В странствиях по бескрайним просторам всемирной паутины чего только ни найдешь и кого только ни встретишь ;-) Например, есть на дайрях человек такой .Shamsi., поведавший несколько историй "из жизни студента-япониста".... Так вот, я просто физически не могу не спереть эти шедевры ^_^

 

Байка номер Раз

 

"Я хочу выпить!"

Когда-то, когда трава была забористее, а Медведев еще нов и малознаком, я была тощей, но жизнерадостной няшечкой осьмнадцати лет от роду. И вот в университете вручили мне и еще одному незадачливому гаврику приехавшего учиться политологии в суровую Россию японца - нате, мол, вам на понянчиться. Мы и рады, дураки. 

 

Японец по-русски не говорил чуть более чем совсем, обучаться варварскому наречию ему предстояло в специальном МГУшном концлагере для понаехавших иноземцев. А жить - в Главном здании, тот самом, с башенками. В корпусе, дай Б-г памяти, под литерой К. 

 

Первое испытание состояло в том, чтобы помочь ему туда заселиться. Кто когда-нибудь заселялся в студенческую общагу, понимает, что это такое. Надо сказать, ситуация с ГЗ - главным зданием - еще круче, ибо там очередь на заселение в определенные места почти целиком состоит из ушлых китайцев, которые в прямом смысле ночуют у дверей кабинета, где ставят вожделенные печати, и проходят по десять человек на одно имя в километровом списке, потому что их фиг отличишь и проконтролируешь. Мы, приготовившись к бою, бодро шагали к зданию, болтая и гадая, каким же окажется наш японец.

 

Японец оказался самым что ни на есть правильным - невысокий, крепкий, с торчащими, как у Соника, блестящими волосами и трогательной челкой. Мы жизнерадостно представились, причем я, помнится, случайно прибавила "-сан" к своему имени при представлении и ужасно покраснела, потому что получилось нечто вроде "госпожа Мариванна". Японец сообщил, что его зовут Хиросэ Кэндзи. Язык мы на тот момент знали неважно, и посему, поддавшись смутному ощущению, что имена, скорее всего, состоят из так называемых "кунных" чтений иероглифов, а фамилии - из "онных", сочли, что Хиросэ (что мы мысленно перевели как "широкая спина") - это имя, а Кэндзи - фамилия. Как выяснилось позднее, все было совсем наоборот :-D

 

Итак, начиная осторожно щебетать на сбивчивом кэйго (ну очень вежливая форма японского языка), мы пошли по мраморным холлам ГЗ. Сталинский ампир сменился прозаическим истоптанным линолеумом и потрескавшимися стенами отдела расселения, забитого китайцами. Мы переглянулись и решили сами всех надуть - прикололи к груди бэйджики, валявшиеся в сумках со времен работы в приемной комиссии, с именами и значком-символом МГУ. Сделали ужасно важный и озабоченный вид и, надеясь сойти за Важных Бумажных Работников, пошли через китайскую стену напролом, держа за локотки испуганного японца. Китайцы недовольно переговаривались, но расступались: мы беспрепятственно прошли первый этап. Но предстояло еще получить временную регистрацию. В другом конце огромного здания. В кабинете, который закрывается через 10 минут. 

 

Мы пытались что-то объяснить в конец ошарашенному Хиросэ-сан, но нашего японского катастрофически не хватало. "Вакаранай нэ", - грустно говорил он. Моя твоя, значит, не понимает. 

- Кэндзи! Хаситтэ курэ! (Кэндзи! а ну давай делай ноги!!) - вдруг пронзительно крикнул мой напарник. И это подействовало сокрушительно: бедный Кэндзи, с которым мы до того момента говорили на плохом, но все-таки сверхвежливом языке, услышав такой грубый и фамильярный приказ, решил, что дело серьезное, и послушно бросился галопом по коридору. И мы успели. 

 

Осмотрев комнату и побродив с нашим подопечным по территории университета, мы предложили съездить куда-нибудь чисто покушать. Кэндзи, как почему-то делают многие японцы, потребовал посетить место с китайской кухней. По пути на Профсоюзную, где был спрятан малоизвестный на тот момент китайский псевдоресторанчик Лу-Сюнь, наш японец освоил выражение "броттоминеноги". Это он услышал от моего товарища модное тогда "в рот мне ноги!" и проникся. Отведав вкуснейшей свинины с ананасами, он, стесняясь, попросил пива. Порывался оплатить счет, просил научить его говорить "я хочу выпить" и "я люблю Россию". Говорил, что по сравнению со мной японские девушки - тьфу! - и утверждал, что моему напарнику непременно надо на мне жениться. Поняв, что дело пахнет весельем, мы вывалились на улицу и отправились бродить по окрестностям в поисках приключений и какого-нибудь бара. 

