутствовало человек десять.



Невероятная нечистоплотность в этой стране — не только в делах сортирных. Самая жуткая из всех моих командировок — на индийскую газодобывающую платформу в море против Бомбея. Едва сошёл с вертолёта, как глаз резнула грязь вокруг оборудования, а главное — утечки горючих жидкостей: плохое дело, когда вокруг — море и бежать некуда. Главное, впрочем, оказалось впереди.



Тараканы в моей каютке ходили не стесняясь, но и это были цветочки. Не прошло и двадцати минут после того как я погасил свет на ночь, я вскочил как ошпаренный и обнаружил в постели кучу клопов. Трясясь от омерзения и злобы, я провоевал с ними всю ночь, вскакивая каждые двадцать минут, а утром закатил дикий скандал тамошнему начальству. Спустя час я не без удовлетворения констатировал, что скандал помог. Из каютки раздовался грохот, переворачивалась мебель, всё поливалось тугими струями инсектицида. Успокоенный, я улёгся спать... чтобы через час вскочить от нового нашествия клопов — видимо, ядоустойчивой породы, выведенной на той платформе.



Не буду утомлять вас описанием фонтанов злого сарказма, вырывавшихся из меня в оставшиеся дни на всех, в том числе на ни в чём не повинных моих партнёров-технарей, расскажу лишь концовку. Через пару недель после возвращения я сидел в своём «кубике», как влетел наш сотрудник и потребовал чтобы я открыл на интернете «Индиан Таймс». Открыв, я узнал что через неделю после моего уезда на этой платформе случился пожар со взрывом, после чего она опрокинулась и затонула вместе с двадцатью работниками. Как ни нелепо, но первой мыслью было: — «Ни хрена себе способ борьбы с клопами...»



Не торопитесь зачислять меня в дубовые мизантропы — просто в таких обществах человеческая жизнь имеет не очень большую цену, и к этому постепенно привыкают все кто с ними имеет дело. И чтобы сполна ощутить как дешева там жизнь, а заодно — ещё раз увидеть как экономны во всём индусы, стоит посмотреть, скажем, на «конструкции» тамошних «строительных лесов». Я не зря дважды употребил кавычки.



Вы конечно знаете что в развитых странах и в России эти устройства строго регулируются, требуют отдельного проекта и внимательно инспектируются. Индийские же строительные леса начинаются с того что надо сходить в ближайший лес и нарубить там жердей толщиной в руку.



Если у вас тут же возникнет вопрос — почему не металлические трубы, то этим вы сразу выдадите свою наивность и полное незнание индийской жизни. Потому что металлические трубы — прекрасный строительный материал для халабуд в соседнем трущёбном «шантитауне», и такие леса будут украдены все без остатка в первую же ночь, даже если они перед этим будут полностью смонтированы для утренних работ на высоте шестого этажа.



Так что от благих пожеланий вернёмся к реальности. Теперь надо пройтись по мусорникам и насобирать верёвок. Жерди надо выложить одна за одной с некоторым перехлёстом в длину и связать. Получится первая вертикальная опора, длиной — какая нужна высота.



Опоры выставляются вдоль стены и к ним с промежутком с метр вяжутся горизонтальные жерди. Потом вся конструкция — этакая огромная решётка — с некоторым зазором вяжется к стене: где к ржавой водосточной трубе, где — к форточке. И — можно начинать работать.



Тут не удивлюсь если вы перебьёте меня и замашете руками — какая к чёрту работа, где настилы по которым ходить, где лестницы? — Опять наивность проявляете, уважаемые. Ничего этого в условиях неукоснительной экономии и не нужно. Всё это — выдумки расточительной, мягкотелой западной цивилизации. Вот поглядите — появился индус с ведром краски в руке. На нём — одна набедренная повязка, так что вы можете оценить красоту натренированного, не избалованного лишней пищей тела. Схватившись за вертикальную жердь одной рукой и держа ведро в другой, он мигом взобрался на первую поперечину, затем — на следующую и так далее. Вот он уже у пятого этажа, как-то подвесил ведро и начинает красить.



Может, кому-то из вас прийдёт в голову что я описываю одиночный случай, или шучу и преувеличиваю? Так вот клянусь здоровьем близких — ни на иоту. Описанные «леса» — обычная практика. Впервые я увидел их в первый же приезд (второй достопримечательностью той же пятиэтажки был подпёртый жердями надломившийся балкон третьего этажа, которым, по всему виду, продолжали пользоваться). Последний раз мы с супругой наблюдали такие леса недавно, в отпускной поездке: ремонтировали старую крепостную стену. Высота была такая, что я, представив себя на этом нашесте, ощутил головокружение несмотря на все горно-пешеходные навыки молодости.



Любопытная, хотя и не столь захватывающая картина — дорожные работы. Тут есть один общий с Россией момент: большинство занятых там — женщины. Правда, этим сходство исчерпывается. Тщедушные, замотанные в нелепые для физической работы сари, медленно двигающиеся индуски не идут ни в какое сравнение с крепкими, энергичными российскими бабёнками. Но главный контраст — сама работа. Наверное, где-то на карьерных работах в Индии есть тяжёлая техника. На ремонте дорог её нет. Главный рабочий элемент здесь — индуска с блюдом. (Представьте металлическое блюдо сантиметров пятьдесят в диаметре, у нас бы на него летом клали фрукты). Блюдо ставится на землю и на него насыпается земля (или песок, или гравий). Затем блюдо ставится на голову. Плавно пройдя с ним метра четыре — пять (а иногда и три), индуска снимает блюдо и высыпает в нужное место. (Опять же — не подумайте что приукрашиваю. Видел многократно в разных местах). Почему просто не кинуть на такое расстояние лопатой — очередная загадка индийской цивилизации.



Принцип экономности, а если точнее, минимальности — основополагающий в индийской жизни, он — во всём, и в большом и в малом. Вы накладываете себе утром в гостиничном ресторане простаквашу (характерно, что именуется она — творог) в крошечное блюдце, и как только размер вашей порции превышает две столовых ложки, вы натыкаетесь на удивлённый взгляд официанта. Нет, он не посмеет вам что-то сказать. Но он удивлён до глубины души.



Помню серию скучнейших командировок в город Патна. Это так говорилось — в Патну. На самом деле по прилёту туда каждый раз предстояло пятичасовое истязание тамошней дорогой в сто километров. Все пять часов ты — как мышь в футбольном мяче. Даже в Тойоте швыряет так, что не знаешь за что хвататься. Маленькая отрада — остановка в средине пути у сделанного из пальмовых листьев ресторана где я заказывал вкуснейшую простоквашу. В первый раз я заказал порцию — принесли розеточку. Я заказал пять — получился стакан. Это произвело такое неизгладимое впечатление на местных, что меня запомнили, и в последующие разы публика сбегалась как на знакомое шоу — поглядеть на чеканутого иностранца, съедающего — вы только подумайте — стакан простакваши.



