Мистический музыкант Никколо Паганини пользовался славой героя-любовника. Сплетни о его потустороннем таланте только усиливали интерес любопытных дам. Многие современники отзывались о внешности Паганини - «на чёрта похож», но поклонниц это не смущало.


Среди знатных дам, подаривших Паганини свое благоволение, были сестры Наполеона Бонапарта. К женскому вниманию Паганини привык с юности. После концерта знатные дамы предлагали молодому музыканту продолжить вечер у них. Говорили, что магия музыки влечет женщин к Паганини, будто он сам демон-искуситель. 
Среди любовных приключений Паганини есть жутковатая легенда. 

Однажды Паганини приглянулась прекрасная томная незнакомка в трауре, но она даже не смотрела в сторону музыканта. Тогда один ловкий приятель пообещал, что сможет устроить Паганини свидание с этой дамой. В назначенный ночной час сводник провел Паганини в дом, в котором жила таинственная особа. Музыкант вошел в комнату, где должно было состояться свидание. Дама сидела у окна и смотрела на луну. Услышав шаги, она обернулась и, увидев гостя, закричала от ужаса…
Как потом выяснилось. Дама очень тяжело переживала смерть возлюбленного. В полнолуние она смотрела на небо и просила, чтобы его призрак вернулся к ней. Ловкий приятель пообещал даме, что в эту ночь к ней явится дух усопшего любовника. Подговорив служанку, он проводил Паганини в комнату дамы, которая должна была принять музыканта за гостя с того света… Увы, дама оказалась не готова к свиданию с мертвецом и сильно испугалась. 
Самыми известными музами Паганини в разные периоды его жизни были сестры Наполеона Бонапарта – Элиза и Полина. Сестер объединяла неприязнь к Жозефине и любовь к Паганини. 
Первой внимание на музыканта обратила принцесса Элиза, которую современники называли «белая роза». «Княгиню Элизу из всей французской императорской семьи я знал меньше всех, к моему большому сожалению, потому что нашел в ней больше остроумия и культуры, чем ожидал. Ее манеры, ее поступки оказались под стать императору, и я крайне удивился бы, если бы узнал, что у нее не такой же характер, как у него» - писал современник.

Элиза Бонапарт
Музыка Паганини действовала на Элизу так, что она теряла сознание. Он получил титул «придворный виртуоз» в ее княжестве Лукка, где Элиза правила по благоволению брата-императора. 
По одной из легенд, Элиза предложила Паганини сыграть на одной струне, после того как он исполнил свое произведение "Любовная сцена" на двух струнах. «Одна должна выразить сердечные чувства девушки, другая – голос ее пылкого возлюбленного» - блестящая идея игры. 
«Вы сделали невозможное на двух струнах. А одной струны, случайно, не хватит вашему таланту?»- спросила Элиза. Маэстро не разочаровал свою даму.
Постепенно чувства влюбленных охладели, и музыкант покинул дворец Белой розы. Их роман продлился три года.
Спустя многолетние странствия музыкант был представлен Полине Бонапарт, которую современники называли «красная роза». Она была натурой страстной и даже не стеснялась в выражениях, когда ссорилась со своим братом-императором. 

Полина Бонапарт 
Однажды Полина потребовала от Наполеона, чтобы он назначил ее мужа – генерала Леклерка правителем одного из завоеванных государств. Наполеон честно заметил, что ее муж – дурак. Полина иронично заявила в ответ – «Никто лучше меня не знает этого, но какое это имеет значение, когда речь идет об управлении страной». Сестрица грозилась задушить братца собственными руками, если не получит от него достойной милости. 
«Мадам Леклерк, несомненно, самое прекрасное создание, какое я когда-либо видела. Ни ревность, ни зависть, которые обычно так легко отыскивают дефект в том, чем все восхищаются, не могли найти даже самого незначительного изъяна в ее очаровательном лице, в ее поистине идеальной, бесподобной фигуре и бесконечно обольстительной грации. Критиковать ее облик совершенно невозможно, остается либо молчать, либо присоединять свои восторги к тем, которые эта несравненная красота вызывала повсюду». 
«Эта Паолина так сияет красотой, что мы восхищаемся ею, как восхищаются прекрасной статуей Венеры или Галатеи…»
"Она родилась для того, чтобы восхищать мужчин, чтобы завлекать их и соблазнять, владеть ими и будоражить их кровь" - писали восторженные современники.
Снова страсть была недолгой. Дама нашла себе нового фаворита, а музыкант быстро утешился в объятьях другой красавицы. 

