«В каждой пятерка есть своя шестерка!»

Гай Дефекатор.

 

 

Новое поколение литераторов со всеобщим коммунистическим стукачизмом почти не знакомо… Маленький эпизод из прошлого.

Году в 84-85 вызвали меня в КГБ (не повесткой, звонком на работу). Начальство мое струхнуло, я и сам перешерстил память:  какие там нити потянулись с моей студенческой разудалости? Да, было время, читал я и передавал их из рук в руки сам-издат и там-издат, сотрудничал с диссидентскими журнальчиками в Питере («Часы» и «Весы»), а к 60-летию СССР даже сам тиснул в одном из них байку на тему крепкого содружества стукачей из «единого лагеря».

Перечислил фамилии по всем союзным республиками: «Стукунбаев, Стукунбеков, Стукава, Стучко, Стуук, Стукун-заде, Стука, Стуканян, Стукензон, Стукавичус, Стуквани, Стукманович и т.д.» И вопрос в конце списка: «В какой организации работают по совместительству эти граждане?» Шутка не шибко хитрая, но в те времена могла мне обеспечить некоторый период на раздумья в мордовских лагерях. Особенно, если учесть, что за пару месяцев до звонка из КГБ, я в «Огоньке» прочитал статью «ЦРУ против Советского Союза». Фальшивую и подлую, и о моих питерских друзьях-диссидентах. Как тогда говорили: -

«Все диссиденты делятся на три категории: доСИДЕНТЫ, покаСИДЕНТЫ и отСИДЕНТЫ».

За четыре года после Питера я поуспокоился, антисоветского подполья в родном городе не создавал, работал в госструктуре, воспитывал сына, писал диплом заочно и прозу по ночам и вечерам, и потому романтика «пострадать за правду» в мордовских лагерях меня не прельщала.

Это в наше время в ответ на подобный звонок из наследницы КГБ я могу отмахнуться: - «Только повесткой.  По закону. Меня не пальцем сделали!»

А в те годы…

Ладно, пришел по вызову в Большой Дом, отметил паспорт на проходной… Провели меня в пустынную большую комнату: посередине стол и четыре стула. На один мне указали, а напротив трое в серых костюмах сели и меня разглядывают. Над ними с портрета Феликс Эдмундович всезнающе смотрит, и плакатик предупреждает:

«ЕСЛИ МЫ ВАС ДО СИХ ПОР НЕ ПОСАДИЛИ, ТО ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ВЫ НЕ ВИНОВАТЫ! ЭТО ПРОСТО НАША НЕДОРАБОТКА…»

«Убедительный лозунг», - подумал я, ладони в коленях зажал, слушаю…

Часа полтора троица по очереди мурыжила меня об искусствоведческом семинаре на даче творчества Союза художников в Челюскинской, где я был незадолго до этого. Семинар собрал профессионалов-искусствоведов со всего РСФСР, мы выслушивали доклады высокоумных профессоров и обсуждали их в прениях. Я по молодости позволил себе не согласиться с одним московским «светилой» советского искусствоведения и раздолбал его доклад.

Гебешники улыбаются мудро и всемогуще, вопросы насыпали о позициях теоретиков искусства, а я в ответ одну линию гну: -

- «Согласен отвечать на вопросы, но только официально, по «Протоколу». Только по «Протоколу»! Я у вас свидетель или подозреваемый? Если свидетель, то один протокол. Кто обвиняемый? В чем его обвиняют? Если подозреваемый я, то предъявите сначала обвинение, я ознакомлюсь с ним, а потом уж решу: буду отвечать или нет».

Часа полтора вокруг формалистики топтались.

Они: - «Да у нас беседа, а не допрос!»

Я: - «Вы официальные органы?»

Они: - «Конечно!»

Я: - «А я не знаю такой юридической формы общения, как «беседа», между официальными органами государственной безопасности и гражданами! Или допрос обвиняемого или опрос свидетеля».

Они тоже не прыщавые мальчики, поднаторели в прениях, упорные, как тараканы: - «Это всего лишь дружеская беседа, чаепитие!»

Я: - «С правоохранительными органами не пью. Даже чай. И не дружу. Нет причин. Протокол – вопрос – ответ или, там, прочерк. И подписи на каждом листе».

Утомились обе стороны.

«Ни Богу свечка, ни черту – кочерга!»

Наконец гэбэшники выдали мне, что доклад московского «светилы» на семинаре на Челюхе им самим казался подозрительным.

