Метаметафора и Имяславие


ПЛАТОН ХХ ВЕКА

«Известия» № 169, 7 мая 1993 г.


Алексей Федорович Лосев открыл современным россиянам мир античной философии.
Его судьба похожа на судьбу академика Лихачева. Дмитрий Сергеевич Лихачев прошел школу сталинского концлагеря, вернулся оттуда несломленным. И как только качалась сразу выведшую древнерусскую литературу из академических кабинетов на обжитое поле нашей культуры.
То же самое произошло уже с первым томом античной эстетики Алексея Федоровича Лосева. Античный мир от Гомера до Платона, от Платона до... Христа вдруг открылся русскому читателю, как свое духовное пространство. «Опыт» ГУЛАГа сказался разве что в двух-трех «фиговых» цитатах из Маркса, как-то неожиданно пришитых к мрамору Аполлона. Во всем остальном античная эстетика Лосева — настоящий храм античной мысли, поднятый из руин.
До Лосева античность в России любили лишь гении да чудаки вроде учителя Козлова из романа «Обрыв». С Лосевым античность вернулась в Россию. Я говорю «вернулась», поскольку вся русская культура не раз и не два вспоминала античный мир, чтобы возродиться к новой жизни.
Вспомним одну из таких забавных встреч с античностью, когда две скульптуры были установлены у стен Кремля, оскорбляя благочестие москвичей своей мраморной наготой. Скульптуры не убрали, но, по приказу царя, одели в кафтаны. Интересно, что в XIX веке изучение латыни в гимназиях почему-то рассматривалось нашими революционными демократами как признак реакционности.
После рокового Октября латынь из школ с позором изгнали. Вместе с ней в безвременную ссылку отправили «идеалиста» Платона, которого особенно невзлюбил Ленин, предпочитая незрелому Платону якобы стихийного материалиста Аристотеля. Сия схема красовалась, да и сейчас красуется во многих учебниках по истории философии.
Платон — идеалист, поскольку согласно его учению, каждой реальной вещи предшествует ее идея. Лосев показал, что все это прочитано и понято совершенно не так. Оказывается, знаменитые «эйдосы» Платона — это не идеи, а вполне зримые геометрические структуры. Пирамида — душа огня, сфера — душа воды, куб — душа земли. Для античного, дохристианского мира бестелесной реальности просто не существует, весь мир телесен. Боги античных миров более чем телесны. Есть, например, Стробий – бог навозной кучи. Аполлон был и камнем, и солнцем, и юношей, но всегда зримым и осязаемым.
Читая Лосева еще в 50-х годах, я впервые осознал, какой грандиозный переворот пережило человечество с приходом Христа. В христианстве впервые человеческий разум соприкоснулся с представлением о бесплотном духе. Слово «духовность», ныне нещадно эксплуатируемое прессой, было бы просто непонятно любому античному мыслителю. Вот почему в искусстве Древней Греции и Древнего Рима это прежде всего скульптура.
Протяженность, телесность, осязаемость — три кита античного дохристианского мира.
Эйдосы Платона — это очень близко к душе, но это еще не душа. Числа Пифагора — это
уже почти духовная реальность, но еще не духовная. Там , у где христианина душа, у дохристианского мыслителя — структура.
Потом, перечитывая Платона, блуждая с путеводителем Лосева по лабиринтам языческого
ада, я понял, что Христос был Орфеем античного мира, выведшим человеческую душу – Эвридику — на свет Божий из той самой пещеры Платона, которую великий философ древности уподобил всему нашему миру. О существовании солнца и света обитатели темного подземелья могли узнать лишь по теням на стенах пещеры, когда туда проскальзывал луч.
Подобным образом античный человек знал о духовном мире, соприкасаясь, с ним лишь как с тенью чего-то.
В. Розанов сказал в свое время об ослепительной красоте Христа, перед которой вся античность с ее Венерами и Аполлонами не только померкнет, но даже потонет на время.
Иными глазами после Лосева взглянул я и на Возрождение. Слово «гуманизм» употреблялось в советском лексиконе только со знаком плюс. Ведь теперь человек в центре мира. А на смену условному иконному миру пришла античная телесность. Христос Микеланджело в его фресках Страшного суда похож на мощного культуриста. Хотя это и символ духотой мощи, но как же телесно он выражен.
Для Лосева эстетика и этика эпохи Возрождения — это все же шаг назад после христианства. Знаменитые злодеи этой эпохи, просвещенные правителя, насилующие своих дочерей и совращающие сыновей, книжники типа Ивана Грозного, вспарывающего животы беременных женщин, – это, по Лосеву, отнюдь не случайное явление. Человек, хотя и верящий в Бога, но ставящий себя, свою индивидуальность в центр мироздания,
просто обречен на бездонное нравственное падение. .
Мне кажется, что, говоря о злодеях эпохи Возрождения и Древнего Рима, Лосев стремился
разгадать природу сталинского злодейства. Так яростно, как Сталин, с христианством поборолся даже Нерон. Маниакальный атеизм советских вождей стал намного понятнее после чтения трудов Лосева. Если человек эпохи Возрождения ставит в центр мироздания свою Личность, то человек эпохи коммунизма ставит в центр мироздания просто Себя как такового. Не личность, а «своеволие», как заметил Достоевский. Погибай мир, лишь бы мне чай пить — вот единственный символ веры всех этих вождей класса и расы.
Здесь видна последовательность падения, которая до Лосева была вовсе не так заметна. Ведь официальная схема, до сих пор пропагандируемая в школе всех уровней, обязует нас рассматривать движение от античности до наших дней только как восхождение и прогресс. У Лосева не так. От античности до Христа – это восхождение к вершине
Духа, затем от Христианства до Возрождения и от Возрождения до наших дней, пусть медленное, но сползание вниз, в бездны ада.
Это не «спираль» Маркса и не «лестница» Гегеля. Это «пирамида» Лосева, где на вершине — Христос, в основании — Платон и Гомер, а на скользких склонах множество культур и цивилизаций.
Теперь понятно, какие героические усилия должен делать каждый человек и каждая эпоха на любой ступени своего восхождения к вершине, чтобы не соскользнуть в бездну.
Красота античного мира, по Лосеву, есть красота прозрения. От слепого Гомера, прозревающего Олимп и слышащего богов, до зрячего Платона, заподозрившего за пределами видимого, телесного мира духовную реальность незримого. Сам Лосев в очках с очень толстыми стеклами видел реальность, скрытую за пределами платоновских эйдосов. Это — Дух.
Сегодня Лосеву исполнилось бы 100 лет. Он дожил до девяноста с лишним. Лосев был символистом. Мне кажется, его долголетие — символ вечной жизни здесь, на земле.


