***
/Не станет теплее чужая вода,
/И мост ваш, и ваш опустелый корабль…

/Тот провал не манит уже. Опустел.

Мне так больно, что даже не кружат слова,
И стихи не ложатся, лишь ноют невнятно.
Я, казалось, полжизни бы враз отдала –
Все за то, чтоб вернуть ту неделю обратно.

А теперь отгорело. Пуста колея,
И провал, тот, осенний, заполнен до края
Может, просто землей. Может, память моя,
Вся туда и легла, осыпаясь, сгорая.

Как просила – вернись! Для меня – ты весь свет,
Разреши все еще раз попробовать сладить!
Не могу, не уверен – спокойный ответ.
Как! Вчера еще знал, а сегодня не знаешь?

Да, не знаешь. Ну что же – ведь я не судья.
И обиды тяжелой на сердце не вижу.
Только я не вернусь. И пуста колея.
Знаешь, я уезжаю. И, нет, не увижу –

Ни тебя, ни собаку. Ни реку твою.
Ни моста, ни корабль – тот, былой, опустелый.
Тот, чью дверь я так и не отворю.
Я устала – прости. И прощай – отгорело.

02.07.99.


Старые письма.

Как больно бьют по памяти
Те письма, где прошедшее,
То, где любили бережно,
И думали всерьез.

И слово позабытое
Вибрирует, колышется.
Задумаешься – вспомниться,
Заснешь – заговорит.

То «Кошенька» так вовремя,
То тихая ирония,
И милые подробности –
Наш утренний восторг.

И мне бы сжечь по листику
Твои-мои признания,
Но письма электронные –
Они ведь не горят.

А «удалить» короткое –
Нисколько не избавиться.
И что мне делать, видимо,
Придумаю не я.

Когда город памятью, как туманом...
А.Т.


Память.

Ты опять, провожая меня,
Только памяти признаки ищешь
И в чертах уходящего дня,
И в прохожих замученных лицах.

Этот дом, тот проход, этот столик -
Все здесь дышит. Прошедшим? Живым?
Здесь ты с ней, не со мной. И как больно
Для меня понимать твои сны.

Ну зачем же, скажи, отчего же
Я все знаю, томлюсь и молчу?
Все пройдет. Через год я, быть может,
Город памятью той оплету.

И уже не с тобой - с кем-то третьим
Я пройду по руинам своим.
И он будет, как я - только третьим.
Он, как я, будет знать - я не с ним.

И, терпя эту боль, улыбнется,
Скажет - знаешь, наверно, он глуп.
И тихонько, с улыбкой, коснется
Нежным шелком усов моих губ.

А потом уже он, разошедшись,
Наконец расквитавшись со мной,
Приведет в это место другую -
И она уже станет чужой.

Так и будут кружиться, ложиться
Здесь витки человеческих судеб.
Потому что нельзя измениться
Потому что прощенья – не будет.

Он звонил - мне не больно, не холодно,
Хотя раньше казалось - умру
Лишь от звука знакомого голоса,
Что мерещился мне наяву.

Время движется. Год, вот и два уже.
Как укачивала эту боль?
Но мне кажется - только вчера еще
Чуть дыша, говорила с тобой.

И твое откровенное бешенство,
Дрожь в руках - и твоих и моих.
И моя отрешенная вежливость
Вместе с запахом листьев сырых…

Он звонил - мне не больно, не холодно.
Раньше знала - конечно, умру.
Тот же голос... Давно запорошено.
Все прощу. Только... другу? Врагу?

Я не стану смотреть, как вы будете петь
Этой женщине, тонкой и хмурой.
Вы уйдете опять, и я буду стоять
И смотреть, как сливаются губы.

Я не буду кричать, говорить, убеждать -
Что в том толку, любимый и нежный.
Вы уйдете опять. Я не буду стоять.
Для меня не осталось надежды.

по следам «Путешествия дилетантов»

Он был убогий и упрямый
Он, как дитя, молился Богу,
Глаза, как угольные ямы
Всегда смотрели на дорогу.

Но ничего не происходит,
Пока он ночью на дороге,
Но лишь звезда на землю сходит
И едут медленные дроги.

А он заходится смиреньем,
А он упрямо внемлет Богу.
Но ничего не происходит,
И он выходит на дорогу,
Опять выходит на дорогу.