Итак, самое большое произведение этого днева. Возьмите чашку чего-нибудь теплого в руки, откиньтесь и попытайтесь не заснуть. Все, кто почитает, и не оставит своего мнения - какашка и плохой человек !

 

Май выдался жарким. Но стоит ли нам рассказывать, насколько жарким? Даже птицы не чирикали, разморенные зноем.

Солнце, пройдя свой привычный путь по небу, нарядилось в красные одежды и закуталось в пушистые облака. Температура ощутимо упала. Однако не потрясающий закат и не прохлада привлекли внимание двух путников, вышедших из дубравы, а деревушка, дымящая многочисленными трубами примерно в километре впереди.

-         Какое милое местечко! Тебе так не кажется, Генлев? – Шут (настоящее имя его мало кто знал, поэтому все его называли так из-за профессии), как всегда, был полон оптимизма.

-         Да, выглядит получше, чем та, из которой нам пришлось намедни смываться, – ответил собеседник, менестрель и поэт в одном флаконе. - Надеюсь, в этот раз ты не будешь ставить рога шерифу?

Шут усмехнулся. Да что этот дилетант-менестрель знает?

-         Все будет зависеть от обстоятельств, дорогой друг. Впрочем, как и всегда.

Генлев вздохнул.

-         Предлагаю продолжить обсуждение обстоятельств на постоялом дворе  или же в трактире, а не на опушке леса, когда что-то так подозрительно шумит и порыкивает в кустах!

И правда, в покрытой длиннущими иголками ежевике что-то издавало неприятные звуки.

-         Это  волк? Или медведь? – Шут, похоже, не на шутку встревожился. – А вдруг он нападет?

-         Ну, если это какой-то лесной зверь, - голос Генлева сочился сарказмом, -  надеюсь, ты сможешь показать ему пару своих фокусов или  рассказать анекдот, пока я буду бежать к людям. Что ж ты так побледнел? Куда делось твое любопытство?

 Шут красочно описал то место, где он видел и видит в обозримом будущем любопытство, зверей и страшные звуки. Поспешил  за широко шагающим, несмотря на трудный день, менестрелем.

Известно, что сочетание сумерек и непонятного соседа-шуршавчика неподалеку открывают людям, даже утомленным, неизвестные до сего момента им самим запасы энергии. Так что всего через пять минут друзья  вышли на мощенную дорогу, и, отдуваясь, сбавили темп. Все еще оглядываясь, они направились к деревне.

 

                                                        * * *

-         Добро пожаловать, дорогие гости!– Трактирщик путникам попался стереотипный: пухлый, приземистый, с жирно поблескивающей лысиной и седоватым венчиком волос вокруг нее. И щербатой улыбкой. Даже очень, как мог бы сказать Шут, если бы в этот момент не был занят поклоном и уверениями в глубочайшем почтении. – Я так  понимаю, вы издалека? Что ж, мы в Сандарке всегда рады чужеземцам! Ах да, я же забыл представиться – тут он хитро подмигнул и погладил медальон в форме бычьей  головы, прятавшийся в складках кожи на широчайшей шее, - мои имя Олав.

Небольшие уютные столики из сандалового дерева пустовали – хотя к ночи фермеры, ремесленники и прочие труженики ощущали и ощущают сверхъестественную потребность напиться и горланить всякую ахинею.  И приставать к официанткам, если таковые имелись. Но вместо прекрасных потомков Евы со здоровенными кружками пива в руках присутствовали два хилых юноши, меланхолично драящих пол. От Шута не укрылось, что на их шеях также присутствовали медальоны с быками, и это нашло тревожный отклик в его душе, необъяснимый для него самого. Пока Шут был занят в своих мыслях, через зал пробежала пухленькая румяная девчушка лет пяти, сходство которой с трактирщиком было более чем очевидным. Олав проводил ее любящим взглядом.

-         Что-то здесь не людно, уважаемый, - надежды Генлева подзаработать пением баллад растаяли, как дым, - неужто у вас тут все трезвенники?

-         Смеетесь, господин! У нас люди не прочь обмыть тяготы прошедшего дня различной дря… кх… напитками. Но подготовка к празднику…

-         Празднику? – Шут улыбнулся. – Значит, в вашем замечательном поселке все-таки найдется работенка для служителей муз. Или же для талантливого артиста, на худой конец.