В гостинице (если конечно она не из тех что в Дели и Бомбее для иностранцев, где ночь может стоить три сотни) вы обнаруживаете что на постели — одна простынь. Поверх её — тряпица, претендующая быть не то одеялом, не то покрывалом, естественно без пододеяльника, по виду — не стиранная со времён обретения независимости. На ваш вопрос — где вторая простынь, следует ошарашенное молчание, а когда вы на ней настоите, между обслугой вспыхивает оживлённый разговор на местном, со смешками и кивками в вашу сторону. Ох уж эти сумасбродные западные. Ну не могут жить как люди. Всё им что-то не так.



В душе гостиницы вы естественно расчитываете найти мыло и шампунь. Мыло будет величиной с пол мизинца, а шампунь — в пластиковом пакетике меньше презерватива, в количестве с неполный напёрсток. И когда откроете кран душа, принцип экономии опять встанет перед вами во весь рост. Если вы — технарь, то первой мыслью будет вопрос — боже, как они умудрились изготовить такую душевую головку? Отверстия таковы, что струйки — тоньше человеческого волоса. Свёрел такой толщины просто не бывает. Лазер? Среди этого раздрая? Ещё одна загадка. Наверняка не обошлось без наследия Атлантов или посланцев других планет, в чём неколебимо уверены адепты великой индийской цивилизации.



Однажды экономия воды была столь тщательной, что мыться было просто нечем. Я потребовал воду, и скоро в номер постучали. За дверьми стояла ремонтная бригада — ещё одно торжество экономии. Бригадиру было лет одиннадцать, его заму — лет девять, подмастерью — лет семь. В руках у бригадира был разводной газовый ключ просто невероятных размеров, который мог бы понадобиться или на магистральных трубопроводах, или клоуну в цирке. У остальных тоже что-то было.



Не знаю что они делали тем ключом, но надо отдать им должное — через полчаса вода потекла веселее.



О том, что проблемы с водой не у меня одного, я понял на следующее утро, когда встал на работу. Проходя по балкону, опоясывавшему гостиницу, я наткнулся на постояльца, мывшегося под водопроводным краном. Кран торчал из стены на высоте полуметра от пола и видимо предназначался для уборки, и вот под этим краном человек и мылся. Нет, он не зачёрпывал пригоршнями: проявляя чудеса гибкости, он мылся под краном, с наслаждением подставляя живот и спину, голову и плечи.



Вот оказывается для чего ещё нужна йога.



Вообще могу предположить, что индусы с удовольствием моются — когда им представляется такая возможность. Однажды мне пришлось переезжать Ганг в один из их религиозных праздников. Это была одна из первых моих поездок, и я остановился посмотреть на легендарную реку. Подойдя к воде, я почувствовал что пафос и ощущение значительности момента как-то быстро из меня испаряются. Река была цвета старой половой тряпки, и что только в ней не плыло. Сразу вспомнилось, что идея очистки стоков тут как-то не приживается, и всё, что производят (во всех смыслах) сотни миллионов живущих в её округе, попадает в неё прямиком и в неразбавленном виде, включая остатки сожжённых покойников (это считается большой честью). Позже, в отпуске, гид сказал нам, что в воде Ганга не выживают даже холерные палочки. А вот индусам — ничего. Я увидел по берегу сотни людей, заходивших в воду прямо в одежде. С видимым удовольствием они приседали, погружаясь с головой, отфыркивались, растирали себя и снова приседали. Когда я спросил, для чего они это делают, ответ был — для очищения.



В другой раз я ехал по Бомбею, по кварталам средней зажиточности. По местным меркам вода в жилье такого уровня до последнего времени ещё считалась роскошью, поэтому на улицах кое-где торчат водопроводные колонки. Непонятно зачем колонка обычно ограждена кирпичным бортиком, отчего вокруг неё образуется лужа, в которой плавает мусор. В тот раз посреди такой лужи сидел и мылся индус. Зачёрпывая пригоршнями, он поливал себя и растирался как в бане. При этом я не заметил чтобы он открывал колонку. Видимо ему хватало той воды в которой он сидел.



Некоторые могут предположить, что тамошняя неопрятность — атрибут низов общества. Если принять такое предположение, то к низам прийдётся отнести девяносто девять процентов населения. Нет, конечно мои партнёры по работе, люди с инженерным образованием, в лужах не моются. Но неприбранность, запущенность царят и во многих производственных помещениях, а побывав на кухнях в домах некоторых из них, я увидел посуду в таком состоянии, что поторопился отказаться от любых угощений.



Одна из семей была уже того уровня, когда хозяйке надо только управлять служанками. Судя по тому что всё было не чище чем у остальных, приходится заключить что разногласий между ней и служанками по поводу — какой должна быть посуда — не имелось.



Вполне в русле этих картин и манера еды, до сих пор принятая у большинства народа — руками. Из риса или каши пальцами скатывается катыш и макается в какой-нибудь соус. Или просто: щепоткой — и в рот. Очень функционально и экономично. Зачем ножи — вилки? Их же делать надо, хотя бы иногда мыть и смотреть чтоб не украли... Правда, в городах, у вестернизированного меньшинства ножи и вилки потихоньку распространяются. Но всё ещё у меньшинства.



Недавно я прочёл у специалистов, что грязь в индусской религии ассоциируется со святостью. (У русских святость ассоциировалась со слабоумием — вспомним «блаженных», «божьих людей»). Это многое говорит о народах, потому что прежде чем религия начинает воздействовать на народ, он должен эту религию создать или позаимствовать. А создаёт и заимствует он то, что соответствует его глубинным качествам и природным склонностям.



Опять же не к обеду будь сказано, но нельзя не упомянуть что одно из течений индусской религии пропагандировало поедание человеческих испражнений. Такие вот духовные искания, опять же, видимо, для очищения. Особенного успеха эта секта не возымела, но характерно что такое подвижничество там имело место. И не думайте что это — чёрный юмор вашего приятеля — индо-ненавистника. Сведения эти — от серьёзных, знающих людей.



Если любая религия — детство разума, индийские религии — это младенчество. Посмотрите на эти толпы ярко раскрашенных богов, людей — обезьян, людей с головой слона, на чудеса, по сравнению с которыми библейские дела — незамысловатые трюки фокусника средней руки. Индийские верования — даже не для восьмилетних детей, они — для четырёхлетних. Посмотрите на этих верующих, как искренне и восторженно они верят своим пастырям — гуру. Где ещё кроме Индии в наше время вы увидите толпу, искренне верящую что их гуру парит над землёй на высоте метра? Вот только как он воспарял — не видели, и близко подойти нельзя, и парит он неподвижно среди каких-то занавесок, но всё равно — всё правда, даже в прессе это опишут на полном серьёзе! И что с того что гуру нигде не был дальше своей деревни, и в грамоте не силён, всё равно в нём — вся мудрость мира, с ним говорят боги!



Ещё одна иллюстрация экономии усилий и средств — похоронные обряды. Вместо того чтобы ковырять окаменелую от жары землю для могилы, индусы своих покойников сжигают. Это легче. Правда, в результате над огромными районами городов висит характерная дымка и вонь сгоревшей человечины, но не видно чтобы это кому-то мешало. Ну разве что сумасбродным западным, да и те через какое-то время привыкают. В один из приездов я купил на открытом базаре отрез ткани для супруги и ничего подозрительного не заметил. Но когда дома чемодан открыли, не только супруга, но и я в ужасе отшатнулся: запах горелой человечины заново ударил в нос. Ткань пришлось повесить на чердаке и держать пол года пока гнусный запах не выветрился.



