- Господи, какая же я несчастная, - страдала Лиза, спускаясь по крутым ступеням  институтской лестницы.  – Зачем мне понадобилось поступать именно на факультет иностранных языков?! Не могла пойти на исторический?! Ворона!

        В школе Лиза   несколько лет учила английский, а в десятом классе взялась за немецкий. Не потому, что лавры полиглота спать не давали, а потому, что отца-офицера перевели в гарнизон, где не было преподавателя английского языка, а, соответственно и самого предмета. Лиза за год и немецкий не выучила, и английский почти забыла.

       Спотыкаясь на каждом слове,  Лиза прочитала пару строк, искренне  сомневаясь, что экзаменационный текст написан  именно на немецком языке, а не на китайском или хинди. Несколько минут она изумленно изучала незнакомые сочетания латинских букв. Затем, уткнувшись носом в листок с текстом, понесла немыслимую околесицу на русском. Как бы перевод.

Боковым зрением Лиза уловила движение, удивленно взлетевших к линии высветленных волос, бровей немки. Услышала вопрос, в котором поняла лишь первые три слова «Вас ист дас» - «что такое?» И, окончательно убедившись в том, что в институт в этом году она уже не поступит, обреченно брякнула: «Дас ист финита». Взяла сумку и, не прощаясь, «по-английски» покинула аудиторию.

        - Замуж что ли выйти? – огорченно подумала она, придерживая бедром массивную институтскую дверь с тугой пружиной вверху.  -Военное училище рядом. Танцы каждую субботу. Сколько местных девчонок ухитрилось выскочить за свежеиспеченных молоденьких офицеров, окучив их за полгода до выпуска. Вот только ей, Лизе, перспектива стать женой офицера не светит. Да и вообще перспектива выйти замуж - абсолютно нулевая. Такие страшилы, как она, замуж не выходят. Они заканчивают пединститут, и идут работать библиотекарями – не теми, что хлопают густо накрашенными ресницами в читальных залах столичных библиотек, а теми, которые глотают книжную пыль в книгохранилищах и архивах, или работают учителями в заброшенных богом деревнях. Так что, как ни крути, а педагогического Лизе никак не миновать.

Она угрюмо попинала попавшуюся под ноги «битку» – банку из-под гуталина, которой малышня обычно играла в классики. Затем плюхнулась на скамейку, достала зеркальце и заглянула в него, словно надеясь, что в качестве компенсации за пережитое горе, ее темно-каштановые мелкие кучеряшки немедленно превратятся в блестящий водопад черных роскошных волос. Белесые бесформенные брови - в изогнутые соболиные, нос с опущенным кончиком – выпрямится. Что второй подбородок рассосется. Что припухлости под глазами   - бесследно исчезнут. И тогда в народном театре ей дадут роль Бьюлы из пьесы Тенесси Уильямса, а не человека из толпы.

    «Грохот падающего тела» - мрачно отвечала Лиза на вопрос знакомых: кого она изображает в театре. А Танька из первого состава вообще неделю назад  прилюдно обозвала ее «выхухолью».

     - Интересно, как выглядит выхухоль, - мрачно подумала Лиза, размазывая малиновые румяна по скулам. – Надо в библиотеку зайти, в книгах покопаться. Найти фотографию этой самой зверюги…Кстати, о выху…тьфу – о фотографии - в театре сегодня фотографируют всех участников студии. Без исключения. Потом в холле вывесят портреты студийцев первого состава, а в репетиционной – фотки всех остальных.

-Ну, их, не стану фотографироваться, - вслух пробормотала Лиза, словно продолжая спор с невидимым собеседником, убрала зеркало в сумку и поднялась со скамейки. Хотя, избежать неприятной процедуры все равно не удастся. Режиссер заставит. Придется зажмуриться и терпеть. Как у зубного. Или нет. Зажмуриваться Лиза не станет. Просто перетерпит неприятную процедуру. Ведь Леонардыч не виноват, что она получилась у мамы и папы таким чудовищем.

