Таким образом, можно выделить две составляющие понятийного ряда «внесценического персонажа Гоголя» - фон и участие в развитии действия пьесы. Писателю важно было это постоянное напоминание о мире по ту сторону рампы, в представлении Набокова, он и «есть подлинное царство Гоголя… все эти созданья, чья мельтешня создает самую плоть пьесы, не только не мешают тому, что театральные постановщики зовут действием, но явно придают пьесе чрезвычайную привлекательность» . Кажется, создается своего рода двойной эффект: с одной стороны, персонажи за сценой всеми силами своими (и приемами автора) пытаются на сцену проникнуть, а с другой – сам автор стремится разрушить все виды барьеров, узаконенные театром и драматургическим родом: между сценой и зрителями, сценическими и внесценическими героями и т.д. Так формируется эта особая атмосфера комедий Н.В.Гоголя.
Способы и варианты «подачи» внесценического персонажа в пьесах Гоголя не имеют традиций в русской комедиографии, да и в драматургии в целом. Основная причина в том, что писатель создает сой особый мир, подчиняя его логике и правилам, самим для себя определенным. В этом мире нет места случайности, все включено в общий круговорот той «пошлости жизни», когда жизнь заменена суетой, будь то приезд ревизора или сватовство. В этом мире автор может позволить себе всё: «…он тут всюду присутствует – не только в обличии автора, что было бы логично, или под псевдонимом специально, по служебному делу прикомандированного лица, а так, кем придется…» ,- правда, при одном условии: «Взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званьи и на другом поприще» .
В большинстве своем внесценические персонажи Гоголя заключают в себе некую «нравственную несообразность», которая порождает «благодетельный смех». В основе своей этот смех амбивалентен, он «в какой-то момент возбуждает тоску и ужас, переходит как будто в свое отрицание, в слезы, которые временами, однако, также обладают “противоположным свойством смешить”» .
Внесценические персонажи – полифункциональные, им свойственна особая гоголевская обратимость, что сказывается прежде всего в их эмоциональном воздействии: «Впечатление ещё сильней оттого, что никто из приведенных лиц не утратил своего человеческого образа: человеческое слышится везде. Оттого ещё глубже сердечное содроганье» (V, 160). Жизнеподобие персонажей определяется их самобытностью. Впервые именно у Гоголя собираются вместе и предстают в роли главной отличающей черты запах, мимика, жест, фамилия, место обитания, дата рождения, курение табака, смешливость и т.д. И по этому «подчас ординарному или второстепенному признаку Гоголь мастер вытаскивать всего человека, который прекрасно, однако, обходится этим единственным признаком» . Так формируется истинная гоголевская атмосфера, объединяющая сцену и зрительный зал, и «персонаж приглашает нас войти в его положение на правах сотоварища, который оттого и смеется, что проникается состоянием ближнего» , как, например, в случае с заседателем: запах, исходящий от него, «уже невозможно выгнать: он говорит, что в детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою» (IV, 14).
В силу специфики своего существования в пьесах внесценические персонажи «не дотягивают до локального символа», но за ними сохраняется право на самое живое и непосредственное участие в создании мира (города), в котором они живут. Они являются предметом разговора знакомых или родственников, сослуживцев или первых встречных, объединившихся в какой-то момент своей жизни. Все они: «сторож с гусенками», учитель с «не той рожей», больные, «походящие на кузнецов», «дрянная гарниза», купец, «нанимающий огород на Выборгской стороне под капусту» или «смешливый «мичман Петухов» и другие – составляют, как в мозаике, верную картинку повседневного существования общества. Но они, в большинстве своем, скорее жертвы, чем сценические персонажи. Хотя и те и другие порождают вопросы: как такое могло произойти с человеком? Кто виноват в этом?
Некоторые внесценические персонажи наделяются правом голоса: их цитируют (почтмейстер – поручика в «Ревизоре», Фекла – «трезвого купца» и Арина Пантелеймоновна – своего брата в «Женитьбе»). Иным отводится роль примера для подражания (Тряпичкин для Хлестакова и «человек, которому плюнули в лицо» для Кочкарева). Так, Тряпичкин «отца родного не пощадит для словца и деньгу тоже любит. <…> Он ведь тоже любит часто переезжать с квартиры и недоплачивать» (IV, 68). А для Кочкарева – если это не произошло с ним самим – в приведенной им истории главным аргументом оказался финал: «А жалованья, однако же, все-таки прибавил. Так что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане – взял да и вытер» (V, 40). В то же время комментарий главных героев по отношению к внесценическому персонажу оказывается своеобразным зеркалом, которое высвечивает темные глубины их собственной натуры.
Самыми любопытными оказываются внесценические персонажи со своей «историей». Чем она необычней или абсурдней, тем естественнее вплетается в ткань комедии. Эти персонажи – надворный советник из «Женитьбы», который «что ни скажет слово, то и соврет», Жевакин, рядом с которым «все кажется, что он хочет тебя коленкой сзади ударить», или учитель истории из «Ревизора», который «для науки и жизни не пощадит», - представлены как реально существующие.
Особое место в «Ревизоре» отводится внесценическим персонажам-детям: «пребойкому мальчику» трактирщика Власа, «подающему большие надежды» сыну Добчинского – они «двойным сцеплением… подпирая родителей, стабилизируют композицию… В целом образный строй комедии себя же бессчетно воспроизводит» .
Так, благодаря внесценическим персонажам обнаруживается весьма существенный элемент внутренней, идейной связи, при которой «герои… передразнивают и отражают друг друга, размножаются, расподобляются, исчезают» . Лица, упомянутые в рекомендациях Городничего, эмпиреях Хлестакова, воспоминаниях Осипа и Жевакина, разговорах Феклы и Арины Пантелеймоновны, - это как бы зеркало для героя на сцене, особый прием самохарактеристики.
Вместе с внесценическими персонажами комедий Гоголя на сцену хлынул поток не просто смешных до невероятности героев, фамилий, деталей, «спародированных фантастически уклончивой манерой вести сюжет (с всплесками как будто бы неуместных подробностей)» . Именно благодаря внесценическим персонажам Гоголь расширяет охват человеческой жизни, иногда показывая ту ее сторону, которая до него не считалась достойной художественного изображения. Эти штрихи к портрету рода человеческого, будучи собраны вместе, по-своему отражают сущность бытия.