Принцип минимальности виден и в религии. Большинство религиозных строений — небольшие храмы и часовни. Больших мало, и даже самым большим — известным по туристским справочникам — далеко до крупных европейских соборов. Впрочем, идея очищения соблюдается неукоснительно: на входе вас заставят снять обувь. Потом вы пойдёте в носках по мусору на давно не метённом и никогда не мытом каменном полу. А в чём проблема, собственно? Миллионы ходят — и ничего.



Если как следует просеять словестную шелуху почитаемых там индуизма, буддизма и джайнизма на предмет влияния на людскую жизнь, выявится их суть, ещё один фактор застоя: как они решают вечный вопрос об удовлетворении человеческих потребностей. Путей к удовлетворённости, естественно, только два: или прилагать усилия и достичь желаемого, или убедить себя что «виноград кислый» и свои желания подавить. Индия (как, впрочем, и большая часть Востока) тысячелетиями выбирала второй путь. Результат, как говорят, «на лице».



Боюсь, раздастся возмущённый вопль и в меня полетят камни от радетелей Великой Индийской Цивилизации, но сдаётся мне что и их известное вегетарианство — из той же оперы — как бы изящней выразиться — всемерной экономии усилий. Мясо и рыба — хлопотное дело, а в жаркой стране, где всё гниёт мгновенно — трижды хлопотное. Впрочем, эта извинительная для индусов идея жила во мне только до тех пор, пока у меня не случилась серия командировок с прямыми перелётами из Индии в Тайланд. У этих стран немало общего в климате, но вид их продуктовых рынков — несопоставим. Ни мясного, ни рыбного на индийских рынках практически нет, а «зелёная» часть представлена в большой мере тем, что на данный момент созрело в соседнем лесу. Бананы — значит пол базара будут бананы, с весьма нешироким выбором остального.



Тайландские же базары — особенно после индийских — просто потрясают. Всё, что может быть переварено человеческим желудком, всё разнообразие местного растительного и животного мира (включая насекомых) — к вашим услугам в сыром, сушёном, жареном и прочем видах.



Примечание. Стараясь быть максимально точным, должен заметить что однажды в районе Дели мне удалось увидеть на базаре мясное. Меня навели туда мои тамошние партнёры. Говорилось что-то о курятине и баранине. Порыскав, я нашёл продажу баранины. Это был ряд чадящих костров, над которыми висели невероятно закопчённые огромные котлы с медленно булькающим в них варевом с торчащими костями, над которыми колдовали заросшие темнокожие индусы, в хламидах и огромных чалмах. В сумерках это было эффектное зрелище. Рассказы об аде, той его части где варили грешников, немедленно встали перед моими глазами. Я ретировался и кинулся искать курятину, и скоро нашёл. Это был ряд довольно аккуратных крошечных киосочков с подсветкой, над ними висел плакатик: «курятина». Взглянув на товар, я обомлел. Под этим именем продавались куриные скелетики. Прежде всего они вызывали восхищение мастерством мясника. Почти всё мясо с них было срезано, но не так, чтобы совестливый покупатель мог заявить что ему продают только кости. Межрёберная плёнка и жилки соединяющие все косточки были на месте, нетронутой была и голова — чтобы вы не дай бог не подумали что вам продают ворону, потому что размеры были как раз для такого предположения.



Вцелом товар смотрелся очень изящно и мог быть прекрасным пособием по анатомии птиц. Вздохнув над этой курятиной, я повернул к гостинице.



Вообще тяга к цветистым, впечатляющим названиям — заметная часть индийского характера. «Курятина» — лишь малый пример. В мои первые приезды единственной легковой машиной на улицах была очень старая модель Форда, — та самая с которой наши «слизали» форму Москвича, кажется, 407. Убогое это создание в Индии носит гордое название — «Амбассадор», т. е. «Посол». Постоялый двор («Гэст-хауз»), куда я в первую поездку по неопытности согласился поселиться, носил название «Президентский Дворец». Убранство там было наверняка со свалок, оставленных англичанами при уходе с полвека назад. Лампочки были таковы что читать вечером было совершенно невозможно. Когда я случайно отвернул край оконной занавески, обнаружилась не только густая паутина, но и застарелая плесень. В тёмном коридоре я спотыкался о кучи валяющегося на грязном полу сменённого белья, между которыми бродили самоуверенные крысы, не желавшие уступать дорогу.



Разговор о названиях привёл меня к ещё одному моменту — об отношении индусов к Западу вообще и к Англии в частности. Несколько лет назад названия индийских городов, существовавшие перед этим втечение столетий, были изменены. Если кто планирует посетить Бомбей или помнит «Наследника из Калькутты», знайте что таких городов больше нет.



В одной из поездок после этого у меня возник разговор с одним из моих партнёров, заводским руководителем среднего уровня, недавно вернувшимся из Англии. — «Вот, говорил с нашим лондонским поставщиком на эту тему. Удивляется, зачем мы всё это сделали, ведь замена съела огромные деньги, а старые названия были давно всем привычны и никому не мешали». У меня зачесался язык согласиться с англичанином, но для осторожности я спросил — каков же был его ответ. — «Я сказал ему, чтобы они не лезли в чужие дела! Похозяйничали столько лет, и хватит!»



Старые обиды — действительные и выдуманные — вовсю живы. Нет сомнений — не только испанские безобразия в Южной Америке пятисотлетней давности, но и некоторые недавние колониальные дела Запада — мерзкие истории. Вспомните хоть «опиумные войны», хоть «гастроли» отрядов Родса в Южной Африке. И хотя есть весомое мнение, что англичане взяли власть в Индии потому, что там начались распад и безвластие, которые элементарно мешали торговать, уверен, что среди претензий индусов к ним найдутся и справедливые.



И всё-таки... К середине 20 века колониальный запал Запада практически угас. А вот его цивилизованность оставалась. Число западных интеллектуалов с больной совестью, с иде-фикс помочь бывшим угнетённым множилось быстро, и этим можно было воспользоваться. Вместо этого главный «гуру», ушлый старичок-паучок с клюкой, а потом его родственнички — повели народ «своим путём». Народ с энтузиазмом согласился... Но поскольку чисто «своих» путей в этом малом мире уже не остаётся даже если выгонишь всех иностранцев, друзья и пример для подражания были найдены: «Хинди — Руси бхай, бхай!»



Через полвека, правда, выяснилось: не с теми дружили. Заодно подтвердилась унылая истина: «своих» путей вроде много, но конечный пункт у них почему-то один: болото. Пришлось поворачивать на многократно изруганный «английский» путь.



