Когда он, наконец, встретил ее, то узнал не сразу. Полквартала шел следом, видя перед собой лишь женщину с длинными ногами, в пальто свободного покроя, какие носят студентки, и шляпке из коричневого фетра.

Но внезапно память отреагировала на ее походку: шла она с прямой спиной, неподвижными шеей и головой, волнующе покачивая бедрами, как ходят женщины на Юге и мексиканки и испанки с корзинами на голове.

Еще какие -то мгновения он наблюдал как она идет по солнечной стороне, направляясь к Двенадцатой улице, потом догнал и коснулся ее руки.

— Низкие каблуки. Вот уж не ожидал, что доживу до такого дня.

Она в удивлении обернулась, затем ее лицо осветила широкая улыбка, она взяла его под руку.

— Привет, Пол. Я пошла на это ради здоровья.

— Когда я думаю о тебе, то вижу тебя на самых высоких каблуках в НьюЙорке.

— Все в прошлом, — ответил Гарриет. Они медленно шли по освещенной солнцем улице, рука об руку, к Шестой авеню. — Тогда я была очень фривольным созданием.

— Но походка у тебя та же. Словно ты несешь на голове корзину с бельем.

— Я отрабатывала эту походку шесть месяцев. Ты и представишь себе не можешь, какое я привлекаю к себе внимание, когда вхожу в комнату.

— Очень даже представляю, — Пол не сводил с нее глаз. Те же черные волосы, белоснежная кожа, стройная фигура, темносерые, всегда, даже после трехдневной пьянки, сверкающие глаза.

Гарриет запахнула пальто и чуть прибавила шагу.

— Я иду в «Уонамейкерс». Мне надо коечто купить. А куда идешь ты?

— В «Уонамейкерс», — без запинки ответил Пол. — Уже три года мечтаю побывать в «Уонамейкерсе».

Какоето время они шли молча, Гарриет попрежнему держала его под руку.

— Легкомысленно, — нарушил паузу Пол. — Готов спорить, для постороннего человека мы ведем себя легкомысленно. Каково твое мнение?

— Легкомысленное, — она убрала руку.

— Пожалуй, — он остановился, критически оглядел Гарриет. Остановилась и она, повернулась к нему, губы искривила улыбка легкого недоумения. — Почему ты так одеваешься? Ты напоминаешь мне утро понедельника в Нортхэмптоне.

— Схватила то, что лежала под рукой. Мне через час уходить.

— Обычно ты выглядела, как большая красивая коробка сладостей, — Пол взял ее за руку и они двинулись дальше. — Венских конфет. Каждая в своей обертке, в своем бархатном гнездышке. Даже если ты шла в угловой магазин за пинтой джина, ты всегда одевалась так, что тебя хотелось съесть на десерт. Не могу сказать, что это изменение к лучшему.

— У женщины разные периоды в одежде. Как у Пикассо, — ответила Гарриет. — Если б я знала, что встречу тебя, оделась бы подругому.

Пол похлопал ее по руке.

— Такто лучше.

Они шли, а Пол не отрывал от нее глаз. Знакомое, удлиненное лицо, очень знакомый рот, как всегда с избытком помады на губах, маленькие зубки, отчего, улыбаясь, она вдруг превращалась в ученицу воскресной школы.

— Ты худеешь, Пол, — заметила Гарриет.

Пол кивнул.

— Я подтянут, как селедка. Веду аскетическую жизнь. А какую жизнь ведешь ты?

— Я вышла замуж, — она помолчала. — Ты слышал, что я вышла замуж?

— Слышал, — кивнул Пол. Они переходили Шестую авеню и им пришлось прибавить шагу, потому что зеленый свет сменился красным. — Вечером девятого января 1940 года тебя не было дома.

— Возможно. Я теперь большая девочка. Случается, выхожу из дома по вечерам.

— Я проходил мимо и заметил, что в твоих окнах не горит свет, — они повернули к Девятой улице. — Я помню, какая жара царила в твоей квартире. Словно в теплице для далий в Ботаническом саду.