 

А теперь картина маслом. Представьте себе сонный бар в спальном районе, куда вдруг заваливается пьяный и шумный азиат в черной кожаной куртке, падает за первый попавшийся стол, бьет по нему ладонью и объявляет:

- Я! ХОТТТ-ЧУ! УБИЧЬ!!!!

 

Тишина в зале. Занавес. 

 

нам было так смешно, что мы не сразу смогли объяснить Кэндзи, что свежевыученное "я хочу выпить" звучит немножко не так. Он был нетрезв и счастлив, требовал настоящей русской водки и смотрел на нас с восхищением и любовью. 

 

Так в моей жизни наступил период Кэндзи. Кэндзи-дзидай.

 

 

Байка номер Два

 

"Большая Якиманка"

Кэндзи приживался. 

 

Он привык есть хорэб (хлеб), странный русский суп, много мяса и тяжелые сладости. Он научился говорить "идзбуиниче" (извините) и "С-пассиибо, харращо" - причем никто не помнит, как и когда он сконструировал эту фразу, но употребляют ее знавшие Кэндзи люди до сих пор. Он, как обнаружилось, был большой охотник выпить. Он перестал бояться с нами разговаривать, иногда переходя с японского на смешной английский, опасаясь, что мы не всегда его понимаем (и правильно опасался). Надо заметить, японский английский - это, как правило, исключительный язык с чудовищным произношением, удивительным лексическим запасом и практически нулевой грамматикой. Чтобы его понять, нужно приспособиться. 

 

Но к одной вещи наш милый японец привыкнуть так и не смог. Он забывал о том, что в метро, в очереди, на людной улице следует стараться держать сумку, рюкзак, да хоть авоську впереди себя. И держать крепко. Конечно, у него вытащили кошелек. Судя по тому, как часто он ходил с рюкзаком за спиной, сделать это было нетрудно. Паникующий Кэндзи позвонил мне и моему товарищу по японогувернерству, которого из Тимофея для краткости превратил в Тимо (до сих пор все его так и называют), и мы отправились в качестве почетного эскорта с ним в японское посольство. Блокировать и восстанавливать карты и так далее. 

 

Тревожные хлопоты кончились быстро, и мы отправились гулять по центру. В ЦМО (центр международного образования МГУ) русскому обучали кондово, но методично, и Кэндзи, путая буквы, старался прочитать всякие простые вывески. Вывески не поддавались. Кэндзи радовался широкой светлой улице, минут 5 простоял у игрушечного дома Игумнова, вертел головой во все стороны... и потом узрел ЭТО. 

 

Глаза японца пугающе округлились, губы зашевелились, силясь что-то произнести... и в следующее мгновение он с быстротой захлопнувшейся мышеловки согнулся пополам в приступе хохота, похожего на рыдания. 

- Кэндзи! что? Кэндзи! нани? нандэ вараттэиру? что ты смеешься?! КЭНДЗИ!! 

Но Кэндзи был бесполезен. Мы недоуменно подняли головы, пытаясь понять, что такого смешного он мог увидеть. Не поняли.

- Бори... борьсяя... Якиманка!!! ААААХАХАХАХАХА!

Мы посмотрели на указатель. Да, мы на улице Большая Якиманка. Отличная улица, между прочим. Но что здесь кажется японцу настолько смешным?!

 

Мы трясли Кэндзи, приставали к нему с расспросами, но он молчал, как очень смешливый, но все-таки партизан, вытирая слезящиеся азиатские глаза. В конце концов признался, что причина его молчания в том, что он смеялся над чем-то ужасно неприличным. Надо ли говорить, что мы страшно заинтересовались!

 

Спустя 10 минут уговоров мы узнали, в чем дело. Слово "якиманка", если прочесть по-японски, означает "жареная п**да". Да-да! А теперь представьте себе, что вы приличный ученый японец и идете по красивой улице, где читаете вывеску: "Большая жареная..."

Ну вы поняли. 

Мы рыдали от смеха, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, уже втроем.

 

Байка промежуточная, без номера

 

"Какая жалость - японская сказка"

Японцы - существа до абсурда противоречивые. Вы можете увидеть, как один и тот же господин флегматично говорит "а, дайдзёбу ё!" (а, все нормально!), чуть не отрезав себе полпальца и с интересом наблюдая за потоками кровищи и болтающимся на лоскутке кожи куском мяса, и как он плачет над... комиксами по японской истории. Как он кланяется при встрече и любом порыве проявить вежливость (ежеминутном, как правило) и как говорит о том, что от японских традиций ничего не осталось. Как пьет с русским троллем-приятелем водку из чарки, расписанной под хохлому (потому что приятель сказал, что так положено!), во хмелю предлагая всем собравшимся пойти и предаться любви друг с другом, и как краснеет на зависть любой девушке при виде глубокого декольте. Прогрессивность и консервативность, сентиментальность и цинизм, стыдливость и распущенность, глубина и поверхностность, падкость на внешнее и чуткость к внутреннему, эмоциональность и невозмутимость - все это совершенно спокойно сочетается в одном флаконе. 

