Сцена 1.

Время действия – июль 1980г.

Цветная съемка.

 

ФРАНЦИЯ – ПАРИЖ – ПАРК

 

В осеннем осиротевшем парке Парижа высокий, весьма элегантный мужчина средних лет, в изысканно-стильном бархатно-черном кашемировом пальто и в небрежно накинутом поверх пальто бело-красном кашне кормит серо-белых голубей, слетающих к нему окрест, со всего парка, один за другим.

Голубей становится все больше и больше, и пространство вокруг этого странного субъекта сжимается и больше походит на невероятно-живописную и изумительно-живую карусель – вихрь кружащихся птах. А сам герой все больше походит на мистического персонажа из сказочно-романтической новеллы искателя приключений Александра Грина.

Объектив камеры зависает птицей над скамьей, на которой лежит потертая от времени тетрадь. «РОМАН О ДЕВОЧКАХ» гласит заглавие. Порыв ветра сбрасывает наземь авторучку, лежащую на обложке, и на перевернутой странице читается фраза «Девочки любили иностранцев».

Крупным планом – Голубиная – карусель и он Николай Святенко.

 

 

Сцена 2.

Время действия – лето 1969г.

Съемки в черно-белом цвете или сепия.

 

РОССИЯ – МОСКВА

 

На переднем плане. Голубиная карусель, и он – молодой Коля Святенко по кличке Коллега – на крыше одного из старых домов Замоскворечья со свистом гоняет кружащих вокруг него птиц. Камера крупным планом берет вначале группу устремленных ввысь голубей, затем оторвавшуюся от общей стаи голубиную пару, и проносится вместе с ней над шумной Москвой, дворами, Яузой, церквями, гостиницей «Интурист», где снуют, словно голуби, люди – молодые девушки, к которым периодически подходят солидные и не очень мужчины, по виду все более напоминающие иностранцев.

Из общего ряда лиц камера выхватывает загорелое, яркое по своей красоте лицо Тамары Полуэктовой – совсем молоденькой еще девчушки, которая, весело улыбаясь, подбегает к одной из подруг и, радостно жестикулируя, тащит ее за собой. Голуби возвращаются. Колька Святенко, Левка Москва, Ленька Сопеля загоняют голубей в вольеры и спускаются с крыши во двор.

Во двор вбегают запыхавшиеся слегка Тамара Полуэктова с Веркой Бриджит Бордо. Тамара – пигалица еще, а Верка – дама ни дать ни взять, хоть и студентка. Посмотрели странно так на компанию, особенно на Николая Святенко, и свозанули в подъезд.

– Надо же! Как летит время! – успел сказать вслед парочке Николай Святенко по кличке Коллега, и через секунду из окон пятиэтажки раздались звуки магнитофона с записью приблатненного дворового романса, исполняемого с хрипотцой неизвестным каким-то певцом:

 

У тебя глаза – как нож:

Если прямо ты взглянешь –

Я забываю, кто я есть и где мой дом,

А если косо ты взглянешь –

Как по сердцу полоснешь

Ты холодным, острым, серым тесаком.

 

– Интересно, кто это? – неожиданно для себя вырвалось у Коллеги, и он пристально посмотрел на раскрытые створки окна, за которыми мелькнули лица двух отчаянных подружек забежавших в подъезд. Песня оборвалась на полуслове:

 

Я здоров – к чему скрывать, –

Я пятаки могу ломать,

Я недавно головой быка убил…

Но…

ссс-шшшииии-ссск – включили за окном перемотку, и тут же, как кипятком:

 

У меня гитара есть – расступитесь стены!

Век свободы не видать из-за злой фортуны!

Перережьте горло мне, перережьте вены –

Только не порвите серебряные струны!

 

– Надо же! Что ни споет – все в жилу! – удивился Святенко, кивком головы указывая на смолкнувшее вдруг окно третьего этажа.

Парочка вылетела из подъезда прямо на изумленного от песен Коллегу.