— Я очень мерзлявая, — со всей серьезностью ответила Гарриет. Сказывается массачусетское происхождение.

— А больше всего мне нравилось то, что ты никогда не ложилась спать.

— У каждой дамы свои достоинства. Некоторые красивы, другие умны… я… я никогда не ложилась спать. В этом секрет моей популярности.

Пол улыбнулся.

— Замолчи.

Улыбнулась и Гарриет, они дружно рассмеялись.

— Ты знаешь, о чем я. Я звонил тебе в два, три часа ночи, и ты тут же открывала дверь, бодрая, со сверкающими глазами, с румянами и тенями в нужных местах…

— В молодости я очень быстро восстанавливала силы.

— Утром мы завтракали под Бетховена. Час классической музыки на радиостанции «НьюЙорк Сити». Бетховен, по специальному указанию мэра, с девяти до десяти утра.

Пол на мгновение закрыл глаза. Открыл их, чтобы вновь посмотреть на женщину, когдато близкую, теперь почти что незнакомку, которая легко шагала рядом. Он вспомнил, как в полудреме лежал рядом с ней, глядя на огни на крышах небоскребов, светящиеся в темноте ночного города, от которого их ограждало большое окно спальни, а однажды, во сне, она потерла рукой его шею, там, где волосы торчали, как острые заусенцы, потому что днем он как раз подстригся. Гарриет терлась против шерсти, улыбаясь, сонная, не открывая глаз. «Какое восхитительное создание — мужчина…» — прошептала она. Потом вздохнула, рассмеялась и вновь глубоко заснула, ее рука так и осталась на шее Пола.

Пол улыбнулся, вспоминая.

— Ты все смеешься над моей одеждой?

— Вспомнил вот фразу, которую гдето слышал… — ответил Пол. — «Какое восхитительное создание — мужчина…»

Гарриет холодно посмотрела на него.

— И кто это сказал?

Пол бросил на нее короткий взгляд.

— Освальд Шпенглер.

— Угу, — кивнула Гарриет. — Знаменитая цитата.

— Особенно, если произнесена к месту.

— И я того же мнения, — Гарриет чуть прибавила шагу.

Они миновали маленький бар, в котором коротали долгие зимние вечера, пили «мартини», говорили, говорили, говорили и смеялись так громко, что на них оборачивались люди, сидевшие за соседними столиками. Пол ждал, что Гарриет помянет бар, но она его и не заметила.

— Это же бар «У Эдди», — взял он инициативу на себя.

— Угу, — кивнула Гарриет.

— Когда у него заканчивался французский вермут, он добавлял в «мартини» херес.

— Какая гадость, — скорчила гримаску Гарриет.

— Это все, что ты можешь сказать? — на лице Гарриет отразилось искреннее недоумение, но Пол и раньше никогда не мог понять, лжет она или говорит правду, и за два года ничего не изменилось. — Не надо ничего говорить. Давай зайдем и я угощу тебя выпивкой.

— Нет, благодарю. Мне надо успеть в «Уонамейкерс» и вернуться домой. Рассиживаться в баре некогда.

— Как скажешь, — надулся Пол.

Они повернули на Девятую улицу, направились к Пятой авеню.

— Я знал, что обязательно встречу тебя, — продолжил Пол. — Мне хотелось знать, как это будет выглядеть.

Гарриет не ответила. Она разглядывала дома на противоположной стороне улицы.

— У тебя отсох язык? — полюбопытствовал Пол.

— И как это выглядело?

— Время от времени я встречаю девушку, которую знал.

— Готова спорить, в НьюЙорке их пруд пруди.

— В НьюЙорке полно девушек, которые когдато с кемто встречались.

Гарриет кивнула.

— Я както об этом не думала, но ты, безусловно, прав.

— Всякий раз я удивляюсь себе. Какая, однако, хорошая девушка? Ну почему я с ней расстался? Первая девушка, с которой я встречался, теперь служит в полиции. Прошлым летом она заломала какогото гангстера на КониАйленд. Мать не разрешает ей выходить из дома в форме. Стесняется соседей.