В дневнике Паганини есть забавная история в стиле "мемуаров Казановы", музыкант рассказывает, как ходил на свидания к одной даме, притворившись доктором. Привожу текст дословно. Это достойно комеди франсез. «Тогда в Милане у меня было отвратительное настроение и не самое лучшее самочувствие. Никакие развлечения не интересовали меня. В сердце было пусто, и от этой пустоты происходила моя тоска. И вдруг я встретил одного приятеля, который сказал мне, что в Милан приехала моя давняя генуэзская знакомая красавица Розина.
Услышав эту новость, я взволновался, кровь вскипела во мне, нервы натянулись, и от состояния полной апатии я мгновенно перешел в крайнее возбуждение.
– Где она живет?
– Не знаю, но думаю, вечером смогу сказать. Встретимся в „Кафе де Серви“.
И мы расстались. Время тянулось безумно медленно, стрелки часов словно остановились. Я бродил по городу, заходил в кафе, гулял по парку. После обеда попытался было уснуть, но образ Розины не давал мне покоя, и я не мог сомкнуть глаз. Я знал ее и любил уже давно, и теперь, когда мне так нужна была любовь, эта очаровательная красавица является в Милан и обещает мне утешение, которого я так давно лишен. Как же я мог уснуть, когда меня ожидало такое счастье?!
Вечером я отправился в „Кафе де Серви“, но приятеля моего там еще не было. Тоскуя и сгорая от нетерпения, я принялся играть в бильярд и пить кофе чашку за чашкой, посматривая на часы, поглядывая на каждого входящего.
Наконец появился мой приятель. Я бросил недоигранную партию и кинулся к нему навстречу.
– Ну, так где она живет?
– Здесь недалеко, на улице Пассарелла.
– В каком доме?
– Ах, вот этого не знаю.
– На каком этаже?
– На третьем.
– Прощай!

И я помчался. Я бегал из дома в дом, искал и искал, но так и не мог отыскать свою Розину и уже начал сомневаться, что найду.
Время шло, я обегал уже все дома и наконец оказался перед зданием, в которое, как мне показалось, еще не заходил. Надежда снова вспыхнула во мне и придала храбрости. Я поспешил подняться на третий этаж, постучал в дверь, но никто не ответил. Я толкнул дверь и оказался в прихожей.
– Можно? – спросил я несколько раз, и опять никто не ответил.
Я прошел дальше – в комнате никого. Открыл еще какую-то дверь и попал в другую, полутемную комнату. Хотел было уже вернуться, как вдруг услышал чей-то слабый голос. Будь это мужской голос, я бы не стал задерживаться, но голос был женский и к тому же молодой. Тут я обнаружил, что в постели за ширмой лежит красивая женщина.
– Вы врач? – спросила она меня.
Я кивнул, набрался смелости, подошел к ней и принялся задавать обычные в таких случаях вопросы и щупать пульс. Словом, сделал все возможное, чтобы хорошо сыграть взятую на себя роль.
Я держал ее красивую руку и, сам того не замечая, сжимал ее все крепче, так что женщина с удивлением посмотрела на меня, а потом вдруг, отняв руку, воскликнула:
– Я не знала, что синьор Паганини не только скрипач, но и врач!
Поняв, что она узнала меня, и не желая открывать истинную причину своего поведения, я признался, что прекрасно понимаю, насколько глупо такое „переодевание“ во врача, возможно, оно даже заслуживает наказания, но дело в том, что я встречал ее несколько раз и красота ее поразила меня, я полюбил ее, и только истинное чувство толкнуло меня на эту авантюру…
Я готов был сказать еще очень многое, как вдруг услышал, что кто-то входит в комнату. Прелестная женщина быстро отпустила мою руку, а я отступил назад. Вошел пожилой синьор, остановился, внимательно посмотрел на меня и спросил у больной:
– Это врач?