Лосев
Апостол мысли
Памяти Алексея Лосева (1893–1988)
2008-09-11 / Константин Александрович Кедров - поэт, философ.


При первой же встрече с Лосевым я понял, что он смотрит на меня сквозь толстые окуляры круглых очков как бы из параллельного мира. Поскольку зрение великого тайновидца было почти утрачено в сталинском Балталаге, все тома своей «Античной эстетики» он диктовал, невольно возрождая традицию древнегреческих философов, которые не писали, а говорили.

Разговорная интонация его трудов поразила меня еще в студенческие годы при чтении первого и тогда единственного тома «Античной эстетики». И вот теперь я сидел и говорил с ним воочию. Воочию для меня, а для него скорее вослепию. Интересно, как видел мир Лосев? В подтверждение слепоты Гомера он замечает, что у автора «Илиады» и «Одиссеи» почти отсутствует цвет. Зато ему очень удается описание мира теней. Не знаю, какие цвета различали отлученные от лучей глазные рецепторы Алексея Федоровича, но одно из самых трогательных мест в легендарной многострадальной «Диалектике мифа» – это описание «неба-небушка»: вам, материалистам, черная дыра, а мне лазурное небо.

Диалектика в устах Лосева – это искусство обретения нового смысла в привычных понятиях. Искусство диалектики сродни воскрешению. Прямо на глазах растоптанный, поверженный в прах идеализм вдруг зацветал и раскрывался пышным цветом на древе материализма и реализма.