– Какие мы, Томочка, стали взрослые да красивые… – мягко, по-доброму, хоть и с иронией, произнес Святенко. – Нам, Томочка… скоро… за-а-муж… – как бы с сожалением и нараспев добавил он, то ли улыбаясь, то ли задумываясь, и вдруг неожиданно просто сказал: – Но до замужества-то не мешало бы нам, Тамара, поближе познакомиться. Песни у вас отменные и подруги… – Коллега перевел взгляд на Верку Бриджит Бордо, которой не давали прохода его друзья-товарищи. – Завидно, а мы вот от скуки загибаемся совсем. Пожалели бы нас, голубушки…

– А чего вас жалеть, охламонов? – подхватила шутливый тон Веерка. – Нет бы, помочь бедным девушкам украсить досуг, вином угостить, песни под гитару попеть заместо магнитофона… – урезонила она Святенко.

– Ну, так это ж другое дело! Это мы мигом! – перебил Верку, потирая руки, Москва. Прилив восторженного вдохновения прописался на его лице так, как будто он только что пачку ассигнаций нашел или, того хуже, в лотерею автомобиль выиграл.

– Коля, одна нога здесь, друга-а-я… фьюить! – засвистел Левка и вчесарил со двора так, что только пыль столбом поднялась за поворотом. Все рассмеялись и пошли в дом. Через несколько секунд Ленька Сопеля выскочил – за гитарой...

В квартире у Тамары играл новенький катушечный магнитофон, из которого неслась очередная песня неизвестного Коллеге певца, ошеломительная, как шторм:

 

Сыт я по горло, до подбородка –

Даже от песен стал уставать, –

Лечь бы на дно, как подводная лодка,

Чтоб не могли запеленговать!

 

– Кто это?

– М-м!.. – пожала плечами Тома. – Послушать дали. Хочешь – возьми, перепиши. Вернуть только надо… Дня через три…

– А вот и мы! – с гиком ворвался в квартиру Москва, следом за ним Сопеля. Гитара, вино, снедь, вечеринка. Коллега поет песню для нее, для Тамары,

 

Течет речка по песочечку,

Бережочек точит,

А молода девчоночка

В речке ножки мочит…

 

– невероятно красиво и исключительно проникновенно выдает Коллега под семиструнную свою гитару, и Тамара Полуэктова понимает, что песня эта про нее и про него сейчас, и влюбляется в него с каждой строчкой все больше.

Когда компания расходится, Николай, прощаясь, прижимает у порога Тамару Полуэктову, целует ее и выходит с гитарой в ночь. Через некоторое время во дворе слышится песня Николая Святенко:

 

Со мною в жизни случалось всяко

Такое тоже не в первый раз

Коль проиграю не стану плакать

Бог не по силам креста не даст!

 

Бог не по силам креста не даст!

 

Горю и все же

Мне бог поможет

Не верить в это -

Не стоит жить!

Я чую это

Не просто кожей

Я знаю это

Душа горит!

 

Тамара стоит у открытого окна в счастливом смятении и вслушивается в затихающий голос Святенко.

Утро. На подоконнике Николая Святенко воркуют белые голуби. Коллега просыпается и всматривается в одну бесподобную пару. Камера крупно берет целующихся клювами птиц, которые проявляются затем голубями в Парижском парке.

 

 

Сцена 3.

Время действия – 1980г.

Цветная съемка.

 

ФРАНЦИЯ ПАРИЖ – ПАРК

 

Голуби в Парижском парке. Постепенно голуби занимают почти все пространство части пешеходной аллеи парка, по которой грациозной походкой идет стройная, удивительно-красивая, неземная женщина в плаще необычайно-сочного и ярко-лилового цвета. Голубиная карусель на мгновение приостанавливается, пропуская нежданную гостью, вынужденно замешкавшуюся перед суматошно-рассыпающимся действом. Дама и мужчина в вопросительно-простительных жестах выказывают друг другу извинения…

Глаза, ослепительно-яркая улыбка, овал лица выхватываются камерой, как взмах крыла птицы, и через секунду камера демонстрирует силуэт уходящей, как бы плывущей по волнам женщины и смотрящего ей вслед мужчины. Камера крупно берет его лицо – это несколько постаревший и возмужавший Николай Святенко по кличке Коллега

 

 

Сцена 4.