Любви к «англичанам» от этого, однако, не прибавилось. Наблюдал это не только в том разговоре о названиях городов. В любом общении с моими индусскими партнёрами (обычно это — заводская инженерия) сквозит ностальгия по старой дружбе с СССР (особенно у пожилых), и неприязнь к Западу. К моему удивлению неприязнь эта заметна даже у очень молодых, успешных, живущих в Америке индусов. Помню, как один из них, талантливый молодой инженер нашей компании пренебрежительно бросил: — «Да американская демократия — просто ерунда! То ли дело Индия. Десятки партий. Хочешь — вступай в коммунистическую, хочешь — в религиозную!» То, что в его «более демократической чем Америка» стране по-прежнему всё решают касты и секты, кумовство и взятки, юного гения не смущало.



Другой мой собеседник тоже вовсю ругал Запад и восторгался СССР. К его чести, однако, он не ограничился прочтённым в коммунистических газетах, а подошёл вполне по-научному: усадил меня и устроил многочасовый опрос о «реальном социализме». Я постарался отплатить честной информацией, с упором на то что миллионы и сейчас ностальгируют по прошлому и у них есть свои мотивы. В конце разговора, однако, мой собеседник разочарованно вздохнул и почти обиженно воскликнул: — «Ты разбил мою хрустальную мечту!». Запад, впрочем, он не полюбил и после этого.



Cравнительно недавно в Индии произошли перемены, оставленные там почти не замеченными, а между тем — совершенно исторического масштаба. В стране прекратились катастрофические неурожаи, выливавшиеся в голод для миллионов. Эти неурожаи были частью индийской жизни тысячелетиями, и вдруг — прекратились. Можно бы и заметить. Случилось это благодаря «англичанам» (в широком смысле), точнее — благодаря американским лабораториям генетики. Вывели сорта зерна специально для Индии. Но никто там и не подумал поблагодарить.



Ладно не поблагодарили — хоть не клевещите. Ходим с экскурсиями по дворцам царей и махараджей. Обратили внимание что дворцы все пустые, ни мебели, ни убранства. Спрашиваем и получаем ответ индийского гида: — «Англичане украли». Наш гид, кандидат исторических наук, брезгливо морщится. — «Врёт мерзавец. Не опускались англичане до повального мародёрства. А вот щедрость с их стороны — бывала. Местные спёрли из этого дворца уникальный светильник, так богатый англичанин восстановил, заказав копию за свои деньги. И что вы думаете? Спёрли и этот».



Состояние дворцов и музеев — ещё один неловкий момент Великой Индийской Цивилизации. Не забуду моё ошеломление видом знаменитого Красного Форта в Дели лет пятнадцать назад. (Этот форт немного похож на Кремль, только нынешних правителей там нет). Заброшенные внутренние дворы, безжалостно побитые великолепные инкрустированные мраморные панели на стенах: местное ворьё выбивало из инкрустаций гранат и прочие полудрагоценные камни. (Справедливости ради замечу, что в прошлом году увидел Форт в лучшем состоянии: часть панелей была восстановлена и ограждена от «почитателей истории», вдоль ограждений прохаживался полицейский).



Храмы и дворцы Индии — как и везде — в разном состоянии. (Средневековые рейнские замки Германии — тоже в разном виде, от одних — только развалины, другие — прекрасные музеи с интереснейшими экспонатами). Отличительная особенность индийских — экспонатов в них нет. Разворовано всё. Недалеко ушли и музеи.



Представьте — вы прилетели в Бомбей или Дели, наслушавшись восхищённых охов о Великой Индийской Цивилизации, и вот вы стоите перед красивым зданием исторического музея. «Музей Виктории и Альберта»... Благоговеешь от одного названия. И вот вы входите... Разочарование просто ошеломляющее. Прежде всего видишь, что окна музея — нараспашку. Вся пылюка, дымка от покойников, едкие выхлопы тысяч старых мотоциклов — всё в музейном воздухе. Но не волнуйтесь за хрупкие экспонаты: их просто нет. Основное — каменные статуи богов, или их изваяния в бронзе. Я бы обобщил так: в музеях лежит только то, что трудно унести и в представлении среднего воришки не представляет большой ценности. Где убранство дворцов, где знаменитые сокровища Голконды, ну хотя бы крошечная их часть? Ну хотя бы как в Стамбуле: не так уж много, и во дворце построенном французами, и за толстенными стёклами, но всё же есть что посмотреть! Ну хотя бы в копиях! Где это всё?? Тоже «англичане украли»?



Когда я упомянул эту музейную бедность своим приятелям, один из них посоветовал поинтересоваться в Британском музее. Что ж, при случае загляну. Англичане действительно кое-что вывезли («украли»), и думаю что именно поэтому это украденное ещё существует для посетителей. Только давайте задумаемся. Если с «величием» индийской цивилизации скептикам вроде меня не всё ясно, то уж её величину, размеры не оспорит никто. Миллионы людей на огромной территории что-то делали пять тысяч лет... И вы хотите сказать, что результат можно уместить в нескольких залах Британского музея? Что-то тут не так. Или объёмы созданного не потрясают совершенно, или объёмы разворованного должны потрясать до основания. Но даже если украли из музеев — это должно же быть где-то, в магазинах или у тех кто украл! В не такой уж большой Греции музей какого-нибудь маленького городка может заполнить пол Британского музея, и таких городишек там много. Мой вопрос — где же экспонаты много более масштабной индийской цивилизации?



Тут мы затронули ещё одну каверзную тему... Интересно, что столкнулся я с ней в самые первые дни работы в Америке, когда об Индии и не мечталось.



Я звонил в Россию. После разговора включился оператор и я подтвердил свой долгий звонок. — «Хорошо, однако, что вы — не индус», хмыкнул оператор. Я не понял. — «У них бывает — позвонит в Дели, проговорит час, а потом уверяет что никуда не звонил».



Дамы, распределяющие нас по командировкам в нашем отделе, иногда — если ситуация срочная — дают нам «добро» на выезд до прихода финансовых гарантий. Это никогда не делается с Индией. Причина проста: обманут, не заплатят. Интересно, что это деньги не попадут кому-то в карман, и на прибыли гигантов, с которыми мы имеем дело, не скажутся. Просто рефлекс воровства — в крови. А чтобы это опять не показалось анти-индусским преувеличением — картинка из одной из последних командировок.



Во времена моих первых поездок рента (проката) автомобилей в Индии просто не было. Моё передвижение обеспечивалось пригласившей меня компанией: ко мне приставляли машину. Её водитель был такой же неотъемлемой её частью как руль или колёса. Он вёз меня на работу утром, дремал в ней пока я работал, вёз назад, вёз, когда я просил, за покупками или на экскурсию в любой день и час включая выходные. Поначалу такое рабовладение несколько смущает, но со временем привыкаешь.



В последнее время, однако, в Индии наметились перемены, и в больших городах стали появляться известные «Герц», «Эвис» и прочие, где, как в других нормальных странах, по прилёту можно взять машину и самому ехать куда хочешь. В тот раз я решил так и сделать. Не то чтобы я забыл что такое индийские улицы и дороги, да и удовольствие порулить выветрилось давно и бесповоротно — вдруг завозится иногда в тебе этакий чертёнок, крутящий тебе кукиши и вызывающий ещё разок подтвердить самому себе, что ты — мужчина, и «кто ездит в Индии (Венесуэле, Нью-Йорке, Италии, Бангкоке и т. д.), тот ездит везде». Вот я и поддался на провокацию, сказав перед поездкой в нашем отделе зарезервировать мне машину в «Герце» — самой уважаемой фирме.