Лосев не был идеалистом в привычном смысле этого слова. Еще в 1974 году он поразил меня настойчивым высказыванием: «Я материалист». Дело в том, что идея и мысль для Лосева были не менее материальны, чем массивный письменный стол или плетеное кресло-качалка, на котором он сидел, диктуя свои трактаты. Материальный мир нравился ему своей эфемерностью, а мысль он ценил за ее способность к воплощению в материальность. Лосев называл это реализмом. Он считал, что реализм и есть высшая форма одухотворенности. Правда, реальным он считал не материю, не дух, не мысль, но символ и даже не образ, а Имя. «Бог не есть Имя, но Имя есть Бог». Имяславие Лосева мне было ближе близкого. Он получил эту мудрость от афонского старца и от своего наставника и учителя отца Павла Флоренского.

В самом деле, что может быть теплее и реальнее, чем имя. В поэзии имя присутствует не как надпись на обложке, а как интонация и неповторимый образ. Я сказал об этом Лосеву. «Ты думаешь, – сказал он без вопросительной интонации, и тотчас на вы: – Прочтите что-нибудь главное».

Я прочел: «Ежедневно слышу тебя/ Как-то странно звучат слова/ Закрываю глаза/ И всюду передо мной/ Эти крики рожденные тишиной/ Эти краски рожденные темнотой».

Конечно, я не помню, что я еще читал, но помню, что дальше мы говорили о Вагнере и Ницше, о Гегеле и Гуссерле, об Эйнштейне и Флоренском и о чем-то еще.

После этого прошли в гостиную, и началось знаменитое лосевское чаепитие. Лосев очень любил сладкое, особенно шоколадные конфеты. Я не знал тогда, что он был тайным схимником Алексием, монашествующим в миру. А черную шапочку на голове воспринимал как академическую, а не как символ тайного монашества.

Много лет спустя, читая переписку Алексея Федоровича с великой пианисткой Юдиной, в которую он был духовно влюблен, я обратил внимание на пассаж о конфетах. Приведу как запомнилось, не цитируя: вы отказали мне в своем общении, как барышня в церкви не дает монаху отведать сладких леденцов; вы сыты, а я голоден, как тот монашек на паперти, а вы не даете мне своих леденцов. Тут все – и монашество, и любовь его к сладкому, и влюбленность в музыку Баха, которого исполняла Юдина. И полное непонимание Юдиной, что она переписывается не только с вернувшимся из ссылки религиозным философом, но и с тайным монахом. Она и не должна была это понимать.

Понять Лосева вообще невозможно. Ему запретили быть философом, но разрешили исследовать античность. Но античность для схимника Алексия была воплощенной гомосексуальностью. Он нещадно критикует Платона за телопоклонничество. Платон вовсе не был идеалистом. Его эйдосы всегда материальны. Их идеальность только в симметрии и геометрии. Зато в последних томах «Эстетики» восторженный гимн неоплатонизму и Плотину за обретение чистой духовности, Платону неведомой.

Помню звонок Лосева на Пасху. И о чем, вы думаете, мы говорили, зная прекрасно, что разговоры наши прослушиваются? «Вы не знаете такого поэта Ф.Сияльского?» – «Нет, не знаю, а зачем он вам понадобился?» Не помню, что ответил Алексей Федорович, но подозреваю сегодня, не о себе ли он спрашивал и не печатал ли он когда-то свои стихи под таким псевдонимом.

Лосев человек закрытый на все створки даже для себя самого. Я же слишком распахнут во все пространства. Лосев прошел сквозь меня, как сквозной ветерок сквозь летнюю дачу. Или как призрак отца Гамлета, по некоторым преданиям, прошел сквозь Гамлета, растворяясь в звездном небе. От него исходил какой-то сумрак мысли. А в сумраке часто можно увидеть то, чего не увидишь и не различишь в самый слепящий полдень.