Идея того «светилы» была проста, как бабушкин веник: мол, все искусствоведы РСФСР должны объединиться под его мудрым руководством Великого Теоретика и вести тупую массу необразованных  художников-творцов к новому и светлому академизму-реализму. Искусством, мол, обязательно надо руководить. Искусство, мол, надо лепить, направлять и формировать! А он, «светила московский», -  как раз для руководства создан!

Я же считал (и до сих пор считаю), что искусство – свободный жизненный процесс и в руководителях не нуждается.  Гэбэшников же насторожило, что именно под его, (светилы), руководством, пойдет процесс формирования и лепки. Руководить процессами они и сами готовы, не впервой, (См. «московские процессы»  30-х гг.), только, вот, руководство московского «светилы» им в души не светило.

В итоге я сказал, что стучать на «светилу» сами москвичи возьмутся с большим пылом, а от моих контр доводов по его докладу для КГБ проку мало.

С тем и разошлись.

Вывод прост: даже меня, заведомого антисоветчики и диссидента, КГБ хотело испачкать стукачеством. Не вышло. Но за других я не отвечаю…

За годы занятия творчеством я всяких стукачей навидался: и стеснительных, и наглых, и гордых своим стукачеством, и горбатых оттого, что на знакомых и коллег стучали. Кто-то плакался мне в жилетку, мол, подловили и заставили стучать. Кто-то мне мстил за то, что сам же на меня стучал, а кое-кто сожалел о минувших временах, когда «стукнешь в КГБ, какой у Салтупа в мастерской анекдот услышал, а тебе сразу же четвертной выписывают!»  Из одного карельского «Союза писателей» меня выгнали, когда туда приняли заведомого стукача-сексота. Точнее, -  мне самому пришлось уйти, - с такой личностью в одном лесу по соседству процессом дефекации заниматься позорно, а не только в одном профессиональном союзе состоять!

Большинство сексотов рассчитывало, что с помощью доносов они быстрей продвинуться по служебной лестнице, скорей нацепят звания «ЗАСРАКов» («Заслуженных Работников Культуры»), и талант их ярче расцветет под мудрым оком КГБ.  Таких стукачей было больше всех. Они, на мой взгляд, самый ублюдочный вид стукачей, - недостаток таланта, ума, совести они восполняли подлостью.

Стукачество поощрялось и возвышалось во всех видах советского искусства, литературы, театра и кино. С детства воспитывали Павликов Морозовых.

Без обобщений обойтись невозможно.

Если, например, вывести квинтэссенцию главного героя американского кино, то им окажется суровый красавец-полицейский с атлетической фигурой, быстрыми кулаками и крепкими семейными устоями, но временно разведенный к удовольствию кинозрительниц.

Квинтэссенция советского «кино героя» даст нам интеллигента-оперативника во враждебном окружении бандитской шайки, где он должен прикинуться своим, бандитом. Иногда он не «свой» среди бандитов, а разведчик во вражеском тылу. «Подвиг разведчика», «Свой среди чужих…», «Место встречи изменить нельзя», «Семнадцать мгновений весны», «Неуловимые мстители», «Адъютант его превосходительства», «По тонкому льду»…

Главная интрига советского детективного кино, - «умный и осторожный герой в окружении злых и тупых врагов», - воспитывала в зрителях двоедушие и  стукачество на подкорковом уровне.

Вот почему единственный советский фильм, построенный не по совковой схеме, а по схеме американского вестерна, – «Белое солнце пустыни», - так любим и востребован до сих пор. Двоедушие не было свойственно русскому народу. «Иду на вы!», - идет от князя Игоря.

Красноармеец Сухов не прикидывался душманом, не переодевался бандитом и не прятал небритый подбородок под паранджу, а сам по себе стоил взвода солдат. Вот и стал Сухов самым «несовковым» героем советского кино. 

 

Почти век россияне под тоталитарным игом.

Период Российской истории с 1917 по 1993 год историки последующих поколений наверняка обозначат  «Рефеодализацией ХХ века» или «Периодом партийно-бюрократического феодализма».

Сейчас российское общество развивается эволюционными темпами.

Множество институтов предшествующего этапа – «Партийно-бюрократического феодализма», - сохранилось и закостенело. Коррупция, бюрократизм, стукачество, отсутствие свободы слова и демократических выборов без административного ресурса, - все тянется из недавнего прошлого.

Но я реалист и эволюционер. И потому сознаю, что в России революционный путь очищения и покаяния может привести к новым репрессиям. К новому витку рефеодализации.

На мой взгляд, самая непоследовательная и медленная эволюция все же человечней самой быстрой и самой малокровной революции.