Олав заразительно засмеялся.

-         У нас, милсдарь, праздник религиозный. День Благословения Урожая. Через неделю, но уже сейчас пост. То бишь никаких гулящих девиц, алкоголя и прочего…

Трактирщик замолк, нервно полируя стаканы. Менестрель даже не пытался скрыть разочарования, Шут же все-таки пытался спрятать раздражение под учтивой улыбкой. – но не очень-то у него это получилось: смотря на его лицо, толстячок как-то странно съежился.

- Да, я тоже не в восторге, - вздохнул он. – Чертов пост. И как на зло в это время года так мало неместных. Такие убытки…

Генлев, смотря на выразительное лицо собеседника, ожидал увидеть скупую мужскую слезу. Не увидел.

-         Так что не откажитесь выпить за старика! – Олав с быстротой молнии наполнил кружки напитком. «Сказывается, видимо, опыт,» - подумал Шут.

-         А как же пост?

-         Пост не распространяется, слава богам, на путников и странников.

-         А вы?

-         А я буду поддерживать беседу. В мои лета каждый глоток пива – лишние боли. Но вот на лечение вечно не хватает… - Олав лукаво ухмыльнулся и вмиг посерьезнел. – Да к тому же еще и внучку кормить приходится. – Он вновь посмотрел на ребенка, игравшего с прислугой. – Бедная сирота, с двух лет, после того, как родители…. – он промолчал.

-         В таких экстренных обстоятельствах, я, как настоящий артист, и мой друг, как настоящий менестрель, просто обязаны вам помочь! – Шут опустил на стойку кошелек с золотом. – Так что давайте выпьем за вашу внучку….

* * *

-         Как так получилось? – Генлев, казалось, спрашивал у всего мира, теребя потную рубаху. – Какого черта?!

-         Уффф – только мог и пробормотать в ответ Шут. Он не обращал внимание на брюзжание друга – это вошло в каждодневный ритуал.

Оба друга с пяти утра до сего момента – то бишь до полудня – расчищали от камней поле фермера Макса, надо сказать, самого богатого землевладельца и старосты Сандарка. А температура с того дня, как они вошли в деревню, не упала, а только поднялась.

-         Нет, ну ты подумай, Шут! Мы шли мимо, заглянули в трактир, потом отправились переночевать в конюшне у фермера, где каким-то образом нашлись койки,  а потом.… Как так случилось?

-         Как так получилось, что мы уже неделю не уходим отсюда? – Шут скорчил задумчивую физиономию из-под слоя пота и грязи. – Наверное, потому, что здешний климат в сочетании с радушием жителей напоминают,… не знаю, черт, но что-то хорошее напоминают! А ты не делай вид, как будто сам не наслаждаешься жизнью здесь.

Генлев собирался, было, ответить что-нибудь колкое, но смолчал и уткнулся в землю, продолжая работу. А Шут так и остался стоять. «Не надо и гадать, что Мильва завоевала ценный трофей – подумал Генлев, глядя на пышущую красотой дочь Макса, лучезарно улыбающуюся и спешащую к ним с корзиной, - вот из-за кого мы здесь остались»

-         Еще чуть-чуть, и вы цветом станете похожи на тех вареных крабов, которые продают на ярмарках в городе! – усмехнулась она. – Я принесла вам еду и холодную воду, хотя если пороетесь повнимательнее, можете наткнуться на нечто более крепкое!

-         Ты читаешь наши мысли, признайся! – Менестрель с благодарностью принял плетеный ящичек.

-         Проживете в таком сонном местечке с рождения, и вы научитесь угадывать желания людей по их лицам! – Мильва озорно подмигнула Шуту, цвету лица которого могли небеспричинно позавидовать уже упомянутые крабы. – Отец просил передать, что бы вы здесь заканчивали – он ждет вас у Олава. Все-таки сегодня праздничное воскресенье!

Мильва взмахнула косой, смеясь. Пока ее внимание было занято этим занятием, Генлев изо всех сил старался сосредоточиться на медальоне в форме головы быка на шее девушки, а не на том, на чем этот медальон покоился. Он не говорил никому, но то, что каждый взрослый в Сандарке носил вот такое украшение вместо вполне стандартного распятия его немного волновало.