       

            Сколько  лет было Леонарду Леонардовичу Лапинскому – нелюдимому театральному фотографу -  Лиза не знала, ей это было безразлично. Сорок, пятьдесят, семьдесят – какая разница. Вообще, все люди старше сорока представлялись ей скучными до оскомины стариками, которые уже достаточно пожили на свете и теперь коптят небо исключительно для того, чтобы делать ей, Лизе, замечания по поводу короткой юбки или ароматических сигарет «Золотое руно», которые она демонстративно курила уже три месяца.

      Студийцы толпились на лестнице, лениво обсуждая процесс фотосъемки.

     - Маслову, не иначе, на персональную фотосессию пригласили, - увидев Лизу, заметил Юра Растокин, - ведущий актер основного состава, в сторону которого Лиза даже взглянуть боялась, так он ей нравился. Он ей даже снился, но Лиза скорее бы язык себе откусила, чем кому-нибудь об этом рассказала.

 – Шевелись давай,  а то Леонардыч злится… Красота ты наша неописуемая...

      Лиза, не спеша достала прозрачную коробочку с польскими ядовито-синими тенями и старательно растерла их над глазами, замазав зеленые – нанесенные утром. Затем поплевала на карандаш и провела жирную черную линию вдоль ресниц. Так, что там еще – помада – Она поковыряла спичкой в патроне тюбика, размазала кусочек почти черной краски по губам, с отвращением окинула себя взглядом в высоком зеркале и направилась в подсобку, приспособленную под фотостудию.

        Леонардыч стоял в углу у стеллажа и перелистывал альбом в бордовой бархатной обложке.

       - И что это такое? – фотограф уставился на Лизу, которая мрачным привидением застыла на пороге. - Вот это я должен фотографировать?

      - Так, понеслась душа в рай, - расстроилась Лиза. – Не надо было сюда идти! Обошлись бы в театре и без ее фотографий. Теперь вот стой, выслушивай всякую чушь.

     -Ты в зеркале себя видела? – сердито спросил фотограф.

     - Семнадцать лет любуюсь, - буркнула Лиза. 

– Так полюбуйся еще раз! – он подтолкнул ее к настенному круглому зеркалу.

       - Это что – лицо? Это кошмарный сон с похмелья. Это взрыв в красильне. Бред какой-то! Это я снимать не буду.

Он еще раз возмущенно фыркнул и снова уткнулся в альбом.

      - А я и сама не хотела, - едва сдерживая слезы, сказала Лиза. Мне режиссер приказал!

      - Вот умоешься, причешешься, тогда и придешь. Я театральную фотогалерею делаю, а не выставку «Кошмары нашего города»!

      - Я не кошмар нашего города! - огрызнулась Лиза и направилась к двери.

       - Завтра в пять. И чтобы никакого грима и голову помыть! – напутствовал ее фотограф.

       - Вредный, гнусный старикан. Страшный злобный таракан! – бубнила Лиза,  - Это он просто завидует тому, что я молодая, а он – старый пенек.  Леонардыч-фигардыч! Больше обидных рифм не придумывалось. - Старикашка – вредная какашка! – пробормотала напоследок Лиза, выходя из театра. Тяжелая дверь – наверняка дальняя родственница институтской - коварно поддала ей ниже спины.

      На следующий день Лиза вымыла голову, но в знак протеста причесываться не стала. Кудрявые каштановые волосы девушки стояли вокруг головы пышной пружинящей шапкой. Веки  она не тронула даже тушью, к бровям впервые не прикоснулась  карандашом. Без косметики Лиза чувствовала себя так, словно забыла надеть нижнее белье. Очень неуютно себя чувствовала.

       Леонардыч сидел в любимом кресле и перелистывал все тот же альбом. Казалось, что за сутки он не сделал ни шага из своей подсобки.

