20.12
Мика всегда рано вставала и боялась остаться в постели, вставая и варя утреннюю чашку кофе для себя и для Макса, который как всегда ещё ворочался, боясь потерять последнюю зацепку за этот интересный сон. Обычно ему запоминалась лишь последняя фраза, но и она быстро вылетала из головы, вместе с дымом его первой утренней сигареты. Он хотел бы их вспомнить, чтобы сказать Мике, как бы продолжая то сладкое забвение нежного сумрака ночи, но планы на день резко раздвигали шторы, бросая солнечные лучи, на ещё не застеленную и такую заманчиво тёплую постель.
Обычно первая фраза дня раздавалась на лоджии, окружённой тюльпанами в горшках, покупаемых в подарок на Рождество всеми знакомыми. А пока Макс валялся с закрытыми глазами, его щеки касался утренний поцелуй Мики, похожий на росу, которая касалась его на природе, но поцелуй совсем не бодрил, наверное, потому, что был очень тёплым, и совсем не острым. Мика каждое утро, выходя на балкон, где уже сидел Макс, крутя сигарету в предвкушении первой затяжки, свято веря в скорейшее приведение своего мозга во включенное состояние, приветствовала его, а потом отдельно тюльпан-великан, который они так прозвали, потому что он был больше всех своих сородичей и рос в старом голубом чайнике с цветами из эмали на оцинкованном боку. Остальные цветы удостаивались общего приветствия, одного на всех. Макс связывал такое радушие великану, с тем, что ему в своё время не досталось горшка и он был поселён в чайник, Макс считал, что Мика, как бы чувствуя свою вину, отдельно интересуется самочувствием этого оранжево-красного цветка, он не замечал своего недолюбливания слабого пола, а может и замечал, но считал Мику не очень относящейся к этой группе людей, раз она постоянно помнит об ущемлении свобод этого огромного тюльпана, улыбающегося всем своим видом утреннему мягкому солнцу. А Мике он просто нравился, ведь он радовал своим тюльпановым запахом её больше других своих собратьев по этому делу.
Они могли бы жить в Италии, периодически горячо ругаясь, с бурными всплесками руками, и сливаться в объятьях, полных бешеной страсти. Но они жили возле идиотской дороги, по которой, по мнению Макса только бешено носились одни идиоты, а потому она и была так названа. За дорогой было пустое пространство, состоящее из песка, колеблющегося жарким днём воздуха, и миллиарда стаканчиков с водой, составляющих не важно какой залив. Именно так он убивал в Мике страх перед водой, когда на глубине она переставала чувствовать плоскость планеты под ногами, которая переворачиваясь, опрокидывалась, опрокидывая вместе с собой в солёную синюю воду Мику. Макс говорил, что это как стаканчик с водой, в которую скоро добавят кофе, сахар и молоко. Наверное, из этого типичного залива получилась бы отличная чашечка кофе, думала Мика, но в очередной раз перевернувшись, и похлопав по водной глади ладонями, предпочитала понежиться под радиацией солнца, за которую им с Максом придётся платить до пенсии. Макс это знал, а Мика и ума приложить не могла, почему.
Где-то на поверхности души она знала, что они с Максом не навсегда, и однажды придёт день, полный дождя, и кому-то придётся уйти, тот кто останется будет ходить сквозь стены их совместного жилища, и сеять на пол, покрытый их фото, слёзы. А тот, кто уйдёт, будет геройски одинок, и в награду за боль, причинённую тем дождём, получит новую любовь, ещё лучше и без доплаты. Тот, кто останется в доме, тоже со временем залижет раны, станет крепче и влюбится, обязательно. Примерно так и будет, думала Мика, и их расставанью с Максом, новой любви, не помешают не ужасная, слегка коричневая родинка, размером в миллиметра три и ни на долю микрона не выступающая за поверхность живота в его четвёртой четверти, и так напоминающая профиль Макса, ни сам Макс, который обижался на эту родинку, потому что Мика сравнивала её с его профилем. Мика же просто хотела показать Максу, что она его до конца, и эта родинка, как печать его собственности, где бы, когда бы и с кем бы эта собственность ни была. Макс боялся признавать Мику своей собственностью, он считал это бесчеловечным, как бы Мике этого и ни хотелось.
А ещё ей хотелось, что бы он с таким же блеском в глазах шёл в их спальню, не только когда немного выпьет, или совсем пьян, после очередной вылазки на свежий воздух с друзьями, перед сном, или дня рождения кого-то из знакомых, с каким он идёт в гараж, где стоит его бьюик -76го года выпуска, модель которого она никак ни могла запомнить. Он был чёрным, идеально натёрт полиролью, с загадочным узором серебряного акрила на крыле. Смотрелся импозантно вне гаража, где выглядел загнанным в клетку свободолюбивым зверем, умирающим без ветра трассы, ведущий в родной город Мики, где жили её родители, в принципе, одобрившие её внебрачную любовь с парнем, на ревущем расточенными цилиндрами звере. Красивый, обтекаемо-дерзкой формы, монстр забирал Макса на работу и возвращал обратно в дом. Там его ждал ужин, обед и завтрак, приготовленные Микой, до автоматизма разучившей все любимые их маленькой семьёй блюда. Она готовила их с точностью робота, создавая впечатление, что если ей завязать глаза, то блюда не изменят свой приятный вкус.
Макс это глубоко ценил, считая себя человеком новой формации, смотрящим на происходящее с чистого листа, без стереотипов и предвзятости. Для Мики его табула раса заканчивалась на обнажённых пятках его носков, которые он донашивал до абсолютного конца из соображений экономии их совместных средств, веря в любовь изнемождающую во имя чувств, разрывающих небо яркостью огненно-красного заката, который так любила Мика, он напоминал ей о величественной силе красоты, которой обладает их любовь, тюльпан в чайнике, и, угасающее на сегодня солнце, словно кто-то очень медленно нажимает клавишу выключателя в огромной квартире, где возле идиотской дороги стоит их дом с гаражом, в котором отдыхает после жары дня стальной ребристый монстр, и Макс с Микой зашторивают окна перед сном, немного выпив вина на закатной росе, и, немного отдав друг другу веры в свои чувства, собираются отправиться в мягкий сумрак ночи…
ЗиСтЬ ЕтА кАк БуТиК, еСи тИ нИ сВеРхУ, ЗнАсИт КтО.о-тА нА тИпЕ
, интересненько 