— Естественно, — хмыкнула Гарриет.

— Другая девушка изменила фамилию и танцует в Русском балете. Ноги у нее потрясающие. Я всегда числил ее в красавицах. Тебя тоже.

— Мы неплохо смотрелись в паре, — сказал Гарриет. — Правда, у тебя очень уж быстро росла щетина. Электрическая бритва…

— Я от нее отказался.

Они проходили мимо дома, в котором он раньше жил, и Пол посмотрел на дверь подъезда, вспоминая, как он и Гарриет входили в нее и уходили, в дождливые дни и по утрам, припорошенным снежком. Они остановились, посмотрели на старый кирпичный дом с облупившейся краской на рамах, на окно на четвертом этаже, из которого они выглядывали, чтобы посмотреть, какая на улице погода. Пол вспомнил, как они первый раз вошли в эту дверь вместе, одним зимним вечером.

— Я был чертовски вежлив, — пробормотал он.

Гарриет улыбнулась, понимая, о чем он говорит.

— Ты все время ронял ключ и приговаривал себе под нос: «Боже, Боже», когда наклонялся за ним.

— Я нервничал. Я хотел точно знать, что ты все понимаешь… никаких иллюзий. Добрые друзья, ситуация проста, апельсин, через шесть недель из Детройта приезжает другая девушка, я ничем тебе не обязан, ты ничем не обязана… — Пол вновь посмотрел на окно на четвертом этаже. — Идиот!

— Какая тихая, спокойная улица, — Гарриет покачала головой, опять взяла Пола под руку. — Я должна идти в «Уонамейкерс».

Они двинулись дальше.

— А что тебе надо купить в «Уонамейкерсе»? — спросил Пол.

Гарриет на мгновение замялась.

— Ничего особенного. Пеленки, распашонки. У меня будет ребенок, — они прижались к стене, чтобы разминуться с женщиной, которая вела на поводках четырех дачхаундов. — Ну не забавно ли — я и ребенок, — Гарриет улыбнулась. — Я лежу целыми днями в кровати и представляю себе, какой он он будем. А в перерывах сплю и пью пиво, кормлю нас обоих. Никогда раньше я так хорошо не проводила время.

— Что ж, по крайней мере, ты убережешь мужа от армии.

— Возможно. Но он у меня рьяный патриот.

— Хорошо. Когда он будет в ФордДиксе, я буду встречать тебя на Вашингтонсквер, где ты будешь прогуливать ребенка. А чтобы соблюсти приличия, надену полицейскую форму. Я — не такой уж рьяный патриот.

— Но тебе все равно заберут в армию, не так ли?

— Конечно. Я пришлю тебе мою фотографию в лейтенантской форме. Из Болгарии. У меня есть предчувствие, что мне придется защищать стратегическую высоту в Болгарии.

— И как ты к этому относишься? — впервые Гарриет повернулась к Полу и изучающе посмотрела на него.

Пол пожал плечами.

— Как к неизбежности. Это чертовски глупо, но не так глупо, как десять лет тому назад.

Внезапно Гарриет рассмеялась.

— Что я сказал смешного? — пожелал знать Пол.

— Я вдруг спросила тебя о твоем отношении к чемуто. Раньше такой необходимости не было. Ты сам мне обо всем докладывал. О своем отношении к Рузвельту, Джеймсу Джойсу, Иисусу Христу, Матиссу, йоге, спиртному, сексу, архитектуре…

— В те дни у меня на все было свое мнение, — в улыбке Пола проскользнула печаль. — Страсть и разговор. Два краеугольных камня цивилизованных отношений между полами.

Он обернулся на окно четвертого этажа.

— Подходящая была квартирка. И для страсти, и для разговоров.

— Пошли, Пол, «Уонамейкерс» не будет работать всю ночь.

Пол поднял воротник, потому что при подходе к Пятой авеню ветер усилился.

— Ты была единственной из моих знакомых девушек, с кем я мог спать в одной постели.