-         Я почти был готов ей сказать…. –Шут не отрывал глаз от уходящей девушки. Генлев тактично молчал.

                                            ***

-         … и я говорю ей: «Пошла к черту!»

Раздался дружный смех. Олав как никогда был жизнерадостен, хотя мужчины, собравшиеся в трактире, пить не собирались. Так что он поил их байками и анекдотами, зачастую пошлыми.

-         Черт, умеешь ты рассмешить! – громогласно объявил Хенрик, детина двух метров ростом, местный кузнец. – Но я все равно нервничаю – это так раздражает, когда уже все готово,  а праздник еще не начался. Может ты, Шут, нам какую-нибудь историю поведаешь? А ты, Генлев, такой сонный, что отбери у тебя лютню, ты и не заметишь!

-         Нет, теперь ваша очередь рассказывать! – Менестрель хлопнул огрубевшей от тяжелой работы ладонью по столу. – Я здесь уже семь дней, но так и не понял, в чем суть этого Дня Благословения.

Поэта эта тема особенно терзала. Он видел, как в некоторых семьях маленьких детей наряжают в белоснежные одежды, моют и прихорашивают – при этом на все вопросы отвечали одно: мол, представление будет, традиция такая. Но он, никогда не живший в такой сонной деревушке, и, по Мильве, неспособный угадывать по лицам, мог читать в глазах людей. И видел он там горечь, боль и страдание. Даже Олав, травивший анекдот за анекдотом, казалось, готов был рассыпаться на миллион осколков. Свою внучку он тоже приготовил к «выступлению».

-         В свое время ты все увидишь, молодой человек! – фермер Макс по-отечески положил руку на плечо Шуту. – Я также полагаю, что у некоторых вскоре и свадьба…

Артист покраснел. Ехидные смешки быстро стихли под взглядом фермера, габаритами превышавшего Хенрика раза в два.

-         В любом случае, я буду рад принять такого оболтуса в мою семью. Как и твоего голосистого товарища, с которым ты таскаешься по миру…

Под аплодисменты и смех менестрель вежливо поклонился.

-         Как бы то ни было, - продолжил Макс, - вас двоих мы рады принять и как членов нашей деревни, нашей, так сказать, общей семьи.

Отдых перед застольем продолжился.

                                                        * * *

-         Дьявол, вспоминай наконец! – Генлев был нервным и тревожным. – Он же рассказывал нам как-то….

До начала торжеств оставалось всего час, и друзья воспользовались моментом, чтобы привести себя в порядок.

-         Я. Не желаю. Это. Слушать. – Шут яростно расчесывал волосы. – Рендалл много чего говорил, и ты же не скажешь, что он в это верил!

Генлеву нечего было на это ответить. В то далекое время, когда они жили в родном королевстве, они зачастую проводили время с придворным магом, оккультистом и астрологом Рендаллом. Тот, пользовавшийся репутацией чудака, был рад приютить и поделиться едой и выпивкой с любым, у кого хватало терпения слушать про магию и сверхъестественное. Менестрелю и Шуту, в отличие от остальных, было терпения не занимать.

-         Он говорил что-то про быков и культ урожая. Готов поклясться. Меня это пугает…

-         Ты. Меня. Достал. – Шут наконец уложил свою шевелюру. - Тебе не нравиться, что здесь наконец можно обрести покой? Обрести семью, друзей, любящую жену! Что тебе не нравиться? – Клоун уже срывался на крик. Проклятый певун доставал его расспросами весь день, и, наконец, Шут достиг персональной точки кипения. – Здесь так хорошо и спокойно, что же тебя смущает?

-         Именно то, что здесь все так хорошо!!! Это не нормально! Ни ссор, ни краж, черт, даже драк! Я здесь за неделю обзавелся целой группой друзей – друзей, за которых можно жить отдать – хотя я привык, как правило, видеть вокруг лишь порочных сволочей – сколько мы с тобой их видели! Это меня и смущает! Это не нормально когда все так гладко!

Шут, призвав на помощь весь свой опыт, поведал в самых ярких выражениях, на которые был способен, куда, зачем и почему следует отправиться другу. И притом незамедлительно.

-         Может, ты и прав. Может, это и Эдем. Надеюсь, ты не ошибаешься. – Хотя Шут уже ушел, хлопнув дверью, Генлев все равно шептал. – Боже, сделай так, чтобы мне не пришлось расставаться со всем этим.