Получив утвердительный ответ, этот добрый человек предложил мне стул, сел сам и начал расспрашивать, что я думаю о больной и ее болезни. Можете себе представить, как я растерялся! Я же ничего не понимаю в медицине. Если не считать того опыта, какой приобрел уже позднее, да и то вопреки своей воле! И тут вдруг меня втягивает в разговор человек, который знает, как я понял, множество рецептов, разные латинские и греческие термины и рассуждает, как врач!Естественно, я не перебивал его и только кивал головой в знак согласия. Но в конце концов надо же было хоть чтото сказать. Тем более что этот инквизитор достал рецептурный листок и нацепил очки, чтобы посмотреть, что же я пропишу. И тут, пытаясь выпутаться из этого неловкого положения, я заявил:
– Думаю, лучший врач – сама природа… Предоставим все ей. А вот завтра, если улучшения не будет, обратимся за помощью к нашему искусству!
Услышав это, старик так обрадовался, что чуть не бросился мне на шею.
– Ну, конечно! – воскликнул он. – Это наилучший способ! Не люблю, когда сразу же выписывают рецепт. Я считаю, врач должен сначала не только основательно изучить болезнь, но и понять характер и темперамент больного!
Он еще некоторое время продолжал в том же духе, а я чувствовал себя как в аду, так как боялся, что меня узнает еще кто-нибудь или, что еще хуже, появится настоящий врач. Чтобы довести мои мучения до предела, старик завел долгий и нудный разговор о своих собственных болезнях.
Выйти из этого затруднительного положения мне помогли часы, пробившие семь. Я вскочил. Неутомимый старик хотел было довершить описание всех своих недугов – рассказать о том, как его лечили, и узнать мое мнение на этот счет, но я, взяв шляпу, объяснил, что меня ждет тяжелобольная, и обещал прийти на следующий день. Он предложил встретиться в четыре часа, потому что раньше занят, а ему хотелось бы снова повидать меня. Я охотно согласился на все – готов был пообещать ему все сокровища Великого Могола, лишь бы вырваться наконец.
Я еще раз быстро пощупал пульс больной, отер пот со лба и бросился вон из комнаты. В прихожей столкнулся со служанкой.
– Вы доктор? – спросила она.
– Разумеется.
– Значит, вы получили записку, которую я оставила для вас в аптеке?
– Конечно.

Служанка открыла дверь, и я помчался вниз по лестнице, чтобы поскорее оказаться на улице, на свободе и сбросить с себя докторскую важность. Конечно, это была не Розина, но женщина эта показалась мне ничуть не хуже и даже, пожалуй, привлекательнее! И тут я снова встретил друга, который сообщил о приезде Розины.
– Ну как, видел ее? – поинтересовался он.
– Нет, не видел, но нашел другую. Послушай, какую необыкновенную историю я тебе расскажу!
– Мне некогда, нужно навестить одну больную!
– А где она живет?
Он указал на дом. Я остановил его:
– Но там уже был доктор!
– Как? Другой доктор?
– Ну да!.. И этот доктор – я!
– Ты?
Мы зашли в ближайшее кафе, и я рассказал ему о случившемся.
– И что же ты теперь думаешь делать? – поинтересовался приятель.
– Навестить ее завтра. Если ей лучше, значит, я имел честь вылечить ее. Если хуже, у меня окажется предлог пригласить тебя, чтобы болезнь не обострилась!

Я проводил его до собора, он пожелал мне удачи, и мы расстались. Настроение у меня снова поднялось, и я отправился гулять по городу и вскоре дошел до театра „Ла Скала“.
На следующий день часов около восьми я пришел навестить мою больную. Она уже встала и, увидев меня, хотела было отнестись ко мне со всей строгостью. Но я сказал ей, что теперь, раз уж случаю было угодно сделать меня ее врачом, я не хочу отказываться от этой почетной миссии, поэтому она должна дать мне руку – мне нужно проверить ее пульс.
Как раз в эту минуту в комнату вошла служанка, и синьора была вынуждена подыграть мне, чтобы отвести подозрение и от себя, и от меня.
С тех пор я регулярно каждый день навещал ее, разумеется, когда не было опасности столкнуться со старым болтуном. Больная становилась все общительнее и призналась, что видела меня в одном доме в Реджо, что она вдова и приехала в Милан с отцом, у которого здесь какой-то судебный процесс. Вскоре к ней вернулось здоровье, вернулась свежесть молодости, и расцвела любовь. Так что это был первый и, наверное, последний раз в моей жизни, когда я был признателен Эскулапу».
Остепениться музыкант не собирался, ему нравилась свободная жизнь.
«Во мне по-прежнему все бунтует против брака. Мне нужны не любовные письма, а уважение. Свобода – это сокровище». «Свобода – вот наивысшее благо для мужчины».
На короткое время музыкант все же оказался привязан к одной молодой даме - певице Антонии Бьянки, которой он помогал в оперной карьере. У них родился сын Акилле. Паганини жил с Антонией в "гражданском браке", как говорят сейчас. В их отношениях кипели итальянские страсти с проклятьями и уходом из дома. Верность они друг другу не хранили, но мучились от ревности. 