Время действия – 1969г.

Черно-белая съемка (сепия).

 

РОССИЯ – МОСКВА

 

Николай Святенко из окна своей квартиры смотрит вслед уходящей Тамаре Полуэктовой. Через мгновенье раздается свист – это Ленька Сопеля зовет на птичий рынок толкнуть подснятых пару дней назад шпанцирей, и монахов, что воркуют у него за пазухой. Коллега сбегает вниз по видавшей виды лестнице. Друзья скрываются в проеме двора.

Птичий рынок – в простонародье Конка. Коллега с Сопелей, не торопясь, вразвалочку – а-ля матрос, бредут по рынку, держа в руках пару подснятых (ворованных) голубей, стараясь выцепить в разномастной толпе блуждающего люда покупателей на свою крылатую добычу, остерегаясь потенциально возможного появления обворованных ими соседей, которые, конечно же, рыщут в поисках пропажи – не секрет, что и здесь на Конке.

– Подерж-к! – Сопеля передает двух шпанцирей Коллеге, вытаскивает из-за голенища сапога финку с наборной ручкой и перекладывает в карман. – На всякий случай! – важно сплевывает сквозь зубы напарник Святенко. – Брат на Калибре сварганил. Вещь!

– Убери, балбес! – Коллега передает одного щпанциря Сопеле и тут же натягивает на глаза ему зачухонную вдым кепчонку с выбитым, как зуб, козырьком. – Запорешь ненароком по запарке кого и загремишь… И я вместе с тобой. Спрячь подальше, а лучше – выкинь!

– Да тт-ты-ы че!!! С дивана рухнул! – заикаясь завопил Сопеля. – Д-да я за в-ве-е-щь эту кого хошь п-порешить м-могу, тля буду!

– А, ты и есть тля! – рассмеялся Коллега и увидел, как молниеносно и гневно вспыхнуло лицо Леньки Сопели, как затряслась нервно губа над незарубцевавшимся еще шрамом на подбородке, после недавней драки с таганскими, но с издевкой продолжил. – Н-не-не!!! Извини, позабыл, ты же более благородное создание. Ты, же Со-пе-ля! О-ох-хо-хо-хо!.. – закатился Коллега.

 – Н-н-у, вв-се! Н-над-д-доели м-мне подначки твои! Под-к-ковырки… идиотские! Д-достали! Поглядим ишо, к-кто кого и как! В г-гробу я видал все! Хватит! Раз так, ищи с-себе другого д-другана, Кол-ле-га!!! – разошелся не на шутку задетый за живое Ленька Сопеля. Сверкавшие зло раскосые, да сощуренные глаза его в мгновение ока наполнились острой и нестерпимой обидой, а по лицу прошла судорожным тиком гримаса уничижительного презрения.

Таким Сопелю Коллега еще не видел и приятно удивлен был приобретенными где-то новыми качествами друга, которых не сбросишь абы как со счетов и которые вызывали уважение помимо воли.

– Ладно-ладно, ну чего ты, шуток не понимаешь?! Ведь пошутил же я! Ясно! Чего ты! – Коллега подошел и дружески потрепал за волосы расстроенного вдрызг Леньку Сопелю, направившегося было уже прочь с рынка.

– Да я, Ленька, за тебя сам кого хочешь порву! Я же это так, для юмору! А ты всерьез! Чего ты? Мы же друзья с тобой с малолетства, а на друзей не обижаются, факт. Кончай дуться! Вот скажи про меня чего хошь, когда рядом-то никого нет, да разве я обижусь. Зря ты так Ленька, зря! – говорить Коллега умел, даром что ль талант он имел к сочинительству. Стихи писал и песни.

– А мне обидно слышать, ос-с-собенно от тт-тебя, – выдавил, глуша в себе окончательно обиды след, Сопеля и через паузу тихо добавил: – Я т-тебя, Колян, уважаю как друга и так..  по жизни… П-потому обидно. Я и стерпеть, и простить могу, если что, я понимаю… А другого… и зарезать могу, вот те крест! Но если ты ко мне так, как сказал, сейчас, ты ко мне по-настоящему, как к другу, то я за тебя тоже… любого завалю!