Сегодня я счастлив, что книга воспоминаний об Алексее Федоровиче заканчивается моим палиндромическим памятником последнему религиозному мыслителю, а может быть, и святому ХХ века – «Сойди Эйдос»:

Вес о Лосев

Логика аки гол

И диалектика так и

ткала иди

Или символ лов мысли

Арт с утра Заратустра

Ешь циник Ницше

Вея дребадан над о Бердяев

И икс не роль Флоренский

Ни топ Плотин

Плотин ни толп

Но Фавор им миров Афон

Палиндром – символ полноты времен. Движение строки туда и обратно, из прошлого в будущее и из будущего в прошлое. Своеобразная машина времени, увлекшая меня в будущее и прошлое к Лосеву. В его фамилии сразу три апостольских символа: лов, соль и сев. Ловец душ, соль земли и сеятель слова.



Произведение опубликовано 2008-09-17 01:37:26
В разделах и комьюнити сообщества: статьи

Константин КЕДРОВ, “Новые Известия”
Бах против Оффенбаха
(Алексей Лосев “Я сослан в XX век”. 2 т., Время, 2002)
В 1922 году великий богослов, философ и естествоиспытатель священник Павел Флоренский венчает необычную пару – Алексея Лосева и Валентину Лосеву (Соколову). Брак между ними заключается чисто духовный. Отношения такого рода были модны в начале века у символистов. Блок и Менделеева, Белый и Тургенева. В области эстетики Лосев несомненно был символистом, но не только. У каждого свой путь. Блок и Волошин масоны, Белый увлекался антропософией и был апостолом Рудольфа Штайнера, пока тот не увел от него Асю Тургеневу в свои духовные лабиринты. У Лосева был наставник и подвижник, изгнанный в 1913 году из Афона за мнимую ересь. Он посвятил Лосева в тайны непрерывной умной молитвы, слитой с дыханием, и он же открыл молодому философу великую формулу имяславцев: “Бог не есть Имя, но Имя есть Бог”. Этого учения придерживался и Павел Флоренский. В основе реальности лежит не идея, не символ, а Имя. Пока у вещи и явления нет имени, нельзя говорить о существовании. Вещь без имени – это кантовская вещь в себе. Ее нет, даже если она есть. Имя предшествует всему, кроме самого Бога; но у Бога всегда есть Имя, и это Имя – Бог. Непрерывно, со вдохом и выдохом, творя Молитву Иисусову, имяславцы как бы творили дыханием Имя Божия. Вдох: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий”. Выдох: “Помилуй мя”. И так изо дня в день, из года в год, а в исторической перспективе из века в век.
Для христианского философа Лосева, вышедшего из кружка Николая Бердяева и Сергея Булгакова, Молитвой Иисусовой была непрерывная работа мысли, воплощенная в тысячах статей — о музыке Вагнера, об античной философии и эстетике, о мифе, о языке, о символе, о числе, о Владимире Соловьеве, о Сократе, Аристотеле, Платоне и, конечно же, об Афонских старцах, прежде всего о Григории Паламе, вызывавшем Молитвой Иисусовой теплоту в сердце и свечение во всем теле.
Причем здесь литература? А притом, что среди многих и многих духовных подвигов Лосева был еще и этот. Создание новой, истинно духовной, но при этом абсолютно художественной прозы. В 29-м он вместе с женой постригается в монахи под именем Андроника. Именно тогда на голове его появляется черная шапочка, как символ скуфьи.
“Иди в мир!” – посылает Зосима молодого послушника Алешу. Монашествующим старцем и юродствующим тайным подвижником в миру стал молодой философ. Именно так — молодой старец. Старчество – это особый путь, на который смотрели искоса. Старцами были и св. Серафим Саровский, много лет не посещавший церковь, и Зосима (Амвросий Оптинский), пленивший своей духовной красотой Достоевского и Толстого.