 

Есть такое выражение - "дзаннэн (нээ)". Означает оно что-то среднее между "какая жаль" и "это печально". Мне оно всегда нравилось своей ирисовой тягучестью, вот этим протяжным "нээ" в конце и затейливыми иероглифами, которыми записывается. Но я бы никогда не подумала, каким локальным мемом оно может стать.

 

Мы слушали японские новости. Шесть напряженно застывших бледных и сонных пионеров японистики, казалось, стараются растопырить уши, чтобы вся информация, переданная певучим женским голосом, достигала мозга без потерь и помех. "Сегодня, 16-го июля, в токийском зоопарке произошло удивительное, радостное и, несомненно, важнейшее событие! У панды по имени Сиро родился малыш!" - и далее захлебывающаяся от счастья дикторша еще минут пять повествует о том, какая у малыша шерстка, как рады были сотрудники зоопарка, сколько весил детеныш и как он похож на маму. 

Потом наконец сообщается следующая новость. Та же дикторша, поскучнев, деловито-меланхолично объявляет: "Сегодня на проспекте таком-то произошла ужасная авария. Столкнулись автобус и шесть легковых автомобилей. Погибло столько-то человек, столько-то ранены, эксперты пытаются опознать нахрен обгоревшие и разбросанные в радиусе двадцати метров конечности и прочие кусочки. Дзаннэн нэ." 

 

Мы недоверчиво переглянулись. Дзаннэн нэ?! Это все?! да иппонский же ж городовой, швейцарский же ж швейцар и марокканский ишак!! Стопицот погибших, кровь, кишки, мясо, обугленные скелеты! "Какая жалость"?!!! 

 

Не успев еще отойти от панды и медленно переваривая этот краткий итог последней новости, мы сначала как-то неуверенно, а потом - с каждой секундой - все более неконтролируемо, глумливо и дебильно ударились в истерический смех со слезами, битием о столы и бессмысленным писком между приступами. Сэнсэй взирала на нас с вежливым недоумением, но мы были безнадежны. Дзаннэн нэ. 

 

С бессмысленностью и беспощадностью японского словотворчества мы столкнулись очень скоро, читая сказки. Надо заметить, у русских сказок есть общая черта с японскими - простоватые и житейски не особенно приспособленные герои, которые в итоге получают все ништячки, удивительная жестокость и лютый троллинг порочных персонажей, особенно алчных. Прочитав одну из сказочек с концом "ВНУТРЕННОСТИ ПО СТЕНАМ, ГЛАЗА ПО УГЛАМ, РАСПОТРОШИЛО-РАЗОРВАЛО-НАХРЕН-УНИЧТОЖИЛО-В-ОБЩЕМ-ВСЕ-УМЕРЛИ, А КТО ВЫЖИЛ, УБИЛ СЕБЯ!!!!!111" :budo: , мы обескураженно замерли над своими распечатками, не осмеливаясь поднять глаза на сэнсэя-японца, чтобы он не узрел наших слооожных выражений на морде лица. И тут в повисшей тишине кто-то еле слышно обронил: "Дзаннэн нэ... японская сказка!..". Над последовавшей сценой новой истерики, как предлагал Марк Твен, по-моему, следует опустить "занавес милосердия". 

 

Еще одна особенность японских сказок - абсолютное отсутствие логической завершенности. Дойдя до категоричного слова "овари", конец то бишь, читатель испытывает натуральную оторопь, выражающуюся в кратком, но емком высказывании: "И ЧО??". Посему я, чтобы не уподобляться японским бумагомарателям, завершу псто пересказом трогательнейшей японской истории в контексте. 

 

Мукаси - в древние, стало быть, времена - жила-была одна уважаемая и зажиточная семья. И была у них дочка - девушка красоты несказанной, цветущая и юная. Не было в деревне парня, который не сватался бы за нее, но честолюбивый и расчетливый отец не хотел отдавать дочь даже за равного. Он ждал богатого жениха, и тот наконец явился - никому не известный молодой человек из соседнего поселения. Он беззаботно пообещал пару телег драгоценностей за красавицу и, разумеется, получил немедленное согласие. Справили превосходную свадьбу, и молодые наконец уединились в своем покое. Всю ночь отец с матерью слышали из-за двери душераздирающие крики: "Ай! Итай, итай!!" - больно, больно! Но, многозначительно переглядываясь и покачивая мудрыми головами, понимали, что дело естественное и вмешиваться ни к чему. Наутро жених проснулся рано, в отличном настроении вышел из дома по делам, оставив молодую жену досыпать. Но она не появилась и к обеду, и встревоженная мать пошла будить девушку. Открыв дверь, она обнаружила за ней щедро политую кровью комнату, какие-то неопознаваемые фрагменты, оторванную голову и пальчик маленькой ручки. А безутешный отец выбежал во двор и увидел, что все драгоценности в телегах превратились в бычьи кости и черепки. Дзан...

