Отношение россиян к собственной милиции – странное. Боязнью это не назовешь, но опаска определенно есть. Милиционеры напоминают оккупантов. Они прохаживаются по улицам городов группами по двое-трое, имея оружие и хозяйский вид. Впрочем, правила игры с защитниками закона выработаны давно: не привлекай внимания попусту, и тебя не тронут. Вполне цивилизованные оккупанты, могло быть и хуже. Ну а если попался им ночью, врасплох, да в плохо освещенном месте – не обессудь, таковы издержки естественного отбора. Рассеянным Паганелям хорошо живётся в Копенгагене и Берне. На улице Профсоюзной и в посёлке Светлый им живется значительно хуже.

Однако немногие обыватели сознают глубокую непростоту милицейской жизни. Несмотря на положение татаро-монгол в завоёванном Торжке, у милиционеров хватает бед: справедливости в этом мире не нашлось и для них.

В юридические детали

Мастер - редкость! - похвалил мою статью. При этом как бы намекая, что никакой не труд, а именно он, Владимир Максимович Лебедев, делает из обезьяны человека. И, как все могут убедиться, не без успеха.
Приятно, приятно.
Доброе слово и обезьяне приятно.

У меня определенно долги перед Максимычем. И я не уверен, как будет лучше их отдать - тем, что я буду заниматься наукой, или тем, что никогда не стану этого делать.

Тезей все-таки победил Минотавра.
Сдан экзамен, специальность.
Жизнь в режиме подвига продолжается.

Мастер похож на японского кузнеца: он куёт ученика, как самурайский меч: в огне, в воде, в маслах, накладывая сотни слоев молекулярной толщины, выжигая примеси, добиваясь невиданной гибкости и прочности, вырабатывая мягкую сердцевину и твёрдый внешний слой, создавая идеальные пропорции и рисунок, доводя лезвие до состояния бритвы.
Ученику при этом, естественно, плохо.

"Янь Юань со вздохом сказал:
— Чем больше [я] всматриваюсь в учение [учителя], тем возвышеннее оно кажется; чем больше стараюсь проникнуть в него, тем тверже оно оказывается. [Я] вижу его впереди, но вдруг оно оказывается позади. Учитель шаг за шагом искусно завлекает людей, он расширяет мой ум с помощью образования, сдерживает меня посредством ритуала. Я хотел отказаться [от постижения его учения], но уже не смог; я отдал все свои силы, и кажется, что его учение находится передо мной, я хочу следовать ему, но не могу этого сделать".
(Лунь-юй. Гл. 9, ч. 10)

Д.В. Бондарюк обратил моё внимание на любопытный парадокс: В.М. Лебедев считает, что у нас, его аспирантов, недостаёт знаний, но зато это возмещается работоспособностью, нам же единодушно кажется, что знания у нас есть, а вот работоспособности никакой.
Пришли к выводу, что правы обе стороны: у нас нет ни знаний, ни работоспособности.

А еще Мастер фантастически похож на лейб-малефактора Серафима Нексуса. И всеми своими ухватками, и тем, что симпатии к нему возрастают пропорционально расстоянию удаления от него.
"— Быть тебе моим преемником! — сказал добродушный Серафим.
Он довольно моргнул, когда Мускулюс в ответ не стал сплевывать через левое плечо, в знак доверия к лейб-малефактору. Двоим предыдущим «преемникам» старенький Нексус уже вырвал их грешные языки за хамское неуважение к его возрасту и званию".
И даже внешне эти двое должны быть похожи.


Мастер знает, как разгромить Ганнибала Барку.

Есть такая советская скрытая форма выбрасивания вещей - складывание в диван. Боги мои, как же я мечтаю взять большой грязный мешок, сгрести бестрепетной рукой все эти мои учебники, монографии, комментарии, откопированные бумажки, черновики кандидатской и тому подобную постылую мерзость, и засыпать в диван навсегда. Все-таки во мне слабости христианского сознания: утешаюсь этой мыслью, как идеей послесмертия, да.

Наука - очень непростое, иррациональное и ультрадиалектическое явление, тяготеющее одновременно к бедламу и ассенизации. Она родственна российской армии, Её Величество Российская Наука. В том смысле, что "квадратное катить, круглое носить". Тысячи ремесленников вроде меня, содержащиеся ради надежды отыскать одного гения или хотя бы таланта. Научные "негры". Жёсткая иерархизация, отнюдь не всегда стоящая на заслугах и качествах - "У нас субординация и выслуга лет".

Много, много всякого в науке. И одна из основных черт - неминуемая кастрация. Во многих смыслах.
Хорошо, что лично мне претендовать не на что. Подёнщик, подельщик. Два основания есть выгребать к острию олимпа: благородное научное происхождение и божий дар. Происхождение моё гарантированное, безупречное - крестьянское. Степень дара выражена точно в следующих словах: "О, если бы ты был холоден или горяч, но ты тепл, а не горяч и не холоден". Следовательно, никаких обид и расстройств, никаких неизлечимых комплексов, претензий, разбиваний о гранитные монолиты научных пантеонов. Никаких "слёзы горькие лия" на закате жизни. Как у Акунина: "живость ума и честолюбие не очень-то способствуют научной карьере".

В арабском “академик” - “путаник”. Трудовое право уровня кандидатского минимума и выше - рафинированная схоластика. Беспросветная, средневековая. На языке, который имеет такое же отношение к человеческому, что и латынь. Зубодробительные построения теорий, концепций, парадигм, классификаций, структур, признаков. Мерзость. Шаманизм. Дотошное нескончаемое переливание из пустого в порожнее. И все - с самыми серьезнейшими рожами, со святой уверенностью в правоте своего дела. Занудная грызня за ничего не решающие поправки в определения, возня вокруг толкования норм, бесконечные споры из-за невероятнейшей мути между невротическими эскапистами. Бескрайние поля самодостаточных абстракций. Ничего общего с жизнью. Сорока-, пятидесяти-, шестидесятилетние научные девственницы обоего пола, гордящиеся своим званием. Эксперты, доскональные знатоки суперспециализированной абракадабры. На сотню представителей науки отыщется два с половиной самозабвенных таланта. Остальные - плевела, ремесленники. Искатели работы, на которой не нужно работать. Батальоны и полки образцово чугунных задниц. Дождевые черви, перерабатывающие почву. При этом самым дьявольским образом отработана механика самовоспроизводства этой системы через образцы поведения, ритуалы, обширнейшее комильфо.

Впервые побывал на защите кандидатской. В течение первого часа почтенные господа ученые занимались своими делами, читали, болтали, чесались, дремали, пердели, вынимали и разглядывали козявки, а потом вдруг взяли и съели живого человека.

Во всем этом кагале унылых глистов давным-давно убита всякая святая искра, божественная легкость, которая одна только и является признаком смысла. Что они ответят апостолу Петру на вопрос "что же ты делал в земной жизни?" - "я разрабатывал теорию обязательственных условий коллективного договора"?

Я ненавижу такую науку всеми силами своей пламенной души. Вся их отрасль не работает, она никому не нужна. О Трудовом кодексе вспоминают только в одном случае: когда нужно обмануть, обойти, нажиться, выгадать на работнике, и применение норм позволяет проделать это с железобетонной легитимностью. Никто не живет и не работает по трудовому законодательству, в стране первобытно-феодальные трудовые отношения, а они продолжают массово онанировать на свои кодексы, институты, нормы, дефиниции, модусы.

Гносеомахия. Война против познавательных усилий.
Чума, чума на оба ваши дома.