      - Кто это? – поднял он в недоумении брови.

Лиза приготовилась сказать в ответ какую-нибудь колкость, но Леонардыч ошеломленно пробормотал, опустив альбом на колени: «Не может быть! Елизавета! Мона Лиза. С ума сойти!» Он стремительно поднялся, подошел к девушке и попросил: – А ну-ка расчеши волосы на прямой пробор.  И прикрой голову вуалью  …вот так.

     - Чокнутый дедок.  И, кстати, откуда он знает мое имя, - подумала Лиза, но послушно расчесала волосы. Затем уселась в бутафорское кресло и замерла в позе усталой нимфы – руки расслабленно лежат на позолоченных подлокотниках, глаза полуприкрыты, губки бантиком.

      - Детка, перестань кривляться, - мягко попросил Леонардыч, воздвигая неподалеку от Лизы баррикаду из разных осветительных штуковин. – И пересядь на стул.  Я хочу тебя снять на фоне гор.

      Лиза обреченно вздохнула и переместилась на ветхий табурет, который Леонардыч поставил рядом с фрагментом декорации к спектаклю «Фанданго», являющим окружающим  кривоватую гору, виноградник и дорогу. 

        - Тебе кто-нибудь говорил, что ты потрясающе похожа на Джоконду?? – спросил фотограф, пристраивая к железному штырю большой блестящий зонт без ручки.

       - Издевается еще, старый крокодил, - обиделась, Лиза и сделала попытку улизнуть.

       – Сидеть!!! - рявкнул Лапинский.

Лиза злобно боднула воздух и замерла.

        Через полчала одуревшая от жары  Лиза буквально выпала из подсобки

       - Чего так долго? – ехидно поинтересовалась Вера Трофимова – прима и любимица режиссера. – Неужто он к тебе приставал?

       - Ага! В любви признавался, - раздраженно буркнула Лиза.

      На следующий день, нанеся на физиономию свою традиционную агрессивно-клоунскую раскраску и начесав на затылке кок, она отправилась в студию. У сцены, на которой лежала кипа фотографий, столпилась добрая половина театрального коллектива. Студийцы увлеченно рассматривали снимки. Увидев Лизу, все как-то сразу притихли. Теперь они рассматривали ее. Странно рассматривали. Словно видели впервые.

     - Так, приехали, - подумала она. – На фотках, небось, я уже не выхухоль, а чучундра косорылая. Сейчас издеваться начнут.

     Незваные слезы наполнили глаза.

      – Не надо было фотографироваться. Сколько ее не снимали - всегда ужасно выходила. Вон как все уставились, словно мумию доисторического бронтозавра увидели. Лиза развернулась и решительно направилась назад к двери.

    - Эй, погоди, - крикнул Юра Растокин. – Да стой ты, выху…дурочка. Он догнал Лизу и всунул ей в руки глянцевую фотографию величиной с альбомный лист. - Ты здесь прямо как… Джоконда! – глупо хихикнул он.

И «джоконда» и глупое юркино хихиканье стали последней каплей переполнившей  чашу Лизиного терпения.

     - Все, достали!  – злобно рявкнула Лиза, и с остервенением принялась рвать на мелкие кусочки свидетельство своего очередного позора. - Думаешь, раз красивый, так можно издеваться….Ненавижу! Сам ты выхухоль!

       Она швырнула обрывки фотографии Растокину в лицо, словно смерч пронеслась по коридору и выскочила на балкон. 