 

Наш седеющий японский сэнсэй строго оглядел группу, старающуюся не слишком демонстрировать эмоции.

- Итак, сьто это быро? - задал он вопрос, вертевшийся и у нас на языках. 

- Бакэмоно! Оборотень! - немедленно отозвалась я.

- Вы думаече? - вежливо изумился сэнсэй и продолжил по-японски. - А что же случилось с девушкой? что он с ней сделал?

Поразившись такой наивности, я с еще большей уверенность непререкаемо заявила, щегольнув свежевыученной грамматической конструкцией, обозначающей необратимость и окончательность действия - что-то типа "совсем закончилось", "ужасно устала", "выпил до капли":

- Табэтэсиматта! Сожрал!!

- Хонтоо?! правда?! - еще больше удивился сэнсэй.

Мы осторожно предположили, что едва ли есть другие варианты, и тогда сэнсэй, нарисовав нам на доске живописного японского дьявола и уже не зная, что бы такого еще у нас спросить, изрек:

- Как вы сситаече, почему отецу с мачерию не испугарись, когда усрысяри крики дочери? вы понимаече, почему они подумари, сьто это нормарьно?

 

 

 

Так-то. А ты, о героический читатель, добравшийся до этой строки, понимаесь?

 

 

Иииии - бонус! - тот самый японский дьявол руки Сато-сэнсэя:

 

 

Байка номер Три

 

"Международная мудрость"

Что я люблю, так это узнавать занятнейшие вариации на тему идентичных по смыслу пословиц в разных языках. 

 

Например, наше "поздно пить "Боржоми", когда почки отказали" в японском варианте превратится в "сжимать задницу, когда уже пукнул". 

 

Восхитительно!..

 

А милее всего моему сердцу то, что сие выражение мы узнали на первом курсе университета. Причем на одном из первых же занятий. Предложил нам его Икэдзу-сэнсэй, трогательнейший гость из Японии, которого неведомым ветром занесло в холодную незнакомую Москву - он даже не знал русского языка, так что мотивы этого отчаянного поступка остаются для меня неизвестными. 

Он знал слова "идзбуиниче", "да" и "гуречка". С нами общался, пока мы не начали хоть что-то соображать в языке, жестами или на смешном английском. 

 

Итак, нам раздали листочки с разными скороговорками и предложениями. В них даже была любовно отмечена требуемая интонация (она очень важна в японском) - подъемы и снижение тембра голоса. И вот, осилив загадочное "хэ-о хиттэ сири цубомэ", мы живо заинтересовались, что бы это значило. 

Сэнсэй покраснел и кашлянул в кулачок. Мы заинтересовались еще живее.

 

Так как нужных слов сэнсэй не смог ни произнести вслух, ни, скорее всего, даже найти в своем скудном английском словаре, он призвал на помощь к силу изобразительного искусства. На доске после недолгих колебаний возникло следующее:

 

 

Мы запрыгали на стульях, вытягивая шеи к доске и давясь от хохота. Кто-то потянулся было за мобильником, дабы запечатлеть шедевр, но Икэдзу-сэнсэй с неожиданной резвостью уничтожил свое творение и важно объяснил: "Well, after you... did that, it`s too late to... to squeeze your... your bottom!".

 

И то правда.

 

Байка номер Четыре

 

"Мингалаба"

Мы споили Кэндзи.

 

Эта ужасающая по масштабам своим катастрофа начала стучаться в наше сознание где-то через месяц знакомства. Нет, конечно, мы не вливали в его протестующую японскую глотку русскую водку, не давили и даже иногда напоминали, что можно бы и закусить, и прекратить на сегодня. Но, видимо, показали, что в России алкоголь дешев, доступен и не особенно порицаем в дружеской компании. Мы знали свои меры, но не знали меры Кэндзи.

 

Наш японец стал всем мил и популярен: его знала половина этажа нашего общежития, его знали наши друзья, его знали на факультете... Его звали в гости, с ним пытались обсуждать международные вопросы на взаимонепонимаемом английском (японцы не привыкли к русскому акценту, русские - к японскому), его панибратски обнимали за плечи и говорили, что он крутой мужик. И звали в гости и гулять. Дабы выпить. 