И Коллега понял одно – этот, завалит!

– Ну? По рукам?! – Святенко протянул руку Сопеле

– По рукам! – с чувством пожал Коллеге руку Ленька и окончательно его простил

– Смотри, покупатели! – выдохнул в ухо Коллеге напарник, указуя ему на плетущийся приличный кодляк голубятников, тщательно высматривающий на ранке торговцев особым воркующим товаром и снующих туда-сюда.

– Сколько хочешь за пару подснятых лимунистых?

– 150.

– А варшавские почем?

– Одна цена.

– А давно они у тебя? – как бы промежду прочим спрашивают из толпы, но и в голосе, и в вопросе самом уже слышен подвох – мина прямого воздействия, и уже ясно как день, что попали друзья-голубчики, охотнички до чужих голубей, как куры в ощип. И пододвигаются потихоньку к «красавцам» этим недоросли и переростки бритоголовые – обворованные голубятники – и берут их в круг, и сплевывают уже сквозь зубы, бледнея и подрагивая от напряжения и предчувствия скорой разборки, не драки – мести, расплаты жестокой и беспощадной над гнусными ворюгами птиц.

– В чем дело!? – почувствовав недоброе, заблажил Коллега.

Из кодляка на первый план вышел Рыжий фраерок лет семнадцати:

– В рыло хошь! Мои это шпанцири! Ишь, метку выстриг, думал не докажу! У меня другие метки есть! Вишь, под крылом выемка на пере и на втором, а на хвосте вообще три…

– Ч-е-е-е-го?! – заорал в голос, подвывая как волк, Коллега, нутром почуявший хозяев ворованных голубей и предвидя все возможные и жуткие последствия за содеянное. – Какие метки, чего ты лепишь?! – кричал с натугой, как бы страх свой отпугивая Святенко, разрывая от ворота рубаху. – Нате, волки позорные, берите всех! – пускал пену Коллега и совал шпанцирей и монахов опешившим врагам своим. – Берите всех! Берите, коли не верите! Сами только что взяли по сто двадцать ре у Шурика с Малюшеки! Откуда нам знать, что ваши это шпанцири?» – закатывал глаза Коллега, нервно трясся, желваки его страшно и произвольно ходили по перекошенному от гнева лицу. – Поймаю, убъю суку! Сам убью и малюшенская кодла не поможет! – нагло пер Коллега притихшим и поникшим враз спрашивальщикам, оговаривая дерзко известного на всю округу голубятника-коллекционера Шурика с Малюшенки.

«Ох, и хитер, и смекалист Коллега!» – с восторгом смотрел на Святенко Сопеля, и вторя ему, хныкал:

 – На последние взяли шпанцирей, по сто двадцать рэ, – горестно убивался он. – Что я бате скажу?!

– Ну, ты – артист! – восхищался Сопеля, когда ватага устремлялась на поиски Шурика с Малюшенки и, возможно, найдя его, била нещадно – Настоящий артист!

– А у вас, я гляжу, уже и мошонки подобрались от страха-то, и в уборную хочется, и рученьки потные рукоятки мнут! – незло, помня о ссоре с товарищем, с чувством некоторого превосходства и юморком язвил Коллега, косясь на восхищенное лицо Леньки Сопели. – Признайся, Ленчик, киксанул со страху-то и про финку брательника забыл, а? – похлопывая друга по плечу и озираясь по сторонам, подтрунивал Николай Святенко,

– Ар-тист т-ты!, – заикаясь, повторял Ленька. – И гг-где ты, падла, так наблатыкался? Я уже чуть было рыжему не врезал. А тут ты ка-а-ак раз заорал. Ну, т-ты, Коллега, даешь!

 – Ладно, поздно уже, расходимся! – Святенко, издалека замечает идущую из школы Тамару Полуэктову и, махнув на прощанье Сопеле рукой, направился ей наперерез.

 

 

Сцена 5.

Время действия 1980г.