      Балкон в театре был длинный, бесконечный - по всему периметру театра. Он был заставлен отработавшим свой срок реквизитом. Рядом с бутафорской пальмой стоял торшер с помятым, перекошенным абажуром, дальше – зеркало, которое ничего не отражало, этажерка без ножек, колеса, ободранные подсолнухи и поломанные плетни. Летом здесь обычно уединялись влюбленные парочки, студийцы называли этот интимный островок «местом для поцелуев». Лиза обходила балкон стороной, это была чужая, запретная территория, куда ей, Лизе, вход был заказан. Она могла только фантазировать, представляя, как она стоит у перилл, глядя вдаль… красивая, освещенная лучами заходящего солнца . Юра Растокин выходит на балкон, становится рядом и накрывает ее ладонь рукой. Потом склоняется над ее лицом… Дальше она фантазировать не решалась, словно боясь, что кто-нибудь подслушает крамольные мысли и объявит всему составу: «Выхухоль-то у нас втюрилась в самого Растокина!» О-о-о, ни за что! Лучше умереть.

     -Точно, умереть! - молнией сверкнула мысль в мозгу, и Лиза моментально успокоилась.  Все стало на свои места. - Умереть! Пусть тогда смеются! Жить все равно нет смысла. В институт провалилась - раз, серая бездарность – два: роль – даже эпизодическую не дают, Юрка над ней смеется - три, страшная как смертный грех – четыре, пять, шесть…

      Мысленно загибая пальцы, она перелезла через перила балкона. Стоя на крошечном карнизе, где еле-еле уместились ее ступни в стоптанных босоножках, Лиза заглянула в темный колодец, образованный зданием театра и гостиницей.

       По заставленному пустыми ящиками пустынному двору бродила тощая пыльная кошка, поодаль стояли баки с мусором.

       - Вот там мне и место, - с мстительным мазохизмом подумала она, откидываясь назад на вытянутых руках.

      - Лиз, ты что, сдурела? – на балкон вылетела Марина – пожалуй единственная нормальная девчонка в студии. – Лизка! – она рванулась, было, к перилам, но Лиза медленно сняла правую руку с перилл и вскинула ее, на уровень лица ладонью от себя. Словно удерживая Марину на расстоянии.

     – Ребята, Юра, Таня, - крикнула та в коридор.

       На балкон выскочило несколько человек.

      - Не подходите, прыгну, - спокойно предупредила Лиза. Ей даже стало смешно - такими дурацкими казались все эти застывшие в гримасе ужаса лица. – Актеры бездарные, - мысленно хмыкнула она. - Не верю!

     - Лизка, не дури, - Вера Трофимова нерешительно топталась в дверях.  - Какая муха тебя укусила?

      - Какая муха? Тебе не понять. Ты у жизни в любимчиках. Это не у тебя, а у меня полгода назад разбился в авиакатастрофе отец. И не твоя, а моя мать попала в нервную клинику, где до сих пор проходит реабилитацию. Ты не проваливалась в институт.  Тебе не называют выхухолью, - мысленно отчитывала благополучную, домашнюю Верочку Лиза, но вслух проговорила угрюмо: «Иди к черту!!!»

      - Вышли с балкона  все, живо, - услышала Лиза знакомый, скрипучий голос. Вытолкав оторопевших студийцев в коридор, на балкон вышел гадкий старикашка Леонардыч – виновник последней в жизни Лизиной трагедии. Ну и хорошо! Пусть увидит, как она оторвет руки от перил, а потом, оттолкнувшись ногами от карниза, словно раненная птица,  упадет вниз! Лиза с ненавистью посмотрела на Лапинского, чтобы злорадно усмехнуться ему в глаза последней трагической усмешкой.

Леонардыч на Лизу не смотрел. Он смотрел на блеклое, солнце, свет которого напоминал освещение лампы дневного света – мертвенное, холодное. Подбородок с острым кадыком он вздернул вверх. Только сейчас Лиза поняла, что Лапинский стар. Очень стар. Шея как у черепахи – желтая и морщинистая, в худых складках, кисти старческих рук в пигментных пятнах, на щеках и подбородке неопрятный седой ежик.