 

А Кэндзи почуял разудалый дух русской свободы. Он стал много курить, быстро выучив фразу "Ма-ри-бо-ро, подзяруста!", устраивать тризны на могиле своей трезвенности в компании таких же, как он, приехавших на стажировку отчаянных японцев, прогуливать занятия, вздыхать по русским девушкам и показывать нам на своем телефоне фотографии японок, весело тыкая в их декольте, делая лицо "пикап-мастер" и изображая рукой в воздухе хватательные движения. Мы хватались за голову и надеялись, что это максимализм и протест первого времени и скоро пройдет. 

 

Однажды вечером мы собрались вчетвером: я, тролль-приятель, сам Кэндзи и предмет его воздыхания - премиленькая хрупкая японистка Катя (имя изменено) курсом старше меня. Остерегаясь возможного предложения пойти по барам, мы решили попытаться предложить ему что-то другое. "Чем займемся сегодня, Кэндзи? может, попробуем что-нибудь новое? Чего тебе хочется?" - опасливо поинтересовалась я. 

- Гакусэй романсу га хосий! - громогласно объявил японец.

Мы обреченно переглянулись: он попросил студенческой романтики. И вот как тут не пить?!

И мы поехали к общежитию, где мы с Катериной и обитали. 

 

В то светлое время чеченская диаспора, владевшая магазинчиками внутри здания, еще не начала борзеть окончательно, не давая проходу студенткам, и охранялась общага весьма условно: желающему остаться в общежитии на ночь всегда можно было влезть в окно, принести гостю тапки и пижаму, чтобы он в них переоделся и сошел за местного, блуждающего между корпусами, дать охраннику 100 рублей и... испробовать особенно романтический способ, который мы и выбрали. 

ДАС - дом аспиранта и стажера - отличается удивительной формой: две "книжки", соединенные переходом: как-то так - >=< . Переход был высотой в три этажа, на его крышу вела небольшая шаткая металлическая лестница с приваренной к ней дверью на замке (во всю ширину ступенек). Чтобы, значит, не лазали почем зря. Но особо упорные все равно забирались, вылезая на внешнюю сторону перил и лихо перемахивая обратно, минуя дверь. На крыше было славно: просторно, есть где спрятаться от ветра, отличный обзор заднего и главного дворика, парочек в кустах, окон общаги и стройных девушек за незадернутыми шторами. Удовольствие для избранных, награда для смелых. Один шебутной химик, засеченный охраной на этой самой крыше, позднее писал в объяснительной записке, отправленной в деканат: "Был пойман в 23:57 на крыше общежития ДАС, где любовался звездами". Записка так понравилась декану, что его даже не пожурили. Собственно, с крыши этого перехода можно было легко попасть внутрь здания, постучавшись в окошко к жителям четвертого этажа. Ушлые журналюги второго корпуса не пускали, а вот обитатели первого, робкие студенты из солнечной Мьянмы, охотно помогали.

Вот мы и решили полюбоваться звездами, позаботившись, конечно, о вине, стаканчиках и каких-то гадких рулетиках на закуску. Романтика так романтика!

После третьего тоста размякший Кэндзи, привалившись к вентиляционной будочке, предложил устроить шоу талантов. Мы похихикали, но желание гостя - закон! Японистка Катенька, резвясь, рассказала похабный стишок, в котором Кэндзи не понял ни слова, но искренне восхитился артистизмом своей звезды и нашим хохотом. Тролль Тимо показал фокус, я спела душещипательную песенку про Волгу и персидскую княжну, вызвав у Кэндзи обильное слезотечение, а сам он неожиданно продемонстрировал приемы каратэ, получив всеобщее уважение: до того момента никто не мог предположить такой прыгучести и угрожающей резкости в тщедушном азиатике. 

На крыше холодало, Кэндзи, конечно, был одет очень легко. Тимо прочитал ему краткую лекцию о полезности подштанников в российском климате ("По-до-ста-канники! да? нет? По-су-танноги! нет? Поцтанники! Поцтанники!" - старательно выговаривал японец). Отсмеявшись, мы решили двинуться в тепло. Бирманцы-мьянманцы были, конечно, гостеприимны, но требовали некоторой дани уважения в виде пива или, по крайней мере, парочки слов на их родном языке. Пива у нас не было, вино мы выдули до капли, и пришлось экстренно проводить общее обучение простенькому слову "мингалаба", то бишь "привет". Деликатно постучав в окошко, мы хором произнесли это краткое заклинание и вскарабкались на подоконник. 

- Мингараба! - благодарно поклонился Кэндзи смуглым, пропахшим специями хозяевам. 

- Мингалаба... - озадаченно отозвались они. 

 

В комнате всем захотелось есть, и Кэндзи вызвался приготовить угощение. Количество продуктов, как и денег, близилось к отрицательной величине, и мы наскребли мелочи на десяток яиц. Защелкала древняя электроплитка, уютно стукнула о ее горячую поверхность видавшая виды сковородка, сытно зашкворчало щедро налитое подсолнечное масло...