По прилёту в Дели я нашёл «Герц». Их контора располагалась в одном из дорогих отелей в центре, а вышколенные ребята-индусы вели себя ещё учтивее чем их коллеги в Америке, — в общем всё собиралось обернуться нормально. Вот только маленькая заковыка — в дополнение к обычным платам (сам прокат, страховки и прочее) с меня потребовали залог, и не как-нибудь, а две тысячи. На случай «если с машиной что-то случится». На моё напоминание, что для этого и есть страховки, собралась вся полдюжина клерков с боссом во главе, наперебой клявшихся что у них это — норма, что все так делают, и что залог будет не снят, а только зарезервирован на кредитке и при сдаче машины деньги будут немедленно освобождены. Чертыхнувшись про себя, я согласился.



Название дороги от Дели на север звучало солидно: «Шоссе номер один». За городом на нём участками действительно было раздельное одностороннее движение, и я нёсся сломя голову вместе со всеми, но каждые несколько километров оно входило в очередной городишко и превращалось в разбитую, заполненную толпами людей и повозок улицу. Сотня километров этой скоростной трассы обернулась почти пятью часами.



Командировка оказалась короткой, и вот в последний день, попрощавшись с заводскими, я заехал в гостиничный двор, сказал дежурному клерку приготовить счёт и поднялся в номер собрать чемодан. Через полчаса я рассчитался, погрузил вещи и выехал на шоссе на Дели. Тихое постукивание сначала не привлекло моё внимание, но ехавшие рядом водители иногда махали руками и показывали что-то сзади. Я остановился и увидел что багажник открыт. Ну не закрыл плотно, бывает. Я хлопнул сильнее — тот же результат. И тут я увидел причину. Замок багажника был варварски взломан. Восстановить события не потребовало богатого воображения. Иностранец, заявивший в гостинице об уезде через полчаса, скорее всего имеет что-то в машине. Вот и было вызвано знакомое ворьё, и пока гостиничные стояли на стрёме (машина была припаркована прямо у входа), багажник был взломан. Ко всеобщему их разочарованию.



Чертыхнувшись, я продолжил путь в Дели. Нашёл «Герц» в аэропорту, вернул машину, и тут же выяснилось что компьютерной связи с их городской конторой как-то нет, но принимавшие машину девушки дружно кивали головами — да, да, конечно же разберёмся...



Думаю, описанного уже достаточно чтобы вы досказали конец этой истории и без меня. Разумеется никаких двух тысяч долларов назад я не получил. Сняты они были сразу без всякого резервирования, и множество звонков нашего транспортного агентства, заказывавшего мне машину и пытавшегося выручить деньги назад, не дали ничего.



(Тут, наверно, люди сочувственные с беспокойством спросят не потерял ли я эти деньги. Нет, мне компенсировали всё, а потом сняли украденное с наших индийских партнёров, обязанных оплатить дорожные расходы приглашённого. Так что Индия в итоге заплатила.)



Кто-то может спросить, как относятся к индийской действительности сами индусы. (Конечно, тут не имеется в виду большинство: как и в других бедных странах оно слишком задавлено жизнью чтобы размышлять об абстрактном, речь — об образованной части.) Прежде всего видно почти полное принятие статус кво. Вечного недовольства русских или охотной самокритики американцев там нет и в помине. Те, кто высказывается в духе приведенного в начале эпиграфа, очень редки. Нет, конечно, все видят «нерешённые проблемы» вроде коррупции властей и нищеты народа, и все соглашаются что надо «усилить»-«увеличить»-«улучшить». Но — само собой разумеется — с сохранением «великих национальных традиций». Уважением к этим традициям и полным желанием их сохранять веет даже от самых молодых и образованных, в том числе и ездящих за рубеж, т. е. могущих сравнивать.



Уверенность в превосходстве и величии их культуры сидит в индусах так глубоко и бесспорно, что иногда и не видна, в отличие, скажем, от ближневосточного бахвальства или ячества русских. Но не стоит принимать обходительность за готовность во всём с вами соглашаться. Лишь зайдёт разговор об индийской цивилизации — перед вами горячие и эрудированные её защитники, пускающиеся во все тяжкие ради доказательства её уникальности, древности и величия... Кстати, именно поэтому зарубежные исследователи Индии особо осторожны при пользовании индийскими источниками. У русских «патриотов» «Россия — родина слонов»? Так вот у индусов «Индия — родина всего».


Мой китайский опыт много меньше индийского, но он достаточен, чтобы подтвердить: эти страны — действительно «две большие разницы». Непохожи их народы — ни внешне, ни ментальностями, непохожи их история, их природа. И всё таки есть нечто, толкнувшее меня объединить их в этом очерке.

По возвращению из последней китайской командировки с заездом в Шанхай у меня недели две была душевная депрессия. Давно ли мы, россияне, высокомерно насмехались над убожеством косоглазых «младших братьев»? Кинофильмы нашей юности, как вы помните, могли быть хорошими, плохими, или китайскими. Позже был вопрос — как Китай запустил спутник? Ответ полагался — пятьсот миллионов рогатку держали, а пятьсот миллионов натягивали. И вот — Шанхай начала 21 века... Потрясает не только количество и темпы роста небоскрёбов. Словно чтобы наступить на мой русский мозоль ещё больнее, строят не просто много, строят ещё и красиво.


Впрочем, моё первое знакомство с этой страной было совсем иным. Как многие знают, по развитию Китай оказался разделённым на две части: развитую прибрежную, по стилю жизни догоняющую Запад, и отсталую «глубинку», где жизнь пока — почти как при Мао. Моя первая командировка оказалась любопытной потому что пришлась как бы между этими зонами. Двухмиллионный Джилин (по тамошним меркам — небольшой, самолёт в Пекин — раз в неделю) состоял в основном из до боли знакомых панельных хрущёбских пятиэтажек, смотревшихся ещё ужаснее наших потому что их домоуправы были, видимо, милосерднее советских, и уважив крестьянскую сущность большинства, позволили городить на балконах всякие клетушки, а во дворах — уродские сараи и погреба. В соответствии с духом времени, однако, на краю города — в охраняемом топтунами сквере — стоял фешенебельный «Шератон», откуда нас автобусами возили на пускавшийся под западным надзором современный химзавод.