     - Лето нынче опять  холодное, - все также, не глядя на Лизу, непривычно мягким голосом проговорил Леонардыч, медленно достал сигарету, размял  желтыми от никотина пальцами. Щелкнул дешевой пластмассовой зажигалкой, жадно затянулся. – Дождей много. И льют, и льют. …Я, Лизок, прошлым летом жену похоронил. Как раз в дождь. На кладбище батюшка ее отпевает, слезинки по ее лицу бегут, а я думаю, ведь почти никогда плачущей ее не видел. Так вот дождь за нее отплакал. И я …потом… Теперь никого….ничего…

      - А от чего она умерла? - Лиза осторожно, словно боясь спугнуть невидимую бабочку, вернула правую руку на поручень перилл.

       - Опухоль мозга. Сгорела за год.  Красивая была. На тебя похожа. И на нее…Джоконду.

       - Джоконда некрасивая.

       - Неправда. Она самая прекрасная из людей. Она совершенна! Знаешь, в Европе даже пластические операции делают, чтобы хоть чуть-чуть быть на нее похожей.

      - А я что, правда, на нее похожа?

      - Она и есть ты, только она немного постарше.

      -А я думала, я… выхухоль.

      - Почему выхухоль?

      - Так. Несчастливая. У меня этой зимой папа разбился. Мама в лечебнице…нервной. В институт я провалилась, роли не дают, страшная…

    - Знаешь, когда моя Лиза узнала, что больна, никому ничего не сказала. Весь год молчала, терпела, а я, старый дуралей, не догадывался. Наверное, скажи она сразу – спасли бы. Достали бы лекарства, прооперировали. А она  боялась меня волновать. У меня два инфаркта было. А жить нам, Лиза, надо. Мне за мою Лизоньку, тебе за папу…Поняла?

      -Поняла. Лиза осторожно перелезла на балкон, присела на обшарпанную колченогую тумбочку.

      -А у вас репродукция Джоконды есть?

      - Есть.

      - А фотографию вашей Лизы вы мне покажете?

      - Конечно. Идем.

     Они пошли по коридору провожаемые недоумевающими взглядами  студийцев. Леонардыч достал с полки уже знакомый Лизе альбом и раскрыл на первой странице.

     -Это ваша жена?

     - Ей здесь двадцать пять. Я ее снимал на Кавказе на фоне гор. А вот это Джоконда. Мона Лиза.

     - Лиза?

     - Мона Лиза.

     - Надо же – она Лиза, я Лиза, ваша жена тоже… Скажите, а я и правда красивая?

     - Ты удивительная, только под слоем грима это незаметно.

     - Я не буду краситься.

     - Ты молодая…вам положено краситься, курить.

     - Я брошу курить.

     - Лиза, с тобой все нормально? – в дверях появилась Марина.

     - С ней все замечательно. Ну, что ж, Лизавета, иди к ребятам. Они волнуются. И подумай над тем, что я сказал.

    - Да, я пойду.

    - Фотографии свои не забудь.

    -Ага.

    - Лиз, ты ведь дурачилась там на балконе? Правда? А мы даже поверили, представляешь! Да, ты же еще  не знаешь, - затараторила Маришка. - Валерич утром объявил, что ты будешь играть Бьюлу в первом составе. А я опять в массовке. Счастливая ты! И эти фотки. Все просто обалдели, какая ты красивая! И с Джокондой просто одно лицо!  Даже Юрка сказал, что ты суперстар.

     - Мариш, я пойду, извини!

    Лиза вышла на улицу. Театральная дверь, уважительно скрипнув, осторожно выпустила ее на улицу.

        Лиза подошла к лавочке, присела  и принялась рассматривать  снимки. Джоконда в профиль, в фас, с загадочной улыбкой и неуловимым взглядом. Грустная, веселая, удивленная, с чертиками в глазах, бесконечно прекрасная Мона Лиза…просто Лиза.

- Боже мой, какая я счастливая, - задыхаясь от счастья, подумала Лиза и, широко раскрыв глаза, подставила лицо бледному холодному солнцу.