ФФФФФУХ!!

Столб пламени взвился к потолку. Дрогнула рука нетрезвого каратэ-мастера: масло каким-то образом оказалось на внешней стороны сковороды и загорелось. Все забегали, паникуя, кто-то кинулся за водой, кто-то завопил "масло водой тушить нельзя!!!", я бросилась искать крышку, а Кэндзи с поразительной скоростью вылетел в коридор, держа пылающую посудину на вытянутых руках. Визг, топот, беготня!

По лестнице спешно скатилась тетя Валя, комендант, громыхая крупными бигуди на блондинистой шевелюре и на ходу поудобнее пристраивая под мышкой взволнованного кота. Сработала пожарная сигнализация. 

Повисла неловкая тишина. 

 

Немую сцену прервал Кэндзи, шатко поклонившись, не выпуская из рук сковородку и стараясь не опалить свою модную челку. 

- Мингараба! - произнес он, элегантно взмахнув своим догорающим орудием. 

Мы с ужасом смотрели на тетю Валю, а она - на нас. 

 

- Это что, бирманец опять? - неуверенно поинтересовалась комендант-сан, с сомнением оглядывая мордашку японца. - Вечно у них катаклизмы какие-то... он что, пьяный, что ли, вдобавок? - подозрительно повела она носом с не до конца отмытой зеленоватой маской для лица.

- Да, да, это бирманец!! - облегченно затараторили мы, радуясь возможности скрыть ночного нелегала. - Приперся на нашу кухню, готовить что-то хотел! Мы ему объясняли, что он ошибся этажом, а он не понимает!! 

- А-а, - устало протянула тетя Валя. - Ну, поставь, сынок, сковородку на кафель, а то обожжешься. Тут гореть нечему, правильно ты ее в коридор вынес... Вы уж, ребятки, заберите у него масло и проводите домой, ладно? а мы с Васькой спать пойдем...

- Мингараба?.. - вопросительно обернулся к нам Кэндзи, требуя перевода. 

- Мингалаба, мингалаба, дорогой! - по-матерински погладила его по голове комендант. - И вам тоже мингалаба, детки...

 

Сковородка, сердито шипя, неохотно гасла. Мы, переглядываясь, зажимали носы и рты, чтобы не разоржаться на все общежитие. Кэндзи умильно улыбался Катюше, ковыряя пропаленную в толстовке дырку. 

Близилось утро.

 

Байка номер Пять

 

"Мукуруто"

Не один черт сломал ногу, руку, хвост и рог, споткнувшись о японскую транскрипцию. Сей дивный народ убежден, что не стоит закрывать разум и чувства свои ничем. И порешил, что посему все слоги в языке его будут открытыми.

Нет-нет, мой хитрый начитанный друг! Если ты думаешь, что в слове "сэнсэй" два закрытых слога и ты меня поймал, то глубоко ошибаешься. В этом слове слога целых четыре: "СЭ-Н-СЭ-И". Ибо "н" - это тоже полноправный честный слог, звучащий как мычание с закрытым ртом. Поэтому в словах "сэнсэй" и "сэмпай" никакой разницы в написании этого "н" нет - просто оно звучит более-менее похоже на М или Н в зависимости от следующей согласной. Но все это лирика! а самая соль в том, что в варварских словах такой удивительной штуки проклятые гайдзины не предусмотрели. И посему адаптировать их - веселье почище просмотра всех выпусков "Дома-2" подряд.

 

Во что превратится фамилия Петров? Как быть с этим стыком "ТР" и В на конце? 

о, никаких проблем. Он станет Пэторофу-сан. 

Что станется с нашей доблестной русской водкой? она назовется "ботока" или "бодока", ибо слога "во" в пресветлом языке не бывает. 

Как зазвучит фамилия Шишкин? русскому человеку лучше не знать. Ибо что-то вроде "Сиськин", а если побуквенно - "сисикин", не всякому придется по нраву. 

 

Английское juice станет "дзю:су", schedule превратится в "сукэ:дзюру", а Прокофьева-Пурокофиэфу и мать родная не признает.

 

Однажды мы должны были знакомить нашего милого Кэндзи с армянской дамой по фамилии Мкртчян. По иронии судьбы, называть ее по имени, по нашему мнению, не стоило - некоторым образом нарушалась субординация-с. 

- Крр... сьто? - беспомощно переспросил наш старательный друг. 

- М-кр-тчян! - как можно четче повторила я. 

- Му - ко... буроттоминеноги! - поморщился Кэндзи, щегольнув уже прочно заученной фразочкой "в рот мне ноги". 

 

Я почесала репу и взялась за карандаш.

 

- Му-ку-ру-то-тян! - изумленно прочел мои каракули японец. - Какой... суторанний!