Антония Бьянки в зрелые годы
«До сих пор я все время снабжал деньгами ту девушку из Венеции, чтобы она занималась пением; я думал, что она всегда будет верна мне. Но здесь, в Палермо, одна женщина, которую я встретил в Милане, когда находился там, и которая решила, будто я окончательно расстался с вышеупомянутой особой из Венеции, выложила мне все как есть о ее поведении.
Оказывается, она благоволила одному художнику и бывала у него дома. Моя знакомая сама видела ее там и укоряла ее за это, как и хозяйка дома, где жил художник. Их тайные встречи длились очень долго – больше года. Этот художник, некий синьор Карлони, мой друг, до сих пор хранит ее портрет» - писал Паганини в письме другу. 
С Антонией они расстались. Музыкант случайно услышал, как она говорила сыну, что его отец связан с темными силами. Этого Паганини простить не смог. Он покинул Антонию, добившись единоличной опеки над сыном. 

«…Слушая мою музыку, поющие переливы моей скрипки, женщины не могут удержаться от слез» - писал музыкант, сокрушаясь при этом что он уже «не молод, не… красив, даже… уродлив» - писал он другу, понимая, что вскоре его ждет мрачное одиночество. 
Однажды Паганини решил, что ему удалось найти свою даму-спутницу жизни, но снова ошибся:
«Дорогой друг, синьоре Таддеа Пратолонго я всегда говорил, что буду весьма признателен за ту сердечность, с какой она принимала меня в своем загородном доме, и я действительно думаю, что в полной мере отблагодарил ее, послужив ей своим ремеслом, и в той мере, в какой мне позволяли финансы; это все вам известно.
Многие другие женщины тоже претендовали и на мое сердце, и на мои средства, но я лишал их надежды подобным же образом, то есть сразу же начинал ненавидеть. Но синьора Таддеа весьма непохожа на многих других, и вы только попросите ее совсем забыть меня, так как долг и религия повелевают мне жить в идеальной тишине».
Через несколько месяцев Паганини пишет уже о другой подруге - Марине-Мариетте, но страсть опять проходит быстро:
«Прежде всего должен сказать тебе, что отец ни на шаг не отходит от нее и запретил ей пользоваться бумагой и чернилами. И все же с помощью одной служанки она прислала мне вот такое письмо:
Единственная моя радость!
Восторг, какой я испытала, получив ваше дорогое письмо, перо мое описать не в силах. Это верно, я пережила невероятные страдания, какие только способен пережить влюбленный человек, когда узнала о вашем отъезде, но набираюсь терпения и прошу вас сделать все возможное, чтобы поскорее вернуться в Болонью. Это будет самой большой радостью, какую только может доставить мне мой дорогой возлюбленный. Я поняла смысл ваших двух писем, но из-за отсутствия времени не могу написать вам по-другому. Прошу только, мой дорогой, ничего не бояться и верить, что все будет хорошо. Мне придется преодолеть тысячу препятствий, и поэтому прошу вас вернуться как можно скорее, как только сможете. Надеюсь, вы поняли, что я хотела сказать – моя сестра со своим мужем поднимут адский шум, чтобы у нас ничего не получилось. Прощайте. Прощайте, моя жизнь и все мое. Прощайте. Ваша самая любящая возлюбленная Марина Банти.

В ответ я написал о радости, какую испытал, получив ее письма, которые целовал по сто раз потому, что они написаны рукой моей любимой (как находишь такое выражение?). Болонью, где находится предмет моих мечтаний, я увижу после поездки в Неаполь, потому что никакой другой город меня больше не интересует, теперь все мои мысли только там, в счастливейшем для меня городе, и если небу будет угодно, мы с моей прекраснейшей Мариеттой навсегда соединим наши судьбы. Пишу ей в том же стиле о том, как рад узнать, что она усердно занималась все лето пением и прошла уже все уроки Крешентини, а ее отец сердится, что она слишком много занимается».
«Друг мой дражайший, знайте же, что я совершенно переменился. Я пробыл в Болонье шесть дней и так охладел к девушке, что больше не думаю ни о какой женитьбе. Она меня обожает, но я не готов к браку, поэтому прошу вас подсказать, в каких выражениях лучше написать ей письмо, чтобы она тоже охладела, как я...


