Как всегда бывает, когда всё близко, на земле, имеющей форму диска, как всегда, почти что на грани риска, я прошу тебя подписать контракт, чтобы ты отпустил меня в эти круги, где молчат глаза, где теплеют руки, отпусти меня на мои поруки, я вернусь, когда прозвучит антракт.
Опусти в эту пору смешную, где я всё брожу по улицам, холодея, от случайных огней и людей балдея, от случайных капель рюкзак промок. Сумма слов, придуманных за октябрь, мне милей всех прочих лишь тем хотя бы, что я помню, как она жгла когтями мой видавший виды грудной комок.
В этом доме, где я была недавно, нужно было всё принимать как данность, в каждый праздник - особенно в календарный, не ходить к врачу, зажигать свечу. Все свои обиды, и боль, и совесть приносить в органную полусонность, преклонять в прозрачную невесомость, как лихую голову - палачу.
В этом хрупком городе быть тревожной, даже в шутку, кажется мне, не можно, можно лишь бродить, и неосторожно погружаться в чинную кутерьму. Начинать письмо с meine liebe Frau, надевать пальто - никогда не траур, и кому-то принадлежать по праву, даже в общем-то всё равно кому. Каждый вечер гладить шнурки и банты, а по пятницам заходить в Biergarten, брать поллитра - чем мы, мол, не ваганты, ждать любого, кто еще не пришел. Располнеть слегка - но не до уродства, а скорей до внешнего благородства, чтобы каждый знал, что у нас всё просто и почти безвыходно хорошо.
Там нельзя, как здесь, чтобы не считая, ни снежинок что на ладонях тают, ни листков что осенью дождь листает, ни погибших клеток - по сто на стих. Каждый день, проведенный в огне, в грязи ли, световых ли лет, беспросветных зим ли, нужно класть подальше и в морозильник, приписав число и срок годности.
Этот город, ласковый, как подушка, без сквозных окон, без подвалов душных, он готов принять был чужую душу, обогреть холеным своим огнем. Но она пришла к нему, догнивая, закопченая, грязная, неживая, эту душу высосали трамваи и метро в час пик и заботы днем. Этот город вздохнул над сиротским телом и вздохнул над ним, чтоб душа летела, а она, как стеклышко, запотела, город всплакнул, звякнул в колокола. А в сиротском теле, горячем, цепком, было душ этих в общем вагон с прицепом, потому что здесь, если вышел целым, целым вряд ли доходишь и до угла.
Золотится стандартная панорама, за окном извечная надпись "Прагма", к двадцати своим прибавляю справа то, что им по праву принадлежит. В нашем спальном районе любая цифра, появившись, становится частью цикла, как мотор, как гудение мотоцикла, как душа, которая не лежит, но зачем-то плачет навзрыд, прилипнув, как к асфальту липнет обрывок липы, к бесконечному серому монолиту, к городскому мокрому неглиже.
Чтобы душу свою подарить тебе, я покупаю новую на е-бэе, может эта будет поголубее, чем моя, испачканная уже.
(с) А. Кудряшова