- Даа, даже для меня странный, - вздохнула я. И повела его под локоток к виновнице торжества. 

 

- Коннитива, сэнсэй! - поклонился Кэндзи.

- Здравствуйте! - сдержанно улыбнулась армянская леди.

 

И они, кивнув мне, неторопливо ушли в закат.

 

На следующий день по телефону мой подопечный спросил, где же я ухитрилась так близко познакомиться с такой строгой немолодой преподавательницей. "Да мы с ней вовсе и не знакомы, с чего ты взял?" - удивилась я. Кэндзи непонимающе посопел в трубку, робко протянул "Дэмооо... Но... Как?!" - и замолк, думая, наверное, что-то про этих странных непостижимых русских. Я пожала плечами и предложила вечерком поймать его в университете. 

 

Мы как раз выходили из здания, когда зоркий глаз Кэндзи обнаружил неподалеку своего нового сэнсэя - она как раз выгуливала собачку. 

- О! Мукуруто-сэнсэй! Мукуруто-сэнсэээй, комбан ва! - радостно воскликнул он и помахал рукой. Сэнсэй не обернулась. Ее такса бросила в нашу сторону извиняющийся взгляд и негромко тявкнула.

 

- Почему сэнсэй не обернулась? - поинтересовался обиженный Кэндзи по-японски. 

- Ты как ее назвал, дурачок?! что это еще за вольности с фамилией? что за "мукуруто"?! - возмутилась я.

Кэндзи захлопал глазами. 

- Но как же! разве я был груб? что я не так сказал?! ты ведь сама ее вчера назвала "Мукуруто-тян"!

 

И тут до меня начало доходить. Я хохотала, давясь падающим снегом, и радостно повизгивала от избытка чувств.

 

- Кэндзи!! Мукурутотян - это вся фамилия! Мкртчян! Она - Мкртчян-сэнсэй!! Боже мой... Мукуруто! Мукуруто-тян! ну ты и дурак! 

 

Я утирала слезы, а моя японская Галатея напряженно хмурилась, осмысливая, как же можно брать и лепить уменьшительный фамильярный суффикс "-тян" к сэнсэйской фамилии, и недовольно сопела в своем комичном капюшоне. 

 

Вот уже четыре года, как стерся из истории, поблек в памяти и унесся в загадочную Японию Кэндзи. Ушла на пенсию достойная Мкртчян-сэнсэй, остались позади университетские коридоры, а мы все используем ставшее нарицательным "мукуруто" в значении "что-то смешно и неправильно расслышанное", говорим легендарное "спассибо, харрасё!" и хихикаем при виде хохломской росписи, вспоминая, как заставили японца пить водку из хохломской чарки.

Verba volant, говорите? Слова улетают?

О да. И полет их непредсказуем. Но иногда они гнездятся так крепко, что переживают даже воспоминания о том, как родились.

И поэтому вот вам и scripta. Чтобы я не забыла.

 

Байка номер Шесть

 

"Сэк-хара"

Нет в общении с иноземцами момента слаще и комичнее, чем столкновения лбами двух культур-мультур и прочих менталитетов в самых неожиданных местах. Сколько самых очевидных, естественных и неоспоримых вещей оказываются истинными открытиями для братьев наших понаехавших!

 

Однажды теплым осенним вечером Кэндзи потащил свою бессменную парочку проводников знакомиться с очередной порцией детей Солнца (хотя, по-моему, истинный их папаша - Марс!). Мы были уже достаточно мудры, чтобы не попискивать от радостного предвкушения, но все же... кому не любопытно узнать, откуда тут берутся японцы и как они друг друга находят?

Мы топали к Главному зданию, сражаясь пакетами с физкультурной формой. К счастью, почти всех японистов по причине редкой задохлистости отправляют в спецгруппу, где можно не особенно напрягаться, но от необходимости два раза в неделю ездить в пыльный зал это нас не освобождало. Я одерживала уверенную победу, и мой дружбанчик, негодуя, шутливо ткнул меня в плечо - дескать, что-то вы изволите, барышня, засранствовать! 

 

Глаза Кэндзи мгновенно округлились до неправдоподобных размеров. Даже челка торчала дыбом, приподнятая уползающими на макушку бровями. Вселенные вставали и рушились в его темных зрачках. Станиславский рыдал бы, увидев такую патетику.

Мы на всякий случай тоже вежливо передислоцировали собственные брови повыше, выражая таким образом полную солидарность, международную дружбу, а также готовность поинтересоваться, какого васаби, собственно, происходят столь драматические изменения на луноликой башке. 

 

И страшное громозвучное слово стало нам приговором:

- СЭКХАРА!!!

 

Мы сконфуженно переглянулись. Чего-чего там хара? 