Осмотревшись и привыкнув, я стал выходить в город. Это были ещё места где европейская физиономия сама по себе была экзотикой, и нередко за мной увязывалась толпичка любопытствующей пацанвы, молча с разинутыми ртами телипавшаяся за странным субьектом. Маршруты я расширял постепенно — заблудившись, можно было попасть в дурацкое положение и потерять много времени, т. к. По-английски в городе говорили только портье в гостинице — рослые, в отличие от остальных, вышколенные мальчики с подозрительно хорошей выправкой, и заводские переводчицы, тоже наверняка прикормленные местным КГБ. Самым интересным местом были базары: выглядели они в точности как послевоенные рынки моего раннего детства: под открытым небом на грубых грязных прилавках, а то и просто на обрывках газет на земле лежала всякая всячина, в том числе продукты. (Вы подумаете что я преувеличиваю, но нет — бабки, заправлявшие всем этим, были в таких же плюшевых зипунах, как и наши в ту далёкую пору. Только узкоглазые.) Многие продукты представляли или нерешаемую загадку (часто нельзя было даже понять, мясное это или растительное, а иногда — еда ли это вообще), или вызывали реакцию, противоположную аппетиту. Запомнились, например, ммм... как их назвать — яйца, или цыплята? Вообразите что хозяин курицы каким-то непостижимым образом узнал когда цыплята должны вылупиться и прямо перед этим аккуратно надрезал скорлупу вдоль. Затем негодяй умертвил цыплят и аккуратно положил их назад в половинки скорлупы как в гробики. И вот так эти бедняги, уже в пёрышках, выложенные рядами как жертвы землетрясения в день похорон, и продавались. Наверное, для еды. Не спрашивайте у меня — как. Я не узнал. Я не говорю по-китайски.

Глядя на эту бедность, грязные базары и облепленные самодельными пристройками хрущёбы с их непроходимыми дворами, иногда думалось — боже, и это — после почти двадцати лет шумно рекламированного «экономического чуда»? Что же было до него?

Конечно, в целом китайской грязи далеко до индийских ужасов. Она — где-то на пол пути до нашей советской провинциальной грязи. Но были очень сближающие с Индией моменты... Вообразите деревенскую улицу, вдоль которой идёт канава, а в ней — ручеёк. Исток того ручейка я не проследил, но и без него впечатляло: повыше, у перекрёстка, стоял и писал в него мальчик, а метрах в тридцати пониже в этом ручейке бабуля мыла только что почищенную рыбу... А чтобы вы не подумали, что увиденное — нехарактерная случайность — ещё пара картинок. Гуляя по красивому бульвару среди высотных домов в Шанхае, я вдруг дёрнулся и выбрал другую аллейку. На краю той, по которой я шёл, молодая мама усаживала не такого уж крошечного отпрыска «по-большому»... Похожая сценка (правда, «по-малому») повторилась в проходе электрички, в которой я возвращался из Шанхая в Нанджин...


Как я уже сказал, работать мне пришлось на пуске современного, построенного по западным стандартам химзавода. Всё в нём было как на Западе: светлые помещения, новое оборудование, здоровенные старики-американцы — видимо, вышедшие у себя на пенсию инженеры, теперь пасущие почтительно толпящихся вокруг них молодых китайских технарей. И всё же что-то неуловимо родное присутствовало в этих светлых новых коридорах. Я даже не сразу осознал — что, пока, извините, не захотел в туалет. Сортирная вонь разносилась по всем коридорам, по всем этажам! Я воочию убедился, что наставления Коммунистической партии — обучаться у капиталистов технике, но беречь национальные традиции — выполняются полностью. Традиции вонючих сортиров блюлись на этом модерновом заводе неукоснительно.



... Тайвань, особенно городской, очень отличается от материкового Китая. Тайбей — красивый южный город, чистый и современный. Часть народа ускользнула из-под родного коммунистического каблука и попала под американский. Напоминаю это для наивных, иногда восклицающих глядя на Тайвань: — «Вот чего бы добился китайский народ если бы не коммунисты!». Позвольте напомнить, что китайский коммунизм — порождение китайского народа, а относительная развитость Тайваня — результат воздействия Запада. (Такая же история с этнически китайским Сингапуром, но мы сейчас не об этом.)



Приехав, я при первой же возможности ринулся в главный музей Тайбея. И на то была глубокая причина: отступая, Чай Кан Ши в своё время увёз в своём обозе содержимое главных китайских музеев, так что желающим познакомиться в вековыми достижениями китайской цивилизации надо пока ехать не только в Пекин и Шанхай, а прежде всего на Тайвань.


Перед этим я взял обзорную экскурсию по городу, и гид, узнав о моём намерении, горячо одобрил. — «Правильно! Там как раз сейчас такое выставлено!»

И вот я в музее. Нечего даже сравнивать с индийской скудостью и грязищей. Большое модерновое здание, чистота и прохлада. Залы по темам и временам. И всё же... К средине визита какой-то скепсис заскрёбся в душе. Первое разочарование было при посещении той самой экспозиции, о которой восхищённо понизив голос упомянул гид. Толпа вокруг неё была поменьше чем в Лувре вокруг Джоконды, но тоже не маленькая. Главными её экспонатами оказалась цветная капуста и кусок мяса. Фокус был в том, что капуста была вырезана из нефрита, а мясо — кажется из яшмы. Сделано это было действительно мастерски, прямо бери и в кастрюлю клади. Но как-то странновато было относить это к тому же ряду вещей что и Джоконда...

Осталась в памяти некоторая досада от отсутствия датировки экспонатов раскопок. Точнее, датировки были, но... «Династия Тан», «Династия Цинь». Конечно, порывшись в книгах, можно определить годы. Но невольно думаешь: не потому ли их не было, что посетитель, прочтя даты, мог бы сразу вспомнить — что уже имела Европа тогда, когда китайская цивилизация производила эти бесхитростные горшки и ступы?

Не буду утомлять вас подробностями (это всё-таки путевые заметки, а не труд по культурологии), но общим впечатлением поделюсь. Вышел я из музея конечно более просвещённым, но не потрясённым. Хороши китайские пейзажные акварели, но по большому счёту это — всё, чем может гордиться китайская живопись. Остальных жанров или нет, или они в зародышевом состоянии. (Возвращаясь к индийским делам, замечу что там вообще вся живопись — в зародышевом состоянии, первые попытки писать портреты — словно сделанные детьми, с «древнеегипетскими» лицами в профиль и глазами анфас — начались уже в новое время).

Великолепна тончайшая китайская резьба, прекрасен фарфор, впечатляет бронза... Восхищение готово захлестнуть... пока не сопоставишь увиденное с Европой, её дворцами и замками и их содержимым, с музеями и археологией, да наконец просто с городской архитектурой. И снова вопрос, который нервирует искусствоведов, но неизбежен при оценке цивилизаций: где же количества? Речь опять об огромной территории с многочисленным населением, прилежно трудившимся пять тысяч лет... Почему не только разнообразие, но даже объёмы не приближаются к созданному в относительно небольшой Европе?

Есть ещё один аспект, который пандемия политкорректной чумы всё больше вытравляет из обсуждений: отношения к индивидуальности в разных культурах. Ничего даже отдалённо приближающегося к развитости и массовости искусства портрета, тем более психологического, не создано этими цивилизациями ни в живописи, ни в скульптуре, ни в чём-то ещё. И это — не просто очередной пунктик в перечне различий. Это различие бездонной важности, из которого ясно, что предоставленные самим себе, эти цивилизации так бы и остались роями почти безликих (разумеется, с нашей точки зрения) особей — даже научившись строить ульи высотой в сто этажей.