* * *

Вся деревня, около пятисот человек, собрались на поляне в лесу. Женщины, дети, старики и мужчины – все как один ярко одетые и беззаботно веселящиеся. Шута, тем не менее, тревожило сказанное другом. Он почти не обращал внимания даже на Мильву, нежно прижавшуюся к нему. Он смотрел на людей – и видел радость и наслаждение жизнью. Так хотелось ему отбросить, как змея -  кожу, все свое прошлое, слиться с этой толпой, обрести покой. Скитания не столь утомили его, сколь все те нелицеприятные, темные аспекты существования людей. А здесь он видел только добро и свет. Такая разительная перемена…. Это был как чудесный сон, с которым его душе никак не хотелось расставаться. «От приятных снов, имеющих обыкновение долго затягиваться, мы просыпаемся с криком» - вспомнил он одну из любимых фраз Рендалла, но постарался отогнать нехорошие мысли. Чертов маг, всегда действовал на нервы. Но не без причин, надо отметить. Пока что ничего ненормального не происходило, и, дай Бог, не произойдет.

Тем временем мужчины начали сдергивать брезент с какой-то груды в середине поляны. Высотой это было примерно пяти метров, в ширине – трех.

Генлев взирал на происходящее с тревогой на противоположной от Шута стороне поляны. Брезент сдернули, и взгляду его открылась статуя из металла, похожего на бронзу - круглое основание, похожее на чашу, а в середине – ополовиненный мускулистый мужской торс, сложивший перед собой необъятных размеров ладони, как будто хотел напиться дождевой воды. А венчало изваяние голова быка. «Минотавр?» - недоуменно подумал он, а тем временем взору его открывались новые детали: рельефные надписи, странная прямоугольная дверь, вделанная в основание идола, отверстия в ладонях.

Тем временем дверь в статуе открыли – и начали закладывать туда дрова. Генлев понял, что весь постамент – гигантских размеров печь. «Но зачем она?» - удивленно спросил у себя он. А память шептала ему, что он уже слышал о подобных статуях от мага. И что тот всегда бледнел, говоря о них. Но из-за чего? Он не мог вырвать знание из закоулков своей памяти.

Заложив огромное количество сушняка внутрь, мужчины подожгли его, и Хенрик с видимым усилием накрепко закрыл дверь. Спустя пять минут дым начал вырываться из глаз статуи. Перед ним поставили лестницу, так, чтобы взошедший на нее фермер Макс мог дотянуться до сложенных лодочкой гигантских ладоней.

-         Возрадуемся! – крикнул он собравшимся.

-         Возрадуемся! – раздался хор голосов.

-         Сегодня мы просим у нашего милостивого бога дождя!

-         Дождя!

-         Тепла!

-         Тепла!

-         Мира и спокойствия!

-         Спокойствия!

-         Обильного урожая!

-         Урожая! – вторила ему толпа.

Макс повернулся к статуе.

-         Великий бог плодородия, мы приносим тебе в жертву самое дорогое, что у нас есть, надеясь на твою милость и внимание к нам. Готов ли ты принять наш дар?

Статуя промолчала. Внезапно стало тихо: умолкли птицы, ветер, гулявший в деревьях, человеческое дыхание. Народ молчал. Идол стоял неподвижно. Спустя пару секунд из глаз его вырвалось яростное пламя, а из ладоней появился через отверстия целый столб белоснежного огня. «Этого не может быть – подумал Генлев, смотря на двухметровый огненный цветок в руках идола, -  Невозможно, чтобы по статуе, даже полой, так быстро распространился такой огонь».

-         Спасибо тебе, великий Молох! – заорал Макс.

-         БЛАГОДАРИМ! – от крика толпы Шуту показалось, что у него разорвутся барабанные перепонки. Он внезапно вспомнил, о чем именно рассказывал Рендалл темными холодными вечерами. Шут сообразил, что не ошибся в своих догадках, когда к фермеру на лестницу родители начали поднимать детей. Всего тринадцать. Среди поднявшихся была и внучка Олава. Шут помчался к идолу.