Съемки цветной пленкой

 

ФРАНЦИЯ-ПАРИЖ-ПАРК

 

Николай Святенко поймал себя на том, что бессознательно двинулся наперерез исчезающему, почти воздушному, манящему за собой, фантому женщины – ангелу во плоти в лиловом, и почувствовал всем существом своим остро, что не в силах сопротивляться этому новому состоянию – неизбывного стремления к ней.

Незнакомка пересекла парк, оставаясь в поле зрения Николая Святенко, перешла на противоположную сторону улицы, прилегающей к парку и ведущей к Сене, и, не оборачиваясь, свернула за угол здания. Преследователь прибавил шаг и через мгновение перешел на бег, в волнении переходящем в страх потерять ее. Но он успел.

Лиловая метка мелькнула за захлопнувшейся дверью крохотного кафе. Святенко перевел дух и через 5-7 минут вошел в ту же дверь. Вывеска над ней гласила – «LANTERNE f MAGIQUE», в переводе на русский – «Волшебный фонарь»

Это было обычное, ничем не примечательное кафе, и только присутствие в нем ангелоподобной парижанки, больше похожей на фею, делало это кафе обителью света, добра и уюта, сказочным местом для одинокой души, какая была у Николая Святенко.

Окно, у которого сидела божественная незнакомка, отражало как призрак ее загадочную улыбку, манящий взгляд, восхитительное лицо, и уносило Николая Святенко из яви в мир сюрреализма Сальвадора Дали.

 Незнакомка думала о своем и не замечала сидящего наискосок Николая Святенко.

 

 

Сцена 6.

Время действия – 1969г.

Цветная съемка.

 

РОССИЯ-МОСКВА

 

Тамара Полуэктова думала о своем и не замечала идущего наперерез ей Коллегу

– Ну, как успехи пятерочница? – окликнул мечтательницу Святенко. Тамара вздрогнула от неожиданности, но, увидев Коллегу, разулыбалась и, несмотря на подступившее к ней смущение, в тон Коллеге произнесла:

– Пятерочница, скажешь тоже. Мне бы экзамены как-нибудь на троечки сдать и то бы счастье…

– Ну-ну, не прибедняйся, не прибедняйся! Как Том, насчет – погулять: кино, ресторан, парк…

 – Приглашаешь?

 – Приглашаю!

 – Согласна!

 – Лады! Встречаемся через час у подъезда. – Коллега взял Тамарину руку в свою, перевернул ладошкой вверх и своей рукой нежно, как бы понарошку, прихлопнул!

– До!

– До!

Тамара кометой вбегает в дом. Глаза ее лучатся светом. Новоявленный необъяснимый восторг, охватившей ее, замечает мать Тамары:

– Не влюбилась ли часом?! Прям, пышешь вся!

– А что я, хуже других что ли, и влюбиться не могу? – вопросом на вопрос отвечает повзрослевшая на целую любовь дочь Клавдии Ивановны Полуэктовой

– В кого же это?

– Да в Кольку Коллегу – соседа-бездельника, горлопана-голубятника, ухажера околотного, – вылез из-за ширмы поддатый Максим Григорьевич, отец Тамары Полуэктовой.

– Окстись ты, старый! Да ему же годов уже 25 или все 30, а этой козявке и 17 нет. Ты шутишь, что ль?

– Какие шутки!? Надысь видел, как она смотрела на хахаля своего, когда он песни свои горланил на весь двор, и как утром он жа на наше окно заглядывался. Ну, не на тебя же ж он, Клавдия свет-Ивановна, засматривается! А можа я не в курсе? – придурковатым тоном, преподнес полупьяный отец.

– Тамарка, правда что ль? Чего молчишь, вертихвостка? Да ты хоть знаешь, кто он такой, твой Святенко. Это же раздолбай конченный и бандит, по которому тюрьма плачет. Уголовник, помяни мое слово! Ты знаешь хоть, что он на днях пять человек в подъезде избил?

– И правильно сделал, – влезла на защиту Ирка, сестра Томкина. – Он за что их избил? За то, что они в бане за нами, женщинами, подглядывали, да в подъезде пили, ханыги! Мало он их бил, убить их мало, ханыг! От них, ханыг этих, уже и прохода-то нет! Соседи их и помоями поливали, а им один черт!