— Такого я еще ни от кого не слышала, — рассмеялась Гарриет. — Я должна воспринимать твои слова, как комплимент?

Пол пожал плечами.

— Это факт. Относящийся к делу факт. Или не относящийся. Вежливо ли говорить об этом с замужней дамой?

— Нет.

Пол какоето время шел молча.

— О чем ты подумала, когда увидела меня? — наконец, спросил он.

— В принципе, ни о чем.

— Ты врешь?

— В общемто, нет.

— Разве ты не подумала: «Господи, да что я нем нашла»?

— Нет, — Гарриет сунул руки в карманы пальто.

— Хочешь знать, что подумал я, когда увидел тебя?

— Нет.

— Я искал тебя два года, — не унимался Пол.

— Мой домашний номер есть в телефонном справочнике, — Гарриет еще ускорила шаг.

— Я не осознавал, что ищу тебя, пока не увидел.

— Пожалуйста, Пол…

— Я мог идти по улице, видел бар, в котором мы сидели рядышком, и заходил, хотя и не хотел выпить, не зная, почему я это делаю. Теперь знаю. Я ждал, что ты тоже придешь. Я оказался рядом с твоим домом не случайно.

— Послушай, Пол, — взмолилась она, — это было давно, у нас остались хорошие воспоминания, но все закончилось…

— Я был не прав. Понимаешь? Я был не прав. Ты знаешь, я так и не женился.

— Знаю. Пожалуйста, заткнись.

Я шагаю по Пятой авеню и всякий раз, проходя мимо собора святого Патрика, оглядываюсь, а не идешь ли ты по улице. Именно там я встретил тебя после того, как тебе вырвали зуб. Погода стояла холодная, ты шла вся в слезах, с покрасневшими глазами, и это был единственный раз, когда я случайно встретил тебя…

Гарриет улыбнулась.

— Воспоминание, достойное литературных мемуаров.

— Два года… — Пол помолчал. — За последние два года я расставался со многими женщинами, — он пожал плечами. — Они наскучивали мне, я — им. Я смотрел на каждую, проходившую мимо, в надежде, что это ты. Ты бы знала, как мне доставалось за это от моих девушек. Иногда я долго шел за женщиной с черными волосами, думая, что это ты, за женщиной в меховом жакете, какой носила ты, за женщиной с такой же прекрасной походкой, как у тебя… я два года рыскал по улицам города в поисках тебя, и только сейчас это понял. Тот маленький испанский ресторан, куда мы пошли в первый раз. Всякий раз, проходя мимо, я вспоминаю все: сколько мы выпили, какая играла музыка, о чем мы говорили, толстого кубинца, который подмигивал тебе, сидя за стойкой, как добирались до моей квартиры…

Оба шагали быстро. Гарриет прижимала руки к бокам.

— То упоительное чувство, которое охватило меня, когда мы слились воедино…

— Пол, прекрати, — бесстрастно, но громко воскликнула Гарриет.

— Два года. За два года острота могла бы и притупиться. А вместо этого… — как ты мог допустить такую чудовищную ошибку, спросил себя Пол. Как ты мог? И исправить уже ничего нельзя. Он резко повернулся к Гарриет. Она не смотрела на него, казалось и не слушала, думая лишь о том, как бы побыстрее добраться до универмага. — А ты? Разве ты не помнишь..?

— Я не помню ничего, — отчеканила Гарриет. И тут же слезы хлынули у нее из глаз. — Я абсолютно ничего не помню. Я не иду в «Уонамейкерс». Я еду домой. Прощай! — она подбежала к стоящему на углу такси, открыла дверцу, нырнула в кабину. Автомобиль рванул с места, и мимо Пола пронеслось лицо Гарриет с поблескивающими на глазах горькими слезами.

Он провожал такси взглядом, пока оно не свернуло за угол. Повернулся и пошел в другую сторону, думая: «Я должен уехать из этого района. Я слишком уж долго здесь живу».

Перевел с английского Виктор Вебер