Много лет назад я видел сцену: катит впереди нашего автобуса грузовик, борта надстроены ограждением из горбыля, а внутри пассажиры, - десяток годовалых телят. Им несколько непривычно и неудобно, они мычат не то что бы пугливо, - нет. Они мычат от мелкого жизненного неудобства, земля под ногами трясется, урчит мотор, нет сена и пойла, хотя по времени сейчас должно быть пойло и сено, и добрые руки телятниц, - но это не страшно, просто раньше с ними такого не было.

Утром их вывели из родного телятника, загнали на какой-то грузовик и куда-то повезли. И хотя их везут на мясокомбинат, это их не пугает. Ведь они – не мясо. Они точно знают, что их зовут не «мясо», а «телята». У них есть мамы-коровы и тети-телятницы. Они всегда были, есть и всегда будут. Как пойло и сено. Просто сегодня что-то все задерживается. А «мясокомбинат», - это просто слово такое, новое неприятное слово, которое они утром услыхали от бригадира животноводческой бригады.

Один бычок из молодых да ранних, с просыпающимися инстинктами отцовства, пытается закинуть копыта на соседку,  глазастую телочку с упругими боками. У него не получается, в кузове тесно, трясет, его копыта не могут на подруге удержаться, но своих попыток он не оставляет… Телочка что-то жует и мечтательно выглядывает из-за ограждения на мир. Ни грусти, ни страха, ни любопытства в её красивом «волооком» взоре нет. Она молода и прекрасна, и продвинутые сверстники начинают оказывать ей внимание. Перед въездом в город грузовик сворачивает на мясокомбинат, и телка ласково моргает мне большими выгнутыми ресницами…

Быдло.

«Быдло».

Сейчас это слово звучит грубо, с отрицательным и пренебрежительным смыслом-хребтом внутри. Во времена В.И. Даля, «БЫДЛО», - это просто «домашняя живность», - коровы, козы, овцы, - рогатый скот, опекаемый свыше мудрыми силами, бессловесное стадо, не интересующеюся вопросами собственной жизни, воспринимающие мир однолинейно: пожрать, поспать, испражниться и совокупиться. Все просто и неизменяемо для них в этом мире.

Много лет это случайная сцена преследовала меня. Я никак не мог дать себе отчета, - почему же я время от времени вспоминаю тот прекрасный взгляд телки из грузовика, и нескладные попытки её сверстника дать начало новой жизни? Почему же этот предпоследний эпизод чужой короткой жизни до сих пор не уходит из моей памяти?

Попытаюсь дать один из вариантов ответа. (Литература не дает «Формулы Мира», она лишь ищет её вместе с читателем…)

Современные глянцевые («гламурные») доходные и прибыльные журналы изначально жестко опекают круг красивого, сытного и удобного бытия для двуногого быдла. Как причесаться, во что одеться, на чем поспать и где без запоров лучше испражняться; на чем кататься, чем заправляться и где застраховаться; что съесть, что выпить, с кем принято совокупляться и как предохраняться; где можно отдохнуть от выпивок, совокуплений и сна; и каким образом этими великими деяниями занимаются великие мира сего и звезды эстрадны …

И всё.

Вопросов не задавать.

Из круга не выходить.

Любите и цените свой загон.

А то - …!

Мир плоский, многоцветный и блестящий, - на бумаге «мелованной  № 12».

Мир лишь слегка неспокойный, - ведь кузов-то трясет по дороге на мясокомбинат.

Великая русская журнальная литература в Х1Х веке дала один из вариантов ответа в формуле: - «Деды пьянствовали, а у внучков от похмелья головы трещат…»

Как оказалось в 17-м, у внучков трещали головы не только изнутри, но и снаружи.

Ответ подзабылся за минувший ХХ век. Он показался несколько простоватым: - «Как у деда-комиссара вырос внучек-олигарх!»

В этом мире все уравновешенно, и отнимая у нищей пенсионерки кусочек сладенького к воскресному дню,  нынешний чиновный хапала невольно добавляет дозу наркоты своему спиданутому внучку через три десятка лет в будущем… Дозы, от которой внучок загнется в черной слизи, и ветвь жизни деда-демагога исчезнет, отсохнет как ненужная, ошибочная ветвь эволюции, не выдержавшая исторической конкуренции.

Эволюция.

Корявая, кривобокая, с вывернутыми пятками, но все же, - эволюция.

Толерантность.

Начальственная, плоскодонная, на ощупь почти что эфемерная, но хотя бы объявленная во всеуслышании, - толерантность.

Уже нет установки на «единственно-правильное» мнение… И то Слава Богу!