Страсть к новой возлюбленной снова прошла быстро:
"Синьорина из Болоньи, что вздыхает по мне, поняла из моего последнего письма, что я несколько охладел к ней, и спрашивает, в чем дело. Скажи, что написать ей? Мне не хотелось бы прямо сказать, что больше не думаю о ней, но что-то же я должен написать. Отец по-прежнему держит ее в большой строгости".
Музыкант сокрушался, что обречен на вечное одиночество. 
«Друг мой, я ужасно недоволен этой жизнью. Утешьте меня, вы же так умеете повлиять на душу вашего настоящего друга...
Друг мой, ты и представить себе не можешь, как угнетает меня одиночество и то, что я отказался от женитьбы, потому что мне все же очень хотелось бы жениться на какой-нибудь красивой девушке, не думая ни о какой выгоде, ни о деньгах. А сейчас я оказался словно в пустоте, очень страдаю от этого и только прошу у фортуны помочь мне найти человека, близкого по духу, с которым можно было бы соединить свою судьбу».
В очередной раз женитьба Паганини не удалась потому что его избранница оказалась еврейкой:
"Вчера вечером я увидел необыкновенной красоты англичанку и мгновенно влюбился. Но когда узнал, что она еврейка, то тяжело вздохнул и едва не расплакался оттого, что союз с нею почти невозможен…".
Паганини в Неаполе пытался жениться на дочери местного адвоката, но получил отказ. Музыкант не вызвал доверия строгого родителя:
«В Неаполе, – делился он, как всегда, с Джерми, – я познакомился с одной очаровательной восемнадцатилетней девушкой, прекрасной, как ангел, воспитанной, как принцесса, с божественным голосом и таким обликом, что в нее всякий влюбится. Поет божественно, и ее фамилия… угадай… Каталани. Это дочь первого адвоката Неаполя – одного из самых удачливых. Девушка охотно вышла бы за меня замуж, но не знаю, согласится ли отец, потому что неаполитанцы не любят отпускать далеко своих дочерей. Посмотрим, я тоже подумаю, прежде чем связывать себя. Свобода – высшее благо для мужчины».
«Хочу поправиться, чтобы съездить в Германию, Берлин, Россию, Пруссию, Францию и Англию; а затем, может быть, женюсь, и у меня тоже будут дети – мальчики и девочки. Неаполитанский адвокат (вот уж поистине дурак!) ответил моим поручителям отказом, так как уверен, что я превращу его дочь в актрису. И наверное, он выдаст ее замуж за одного калабрийца».

Карикатура на Паганини - героя-любовника
Во время гастролей в Лондоне музыкант стал причиной скандала. Его осудили за связь с 18-летней Шарлоттой Уотсон, которая бежала вместе с музыкантом. В прессе писали о демоне-похитителе юных леди. Музыканту тогда было 50 лет. 
Паганини ответил клеветникам из газет:
«Булонь-сюр-ля-мер, 2 июля 1834 года.
Сударь, после обвинения в том, будто я похитил шестнадцатилетнюю девушку, моя оскорбленная честь вынуждает исполнить печальный, но необходимый долг и сообщить о подлинных событиях, имевших место.
Сбросив с инициала У. вуаль, которой вы заботливо прикрыли моего обвинителя, в то время как мое имя называете полностью, я хочу, в свою очередь, показать некоторые его непривлекательные стороны.
Господин Уотсон, сопровождаемый некоей мисс Уэллс, которая не является его женой, и мисс Уотсон, своей дочерью, заключил со мной контракт, по которому мы обязались вместе выступать в концертах. Этот контракт, не принесший господину Уотсону никакого ущерба, поскольку он и без того уже давно стал банкротом, соблюдался мною не только точно, но даже самоотверженно.