Через год после тайного пострижения Лосева арестовали и закатали на 17 месяцев в тюрьму за книгу “Диалектика мифа”. Потом приговор – десять лет лагерей. Лосев стал инвалидом на лесоразработках, потерял там зрение чуть не до полной слепоты. Арестовали и жену, тайную монахиню. Титаническими усилиями Лосев все же добился неслыханной льготы. В Белбалтлаге он оказался вместе со своей супругой. Им позволили поселиться в одном доме, на Медвежьей Горе. Этот деревянный дом стоит и поныне. В середине 30-х Лосевы вырвались из лагеря. Им даже разрешили вернуться в Москву. Вот тут-то и заполыхал великий психический любовный роман тайного монаха Лосева с гениальной пианисткой Юдиной. Для Лосева это был как бы брак между музыкой и философией. Юдина, ничего не знавшая о тайном монашестве Лосева, понимала их отношения по-своему. В результате на свет появился один из самых лучших русских романов “Женщина-философ”. Разумеется, фамилия героини не Юдина, а Радина, а своему прототипу Лосев дал фамилию Вершинин.
Потрясенный исполнением Баха Вершинин добивается приглашения в дом великой исполнительницы. И что же он видит? Грязный паркет, какие-то три господина. У одного кличка Бетховенчик, у другого Бахианчик, у третьего Пупочка. На вопрос, почему она исполняет Баха, Радина отвечает, что он нравится Пупочке, а сама она предпочла бы Оффенбаха.
Потрясенный Вершинин узнает, что все три господина любовники Радиной, а двое просто живут у нее в доме, как мужья. В обществе их именуют: кобель № 1, кобель №2 и кобель №3. На квартире у Радиной разыгрывается сцена, напоминающая главу из “Братьев Карамазовых”, когда послушник Алеша приходит к Грушеньке. Радина предлагает поговорить о браке. Вершинин отвечает, что брак – это святое, а замужних женщин он-де не любит, предпочитая оным либо монахинь, либо проституток...
Естественно, что после чтения первых глав романа Лосев получил от Юдиной письмо, где она сообщает о разрыве любых отношений с ним и его супругой. Не то юродствуя, не то и на самом деле не понимая происходящего, Лосев пытается в двух ответных письмах объяснить, что речь в его романе не о порнографии, а о сложных соотношениях музыки и любви, пошлости и поэзии, философии и музыки. Все тщетно. Юдина непреклонна. В финале романа Радина в комиссарской кожанке с револьвером и с архиерейским посохом в руке закапывает Вершинина в землю живьем. Это всего лишь страшный сон. До этого в романе ее застрелил один из восторженных почитателей.
Разумеется, сюжетные всплески не могут передать глубину и тонкость “Женщины-философа”. Вещь эта впервые публикуется полностью в двухтомнике, где много и другого, весьма интересного. Например, беседы Лосева с Бибихиным, где философ-монах в миру и в браке объясняет свою веру.
Свою первую супругу монах Андроник пережил на 35 лет. Лосева скончалась в 1954 году. Молодая аспирантка Аза Алибековна Тахо-Годи стала второй супругой философа. Она и подарила мне двухтомник Алексея Федоровича. Боже! С каким волнением входил я в знакомую квартиру с медной дощечкой “Профессор А.Ф. Лосев”. Мы сидели, как и в середине 70-х, сначала за столом в окружении книг и античных бюстов, потом в кухне, где пили чай, и меня не покидало ощущение, что Алексей Федорович по-прежнему тут. Я еще не знал, что мне предстояло взахлеб прочитать двухтомник в течение суток. Идя по темному Арбату, где почти треть территории заняла чудовищная стройка какого-то бегемотообразного банка, придавившего весь Арбат и знаменитую “Прагу”, я просто физически ощущал, до какой степени Лосев здесь, а отнюдь не в потустороннем мире. Его еще предстоит открывать и открывать. Но полностью он не откроется никогда. Имя не есть Лосев, но Лосев есть Имя!

