В Эрмитаже есть такое полотно, приближаясь к которому, вспоминаешь библейское: «Сними обувь твою…»

Кто такой блудный сын? Я думаю, не все знают евангельскую притчу, но обязательно скажут, что написал «Блудного сына» (а точнее «Возвращение блудного сына» Рембрандт. И будут правы, хотя… проще сказать, кто не писал картин на этот знаменитый сюжет. Все писали и многие не по одному разу. Почему? Ну, Библия вообще интерпретирована-переинтерпретирована, но эта притча о возвращении к истокам, на родину, к родителям особенно сакральна и универсальна. Все мы блудные дети, но не все вернемся в дом свой. Да и встретят ли нас так, как встретил отец своего блудного сына? Годы горя и одиночества, выплаканные глаза, немощь и дряхлость и – ни слова упрека. «Брат твой был мертв и ожил, пропадал и нашелся…»

Первого блудного сына в мировой культурной традиции отыскать нелегко. Синухет? Гильгамеш? Говорят, что сам Иисус стал блудным Сыном и покинул Отца своего ради искупительной жертвы. Вряд ли можно сосчитать произведения изобразительного искусства, посвященные блудному сыну. Но Рембрандт стоит совершенно особняком в этом бесконечном ряду художников. Никто и никогда не смог приблизиться к его простоте и глубине, величию и вселенской мощи. При всей любви к Босху и почтении к Дюреру я не могу этого не признать. Я пересмотрела не одну сотню блудных сыновей...

Как Рембрандт  сделал это чудо? А это – тайна мастера. На полотне ведь все так просто. Посмотрите, как Глазунов заполняет каждый сантиметр своих работ людьми, зверями, вещами, громоздит символ на символе и метафору на метафоре. А Рембрандт убирает даже необходимое...

И мы видим немощные руки старика, «осматривающие сына», ведь глаза его слепы, лицо мудреца, трагичное и просветленное, простое, земное лицо, бритый затылок блудного, жалкие лохмотья, грязную пятку и слетевшую грубую обувь. Все тонет в красном и золотистом, становясь симфонией великой любви, понимания и прощения. И все… и я замолкаю… А ведь это все написано обычной кистью на обычном холсте… Художником, который потерял сына и любимую женщину, но не утратил дара великой любви…

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ

БЛУДНЫЙ СЫН
1.

Нет дома подобного этому дому!
В нем книги и ладан, цветы и молитвы!
Но, видишь, отец, я томлюсь по иному,
Пусть в мире есть слезы, но в мире есть битвы.

На то ли, отец, я родился и вырос,
Красивый, могучий и полный здоровья,
Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос
И гул изумленной толпы – славословья.

Я больше не мальчик, не верю обманам,
Надменность и кротость – два взмаха кадила,
И Петр не унизится пред Иоанном,
И лев перед агнцем, как в сне Даниила.

Позволь, да твое приумножу богатство,
Ты плачешь над грешным, а я негодую,
Мечом укреплю я свободу и братство,
Свирепых огнем научу поцелую.

Весь мир для меня открывается внове,
И я буду князем во имя господне...
О счастье! О пенье бунтующей крови!
Отец, отпусти меня... завтра... сегодня!..

2.

Как розов за портиком край небосклона!
Как веселы в пламенном Тибре галеры!
Пускай приведут мне танцовщиц Сидона
И Тира, и Смирны... во имя Венеры,

Цветов и вина, дорогих благовоний...
Я праздную день мой в веселой столице!
Но где же друзья мои, Цинна, Петроний?..
А вот они, вот они, salve amice.

Идите скорей, ваше ложе готово,
И розы прекрасны, как женские щеки.
Вы помните верно отцовское слово,
Я послан сюда был исправить пороки...

Но в мире, которым владеет превратность,
Постигнув философов римских науку,
Я вижу один лишь порок – неопрятность,
Одну добродетель - изящную скуку.

Петроний, ты морщишься? Будь я повешен,
Коль ты недоволен моим сиракузским!
Ты, Цинна, смеешься? Не правда ль, потешен
Тот раб косоглазый и с черепом узким?

3.

Я падаль сволок к тростникам отдаленным
И пойло для мулов поставил в их стойла.
Хозяин, я голоден, будь благосклонным,
Позволь, мне так хочется этого пойла.

За ригой есть куча лежалого сена,
Быки не едят его, лошади тоже:
Хозяин, твои я целую колена,
Позволь из него приготовить мне ложе.

Усталость – работнику помощь плохая,
И слепнут глаза от соленого пота,
О, день, только день провести, отдыхая...
Хозяин, не бей! Укажи, где работа.

Ах, в рощах отца моего апельсины,
Как красное золото, полднем бездонным.
Их рвут, их бросают в большие корзины
Красивые девушки с пеньем влюбленным.

И с думой о сыне там бодрствует ночи
Старик величавый с седой бородою,
Он грустен... пойду и скажу ему: "Отче,
Я грешен пред господом и пред тобою".

4.

И в горечи сердце находит усладу:
Вот сад, но к нему подойти я не смею,
Я помню... мне было три года... по саду
Я взапуски бегал с лисицей моею.

Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,
Томили предчувствия, грызла потеря...
Но целое море печали не смоет
Из памяти этого первого зверя.

За садом возносятся гордые своды,
Вот дом – это дедов моих пепелище,
Он, кажется, вырос за долгие годы,
Пока я блуждал, то распутник, то нищий.

Там празднество: звонко грохочет посуда,
Дымятся тельцы и румянится тесто,
Сестра моя вышла, с ней девушка-чудо,
Вся в белом и с розами, словно невеста.

За ними отец... Что скажу, что отвечу,
Иль снова блуждать мне без мысли и цели?
Узнал... догадался... идет мне навстречу...
И праздник, и эта невеста... не мне ли?!

1912