Как и индусы, китайцы неколебимо уверены в превосходстве и величии своей цивилизации. Убеждённость моего гида что мир должен замереть в восхищении при виде капусты и мяса из камня — лишь крошечный тому пример. Этому чувству превосходства над окружающими — тысячелетия. В прошлом из-за него китайцы не раз попадали в дурацкое положение (вспомнить хоть времена Чингисхана, хоть высокомерный отказ китайского императора английскому королю: «Китай не нуждается в торговле с варварами» и последовавший за этим позор «опиумных войн»), однако подъём последних десятилетий опять возрождает национальное чванство. Те, кто не забыл советско-китайские свары прошлых десятилетий, помнят расистскую притчу о боге, пытавшемся выпечь идеального человечка: первого он недопёк, второго пережёг, а вот третий — жёлтенький — получился в самый раз... В те же примерно годы в газетах мелькнуло сообщение что китайские власти, обнаружив на фресках своих старых монастырей европейские лица (видимо, их строителей), велели выдолбить их зубилами... В общем, всем должно быть совершенно ясно: именно Китай — родина всего.

Нам, отпрыскам Великой Русской Цивилизации, непросто сказать про неё друг другу что-то новое. Это тем более трудно сейчас, когда в «перестройку» и «пост-советские» годы появилось немало трезвых оценок нашего житья. Приятно отметить, что этой способностью к самоанализу (по крайней мере со стороны хотя бы части интеллигенции) русские резко отличаются от «Третьего мира». Как ни крути, а никаких случаев даже осторожной критики собственных культур в затронутых здесь двух Великих Цивилизациях (не считая приведённого в эпиграфе) мне не встретилось.

И всё же есть причины, толкнувшие меня включить Россию в этот очерк...

Был у меня знакомый ленинградский инженер, назовём его Толя. Как-то в начале «перестройки» на одной из международных выставок ему довелось познакомиться с английским инженером, занимавшимся аналогичной тематикой. Англичанин подзадержался в Ленинграде, у Толи был кое-какой английский, и они стали видеться. Естественно Толя почувствовал некоторую моральную обязанность развлечь оказавшегося в одиночестве иностранца, и он начал водить его по тамошним достопримечательностям, благо в Ленинграде их более чем достаточно. Как мы все знаем, стыдиться за свои музеи, да ещё в Ленинграде, Русской цивилизации не приходится.

Ситуация эта вполне банальна и не стоила бы упоминания, если бы не некоторые детали, удивившие Толю. Водил он своего английского знакомого очень старательно, показывая самые лучшие памятники искусства и архитектуры, и всё было прекрасно — англичанин охотно и с благодарностью обозревал и внимал. Одно только несколько смущало и озадачивало Толю: не было в его реакциях того ошеломления, того восторга, которого невольно ожидал Толя, показывая без преувеличения высшие достижения российской культуры. — «Уж я его и в Эрмитаж, и в Петродворец, а он только головой покивает, поблагодарит — и всё. Я тогда подумал — это оттого что у них нация такая безэмоциональная. Сельди атлантические, рыбья кровь.»



Прошло время, англичанин уехал, а у нас перемены продолжились, и скоро настали времена, когда в капстраны стали выпускать всех, включая и простых, не-номенклатурных евреев вроде Толи. Английский знакомый оказался человеком благодарным, и вот настало время когда по его приглашению Толя поехал в Англию. Тут-то всё в Толиной голове и встало на свои места. — «Тут я и понял, почему в Ленинграде он от восторга в обмороки не падал. Стал он меня по округе возить, и увидел я, что у них тут «Петродворцы» — чуть не в каждой деревне.»

И ещё вспомнился мне мистер Кустер...

Мистер Кустер был для меня первым настоящим европейцем.

Первый европеец в моей жизни — и сразу такой замечательный экземпляр. Высок и худощав, лыс и блондинист одновременно, с длинным горбатым носом. Короче — вылитый немец по нашим представлениям. Ирония, однако, в том, что он — швейцарец, cовершенно другая ментальность, и при упоминании о немцах из него сыпятся едкие шутки в адрес этих его близких соседей. Ничего, однако, по-настоящему злого. Да и сыпятся шутки и анекдоты из него практически по всякому поводу. Это — удивительно приятный, лёгкий в общении человек, с которым хорошо и бездельничать, и работать. Чувствуется, что и к слабому полу он не безразличен, вот только одна заковыка — староват он для девушек моего участка, ему уже за сорок.

Мой участок — это дюжина молодых инженеров, недавних выпускников сибирских вузов. Мы — в Сибири, на огромном лесопромышленном комплексе, за окном — средина семидесятых... С мистером Кустером у нас — одна забота: огромный, со средний дом кусок оборудования, его фирма эту штуку сюда продала, и теперь мы вместе её испытываем.

Мистер Кустер в первый раз в Союзе, но не впервой в краях экзотических. Удивить или возмутить его совершенно невозможно. Возвращаясь с испытаний в средине ночи в промёрзшем, дребезжащем автобусе, мистер Кустер — единственный кто не хмур и не устал. Крутит головой, и глядя на тусклые огоньки оцепеневших в зимней стуже унылых городских окраин, подмигивает мне и ёрничает: — «Посмотрите направо! Посмотрите налево! Что за восхитительные картины! Какая бурная ночная жизнь!».

Собственно, особых поводов для недовольства, если не считать скуку после работы, у него и не должно быть. Живёт он в «спецгостинице», так называется отдельный подъезд в начальственном жилом доме, где для приезжих иностранцев содержится несколько сносно меблированных квартир. Там же — кормёжка. В отличие от всего города, десятилетиями не видавшего мяса в магазинах, покупающего полугнилые фрукты только в августе и раз в месяц отоваривающего талоны на полкило сметаны и двести грамм сливочного масла на семью, в его спецбуфете сносный выбор продуктов есть всегда.

Впрочем, «спец-жизнью» мистера Кустера не проведёшь: он не из тех, кто глотает лапшу гебешно допущенных гидов о всеобщем счастье в «государстве рабочих и крестьян». Он понимает всё с полуслова и полувзгляда. Я, по причине моего хоть какого-то английского, при нём вроде неофициального переводчика, и мистер Кустер осторожными вопросами удовлетворяет свой интерес к окружающей жизни.


Многое, впрочем, он видит и без моей помощи. Когда половина работающих с ним электриков каждый день — «после вчерашнего», а всякого рода устройства безопасности устанавливаются и подключаются только после его напористых усилий (это пожалуй единственная ситуация когда ему изменяет всегдашнее терпение и он зло орёт сквозь шум моторов: — «Переведи этому болвану, что если бы эта штука не была нужна, её бы сюда не привозили!!»), — многие азы жизни ясны и без переводчиков.

После успешных испытаний — заслуженный «сабантуй». Официальные переводчицы, довольные моим участием, разбежались по домам, а я, вместе с кучкой имеющего отношение начальства и мистером Кустером, располагаюсь в «спец-буфете» и с удовольствием посасываю не очень популярное среди сибиряков шампанское.