Константин Кедров
Сократ ХХ века
(А.Ф.Лосев, “Эллинистически-римская эстетика”, М., “Мысль”, 2002)
Лосев был в высшей степи загадочной личностью. Бесчисленное количество ныне изданных томов эту загадку нисколько не проясняют, а, наоборот, даже в чем-то и затемняют. Над каждым высказыванием этого мыслителя витает тень маскировки. Само занятие античностью было для него маскировкой, поскольку философией и уж тем более богословием ему заниматься не разрешили. Впрочем, и это высказывание Лосева следует воспринимать “диалектически”. Он очень любил это слово, издеваясь с помощью самого термина над марксизмом, материализмом и атеизмом. По свидетельству близких, Лосев на самом деле был глубоко верующим православным схимником в миру. Он исповедовал имяславие, мистическое учение афонских монахов. Суть этого учения выражена в высказывании: “Бог не есть Имя, но Имя есть Бог”. Неподготовленный человек только пожмет плечами, решив, что это что-то сверхсхоластическое, средневековое. И чисто формально он будет прав. Да, средневековое. Да, схоластическое. В равной мере противостоящее античности и всем векам, начиная с 15-го и заканчивая 20-м.
Супруга, ученица, сподвижница и единомышленница Аза Алибековна Тахо-Годи скрупулезно извлекает все его рукописи из картонных коробок и печатает, печатает. Одна из таких обнаруженных рукописей начинается словами: “Если бы я был марксист, но я не марксист…” В этом весь стиль Лосева, иронический, саркастический, самоироничный. Иногда он настолько упрощает мысли Сенеки или Марка Аврелия, что былые кумиры кажутся какими-то дурачками. Античность Лосева очень похожа на кукольный театр. Он смотрит на нее с высоты кукловода, которому видны все пружинки и ниточки, приводящие в движение весь этот нехристианский мир. Я не знаю, может ли быть философия христианской, не превращаясь тотчас же в богословие. Во всяком случае, имяславие Лосева – сущая находка для филологов и поэтов. Уж в поэзии и филологии Имя действительно Бог. Именовать значит уподобиться Адаму, давшему имена всему живому и неживому. Так считали наши акмеисты, вышедшие из недр символизма. А Лосев по своим эстетическим пристрастиям был, конечно же, символистом.
Я так и не мог понять, чем был для Лосева ХХ век и был ли он для него вообще какой-то философской реальностью. Дожив до глубоких лет, Лосев в беседе по телевидению с Виктором Ерофеевым лишь однажды вступил в полемику в Бердяевым: “Бердяев говорил о свободе. Свобода, конечно, но прежде всего судьба. Поэтому я сейчас живу, а завтра подохну, потому что судьба. Он употребил именно это слово – “подохну”. И в этом высказывании Лосева перед нами открывался не схимник, а, прежде всего, философ античности. Кто, как не греки и римляне, понимали, что такое судьба. Многому Лосев научился у Сократа и Платона и в манере изложения, и в образе мысли. Поэтому я не очень-то верю, что античность была для Алексея Федоровича лишь маскировкой. Ведь и само имяславие вышло из недр неоплатонизма, а Лосев был во многом, если не во всем, неоплатоником ХХ века. Это феноменальный случай, когда в самой гуще ХХ века среди нас жил настоящий античный философ. Я не сомневаюсь, что он был бы и в античности, и сейчас достойным собеседником Сократа и Платона.
Только однажды я был у него в гостях, в 1974 году, но за чашкой чая в уютной арбатской келье так и не смог проникнуть за толстые стекла его подчеркнуто старомодных круглых очков. Его академическая шапочка и бронзовая табличка на дверях с надписью “Профессор А.Ф.Лосев” заранее ограждала любого случайного собеседника от возможности откровенного разговора. Да и какая могла быть откровенность у Платона ХХ века, побывавшего на сталинском лесоповале за книгу “Диалектика мифа”. “Вам черная дыра, а мне небо-небушко!” – вот и весь его разговор с материалистами, хотя это не помешало ему в разговоре со мной сказать парадоксальную фразу: “Я материалист”. Это высказывание настолько меня поразило, что я запомнил его на всю жизнь. До чего же могут довести человека в нашей стране, будь он даже живой Сократ и живой Платон в одном лице. Как хорошо, что Лосева сейчас издают.

Вложение: 3839287_Losev.doc