Генлев тоже все понял. И, расталкивая толпу, пытающуюся его удержать, рванул в центр поляны. Люди шарахались, глядя на его лицо. По чистой случайности друзья добрались до Молоха одновременно. Но пока они бежали, Макс уже начал бросать безропотных, как будто оглушенных детей в руки идолу. Омерзительно запахло паленым мясом, когда жадное пламя за секунды испепеляло их. Друзей остановили мужчины -  Хенрик и все те, с кем Шут и Генлев проводили шумные вечера всю неделю – за пару метров от статуи.

- Хенрик! Перестань! – казалось, Генлев молил каменное изваяние, - Артуа, пусти! Олав, там же твоя внучка! – Он называл схвативших его по именам, но их лица ничего не выражали.

-         Остановись, безумец! – Шут орал во всю глотку. – Что ты делаешь?

-         Я всего лишь совершаю обряд, сынок. – Макс, само спокойствие, бросил последнее молчаливое дитя. – Наш бог хранит нас. И благодаря ему нам ничего не страшно. Но чтобы всем было хорошо, чем-то необходимо жертвовать.

-         Это же дети! Ваши дети! – Генлев смотрел на крестьян и не видел ничего, кроме религиозного восторга и экстаза. Даже с лица Олава не сходила глупая улыбка. Менестрель внезапно понял, что они его не слышат. И смотрят куда-то поверх него. Он обернулся. Глаза Молоха теперь светились ровным алым цветом, и поэт с ужасом ощутил на себе взгляд чудовища – как будто его кинули в отвратительный невидимый сироп.

-         Вам это кажется кошмаром, но ради всех нас мы выбрали меньшее зло. – Макс, казалось, не замечал, что позади него идол гипнотизирует людей. – Прошу вас, поймите. Дети родятся заново. А обеспечить их достойное существование  способен только Молох, - при упоминании имени пламя вспыхнуло ярче, - а не какой-то жалкий беспомощный мученик с креста. Мы нашли свой рай.

-         Это… неправильно… - простонал Шут. Он не мог оторвать взгляд от глаз металлического минотавра. Он тонул в их свете. Все его мысли уносились, Шут чувствовал, что он готов сдаться голосам в голове, говорившим, что все пройдет, он обрел дом, друзей, ничего больше не нужно…

-         Давай же! Смиритесь с этим и обретите, наконец, покой в своих душах! Вы же так хотите этого! – Макс отчаянно воздел руки.

Шут захотел. Все остальное уже почти стерлось из его памяти. Он начал опускаться на колени. «Меньшее зло – мелькнуло у него в голове. – Меньшее». Он потерял сознание.

                                                        * * *

Он почувствовал, что в лицо ему плещут воду.

-         Что такое… - начал было он, не открывая глаз, и тут вся на него обрушился целый шквал воспоминаний. С ужасающим криком Шут поднялся…. И увидел, что лежит в лесу, а Генлев стоит с флягой рядом.

-         Ты вырубился. Я уж испугался. К чему такие эмоции?

-         Генлев? Ты помнишь? – хрипло сказал клоун, тряся его за руку. – Ты помнишь? Или это приснилось? Мы их остановили?

-         О чем ты? – Менестрель недоуменно скривил бровь и ухмыльнулся.

-         Не важно. О Господи, не важно. Сон, – тут он снова грохнулся в обморок.

Как только поэт убедился, что его друг не притворяется спящим, улыбка сползла с его лица. «Пусть спит, - подумал Генлев, - а потом он окончательно все забудет. Нечего ему рассказывать, как тогда мне пришлось его тащить на руках из Сандарка. И уж тем более не надо говорить, как Макс и остальные предложили мне остаться. Как я слышал Молоха в голове. И как я чуть не согласился. А когда все услышали отказ, как они просто отдали нам вещи и отпустили. Предложив вернуться, когда захочу. - Менестрель сел на пень и начал набивать трубку.  - Шут, он ведь всегда верил, что люди хорошие, что их больше, чем плохих. Что не бывает такого адского симбиоза света и тьмы. Он успел побыть в месте своей мечты. И даже обрести любовь всей жизни. А потом все рухнуло. Не скажу даже на смертном одре, как плакала Мильва, когда мы уходили. Не скажу. Иначе этот чертов искатель приключений на задницу сойдет с ума».

Менестрель курил и слушал звуки леса, а в его голове вертелись два слова: «Меньшее зло»…