Потихоньку множится число пустых бутылок, сбрасываются пиджаки и ослабляются галстуки, и наконец наступает обязательный момент таких застолий: — «А ну-ка спроси у него — как ему наш балет?». (Примечательно, что песня «Зато мы делаем ракеты» уже написана, но — не помогает.) — «А как ему наша Сибирь?». Мистер Кустер, опытный участник такой дипломатии, не даёт промашек. Восторженные охи находятся и для величия Сибири, и для местной гигантской ГЭС, и для русского балета. И только когда идёт вопрос о нашем хоккее, в глазах мистера Кустера вдруг появляются чёртики и я нутром чувствую что на языке у него что-то нештатное. — «О да, хоккей! Действительно феноменально! Знаете, я только что из командировки, из Бразилии. Там многое очень похоже, только они так прямо и говорят — знаете, народ у нас ленивый и глупый, работать не может и не хочет, зато — ПОСМОТРИТЕ КАК МЫ ИГРАЕМ В ФУТБОЛ!»

У меня начинаются корчи от хохота, окружающие несколько нервничают из-за задержки с переводом, но когда я всё-таки перевожу — слава богу никто не обижается, всё продолжается своим чередом...

Через несколько месяцев мы прощаемся, и пользуясь наметившейся дружбой я спрашиваю мистера Кустера, что же было самым неприятным в его российской поездке. Помню, ждал я тогда и сетования на лютый мороз, и скуку под ге-бешным надзором, и весь вид убогой нашей жизни среди пустых магазинов где в достатке была только дрянная водка... Я не угадал. Самым ужасным для мистера Кустера было — просто зайти в наш сортир! Нет, вы представляете каково ему было слушать при этом речи о российском величии?! А ведь мистер Кустер даже не был со мной в Архангельске...

...Город Архангельск, средина семидесятых. Я работаю в одном из городов-спутников, добираться — автобусом. Городская автостанция — обнесённый забором пустырь. Средина зимы, лютый мороз, пар над толпой ожидающих. Посреди площади — общественный сортир. Описывать надо или ещё помните? Деревянный сарай, досчатые загородки с обеих сторон, чтобы вошедшие не были видны всей площади. Понадобилось и мне... Зашёл за загородку — и остолбенел. Прямо посредине, почти во всю ширину прохода высилась гора дерьма, в основном замёрзшего, но кое-где ещё парящего. Чьё это было дело — недождавшихся, или ночных посетителей, побоявшихся в темноте проходить внутрь — непонятно, да и не важно. Важно, что надо было или самому добавлять к этому «монблану», или — с риском поскользнуться — перебираться через него чтобы пройти к кабинкам... Запомнилось ещё, что этот «монблан» никого не удивлял, никого не возмущал. Десятки людей покорно перебирались через него в обе стороны, так и надо...


Тут, кажется, кто-то хочет сказать, что это уже позади? Не торопитесь, уважаемые, боюсь, вы недооцениваете стойкость традиций великих цивилизаций. Прошло тридцать лет... В далёком прошлом остались и Архангельск, и Сибирь, и многое другое. Вдоволь погоняв по матушке России, судьба стала носить меня по совсем другим краям. На нынешней моей работе тоже есть командировки в Сибирь, но я отшучиваюсь что я там уже своё отъездил и теперь — очередь молодых. И вот недавно один из них поделился свежими впечатлениями. — «Многое в России переменилось... И с авиабилетами не проблема, и поесть — где хочешь, и Домодедово не узнать. Самолёты — почти все Боинги, наших гробов уже почти нет. Только... Лечу из Сибири в Москву, и чувство какое-то странное. Вроде Боинг — и словно как-то не совсем Боинг, понять не могу. А потом дошло: да это же из сортира, как в старые времена, на весь самолёт воняет!!»

Тут мне и припомнилось всё сразу, и искус поделиться впечатлениями от «великих цивилизаций» стал неодолим.


Один из приятелей поднял бровь: — «Почему такое внимание музеям и сортирам?» — Поясню.

Если вам уже не семнадцать, вы наверно уже осознали, сколь многого вам уже не познать. Вы уже вряд ли глубоко узнаете то, что вас по-настоящему влечёт но не относится к вашей работе: вам просто не хватит времени. Вам скорее всего уже никогда не побывать в местах, о которых мечталось, и даже если поедете — наверняка не сможете пробыть там столько, чтобы их как следует понять. Этот грустный перечень можно продолжить. И если вдруг вашим увлечением оказались, как у меня, разные страны и народы, а на жизнь приходится зарабатывать кручением гаек, возникает вопрос — как при нехватке времени возыметь адекватные мнения в любимой сфере? Можно, конечно, целиком довериться специалистам, но вне точных наук у них — как в еврейском анекдоте: на двух человек четыре мнения, и они часто пристрастны до лживости. (Кроме того, у многих из них есть то, что я бы назвал «феноменом Гумилёва». Феномен этот виден у одарённых специалистов, занявшихся популяризацией своего предмета. Если человек увлечён и талантлив, он не только сам считает предмет своих исследований важней всего остального — он и вас заставит в это поверить. Я абсолютно уверен, что если бы Гумилёв занялся не этнологией степных народов,, а влиянием лунного света на размножение тараканов, его книги были бы столь же занимательны и читатели прониклись бы огромным интересом к тараканьим сообществам. Думаю, что в этом случае он доказал бы, что тараканы во многом не уступают высшим приматам. Но волею обстоятельств он занялся тем чем занялся, и вот читатель узнаёт что цивилизации кочевников не уступают европейским. Если ваш рассудок от этого несколько заколдобится, как сделал мой, вы поймёте что слепо доверять спецам тоже не стоит.)



Мне ближе другой подход. Раз нельзя объять всё, остаётся выбрать узловые моменты. Да, при этом всегда будет риск неточности. Но при добросовестном подходе — шансы на верный диагноз не малы! Так что приглядывайтесь к существенному и не бойтесь собственного мнения. Если мы, здравые и образованные люди, будем бояться иметь мнение — кто же его будет иметь? Конечно, специалистов надо учитывать. Но не забывайте что любимой идеей у Гумилёва была «Евразия», а у Маркса — «социалистическая революция», обе оказавшиеся пустыми писаными торбами. А ведь они были величайшими специалистами! Примеров достаточно или продолжать?


Так что — музеи и сортиры тут потому, что после внешнего ознакомления первая точка измерения «роста» и «веса» цивилизации — это музеи. В конце концов они для этого и сделаны.


На индивидуальном уровне — крайне показательны сортиры. Именно там, где человек остаётся наедине с собой, проявляется его сущность, а в силу массовости визитёров там работают законы больших чисел. Как по поведению посетителей, так и по тому как эти заведения содержатся, можно много сказать о народе. Выражение «По туалетам можно судить о культуре нации» — не острота, а факт.


Теперь, думаю, пора пояснить, что же объединяет три такие внешне непохожие вещи как индийская, китайская и русская цивилизации. Ответ: они близки по критерию Льва Толстого. Если помните, истинная значимость личности у него — это дробь, где в числителе — реальные достоинства и достижения человека, а в знаменателе — его недостатки и самомнение. С ещё большим успехом (современная социология — уже точная наука) такой критерий может быть применён и к народам.

Глупо было бы утверждать что исторические достижения индусов, китайцев и русских незначительны. И хотя упоминания о шахматах, порохе и балете навязли в зубах (равно как и о «терпен