Во время поездки в Лондон мне пришлось самому оплачивать все расходы по гостинице, хотя мы договорились делить их пополам. В конечном счете я не стал взыскивать с господина Уотсона 50 фунтов стерлингов, которые он мне был должен. Когда же кредиторы в четвертый раз за последние пять лет посадили его в тюрьму, я выложил из своего кармана 45 фунтов стерлингов, чтобы вызволить его на свободу.
По контракту я сохранял за собой право дать последний концерт-бенефис в свою пользу, но поскольку он, выйдя из тюрьмы, просил меня помочь, я уступил этот бенефис его дочери, чтобы кредиторы не могли конфисковать сбор. Я оставил себе только 50 фунтов, и его дочь передала ему 120 фунтов.
Таково было, сударь, мое отношение к Уотсону, чье прошлое, которое я узнал слишком поздно, убедительно свидетельствует о том, что это оказался за тип. В самом деле, человек, который вот уже пятнадцать лет вынуждает жить в нищете свою законную жену, прогоняет из дома сына – и мать воспринимает его смерть как благо только потому, что она снимает с него позор отца, – самым бесчеловечным образом обращается со своей дочерью и на глазах у нее ведет самый непристойный образ жизни, заслуживает ли этот человек, о ком я рассказываю лишь самую малую толику, чтобы его заявления принимались во внимание и могут ли пользоваться доверием его клеветнические наговоры, которые вы называете „официальным сообщением“?..
Теперь об обвинении в похищении его дочери и уверениях, будто любовная связь с ней – причина, по которой мисс Уотсон решила приехать ко мне в Булонь.
Понимая, что девушка обладает большими музыкальными способностями, о чем ее отец судить не в состоянии, я предложил ей стать моей ученицей и заверил, что за три года занятий она сможет при своем таланте сама зарабатывать себе на жизнь, обрести самостоятельность и помогать несчастной матери.
Мое предложение, которое то отвергалось, то принималось с выражениями большой признательности, осталось в конце концов неосуществленным. Я уехал из Англии и снова предложил Уотсону свою помощь в отношении его дочери. Мисс Уотсон, которой 18, а не 16 лет, уже начала работать в театре, где могла бы иметь успех. Но отец пожертвовал ее будущим ради настоящего, поскольку его больше устраивало, чтобы она жила с ним, где самое недостойное обращение служило компенсацией за выступления в концертах, и самая тяжелая работа по дому ставила ее в положение хуже, чем у самой жалкой служанки, так как ей приходилось повиноваться всем приказам мисс Уэллс, любовницы своего отца.
Устав в конце концов от всех этих неприятностей, от бесконечных скандалов и стремясь избавиться от них, она вспомнила о моем предложении и приехала сама, по собственной воле просить покровительства у того, чьи советы и доброе отношение позволяли ей надеяться на лучшее будущее.
Так что я не похищал мисс Уотсон, как бессовестно посмел обвинить меня ее отец. К тому же, будь у меня такое недоброе намерение, мне ничего не стоило бы осуществить его, пока Уотсон находился в тюрьме, откуда я его благородно высвободил, а дочь оставалась на свободе и одна, потому что мисс Уэллс каждую ночь уходила к нему в тюрьму.
Но у меня хватает смелости признать это – мисс Уотсон не сомневалась, что найдет во мне заступника, которого искала, и помощь, в какой ей отказывал родитель…»

Среди любовных интриг и развлечений музыкант не забывал о родном сыне Аккиле, который относился к отцу с любовью и уважением. 
Из письма Паганини сыну:
«Ливерпуль, 6 мая 1834 года.
Мой дорогой, горячо любимый сын Акилле!
Эти несколько дней, которые я провел вдали от тебя, кажутся мне десятью годами. Только небу известно, как я страдал, расставаясь с тобой! Но, зная, как ты слаб здоровьем, я пожертвовал радостью общения с тобой в этом ужасном путешествии и оставил тебя в Лондоне, к тому же в таком хорошем обществе, как синьора Уотсон и ее сын Гийом. Я получил машинку, которую ты забыл дать мне перед отъездом, когда обнимал меня, спасибо, что прислал мне ее.
Не проходит дня, чтобы я не думал о тебе, не разговаривал с тобой мысленно, не целовал бы тебя. Надеюсь, что в воскресенье смогу обнять тебя и сказать многое такое, что от полноты чувств не могу передать в письме. Надеюсь, ты ведешь себя хорошо и занимаешься.
С нетерпением жду счастливой минуты, когда смогу прижать тебя к своей груди и выразить мою глубочайшую любовь.
Твой папа Паганини».

Акилле был не по годам мудрым ребенком, который заботился от отце, здоровье которого сильно ухудшалось. 
В письме другу Паганини рассказывал, что малолетний сын ухаживал за ним во время болезни:
«Он мое утешение. Когда у меня начинается ужасный кашель, этот славный ребенок просыпается, помогает мне и успокаивает с невыразимым сочувствием».
Так среди вихря любовных приключений и искушения прошла жизнь великого музыканта. Последняя запись в дневнике Паганини, сделанная 18 мая 1840 года: «…дамасские розы… красные розы… темно-красные… дамасские розы…». Как последние воспоминания о милых дамах..