- Живот? равнина? - шепотом предположила я значения второй части нашего диагноза. - Кэндзи, повтори!

 

Кэндзи сурово помолчал, посапывая, и метнул взглядом дюжину-другую гневных молний в сторону моего приятеля. 

- Сэку-хара! - повторил он стальным тоном офицера полиции нравов. 

- Корэ ва нани? - осторожно поинтересовалась я, отвлекая его от Тимо. 

- Сэкусюару харасомэнто! 

 

Когда японская транскрипция заимствованных слов сочетается с японским же произношением, то выходит беда, просто беда. Я хорошенько поморгала и попробовала мысленно еще раз воспроизвести услышанную кашу из звуков.

 

- Sexual harassment! - разом догадались мы и несолидно заржали. Сексуальное, стало быть, домогательство?! 

 

Увидев, что, кажется, я не шокирована столь омерзительно сексистским поползновением шовинистического кулака в сторону своего строгого, прекрасного и независимого плеча, Кэндзи озадаченно нахмурился. 

 

- Ты же обнимаешь меня при встрече! ты подавал мне руку на лестнице! - воскликнула я по-японски. "И заглядывал в твое декольте!" - довольно хрюкнул по-русски мой квазиобидчик. Я подавилась смешком, но продожила. - Это ведь не сэкухара? 

- Ииэ! нэт!! - возмущенно завопил Кэндзи. - Это... потому сьто дорруг! 

- Друг, правильно! Мы и есть друзья! Это нормально! 

 

Кэндзи угрюмо шмыгнул подмерзающим теплолюбивым носом. 

- Поняр, - пробурчал он виновато. И на всякий случай добавил: - Я рюбрю Росия!

 

В общежитии нас ждали еще трое японцев: огромный, как медведь, Маса ("Масса!" - хихикнул, оценив его в добрый центнер, Тимо), хрупкая Юрико в смешных очках и спокойный, недурно говорящий по-русски Рю. Все они забились в захламленную комнатку, рассчитанную на одного человека. Дым коромыслом - хоть топор вешай, но почему-то не особенно пахло куревом. Что-то сладковатое, душистое, 

- Нани га суимас-ка? - неуклюже сложила я, дабы узнать, что это они такое курили. 

- Кастер Ванилла, - негромко ответил обстоятельный Рю. - Вот, водзимите, подзяруста, это из Японии. 

 

Тогда я еще могла иногда выкурить сигарету-другую в компании, и потому схватила протянутый протянутый гостинец, не задумываясь. Оказывается, то, что продается в России, никакого отношения к нормальному табаку не имело. Я восторженно вытаращила глаза после первой же затяжки. 

 

- Японски табакко - руски водока! - торжественно провозгласил Кэндзи и едва не выбил мне зуб полной стопкой. 

Я обреченно посмотрела на Тимо. "Укрепляй русско-японские отношения!" - жизнерадостно предложил он и залихватски чокнулся с порозовевшей Юрико. 

 

После третьего тоста мозг Кэндзи уплыл к подножию Фудзи. Пока его друзья троллили бедную японку обнаруженной у нее в кошельке фотографией какого-то мальчика ("Томодати да ё!! это доруг!" - протестовала она), он успел взгромоздиться на широкий сталинский подоконник и начать разглагольствовать. 

- You two! - стукнул он кулачишкой по оконной раме, путаясь в языках. - Да! Хонтоо! You should go and make looooove! 

 

Услышав сие дивное требование немедля пойти и предаться любви от нашего блюстителя нравственности, даже мы как-то не сразу поняли, как себя вести. Пока мы прилаживали челюсти на место, Кэндзи успел нешуточно распалиться, размахивая руками, увлекая за каждым жестом элегантный шлейф дыма и настойчиво объясняя, что любовь - это именно то, чего нам не хватает для полного счастья, и он не понимает, почему такие прекрасные люди не могут просто go and have sex прямо где-нибудь тут, в близлежащем сортире. 

Юрико причитала, ахала и прикрывала рот ладошкой, Маса хохотал, мы издавали невнятные междометия... и только голос Рю прервал эту какофонию:

- Кэндзи! - резко произнес он. - Дамаро! Коко ва Нихон дзянай! Дздесь не Япония! 

 

Наш герой-любовник был бесславно, но заботливо вынесен отсыпаться могучим Масой, а мы вчетвером еще посидели и тихонько расползлись по домам, гадая, вспомнит ли Кэндзи на следующий день свои ораторские экзерсисы.

 

Как оказалось, не вспомнил. Но главную идею не потерял!

 

Мы выползали из университета. Вдруг у обоих зажужжали мобильники. 

- Алло! Привет, Кать! - зевнула я, узнав уже известную вам даму сердца и предмет безнадежных вздохов Кэндзи.

- Моси-моси! Кэндзи? - не без ехидства промурлыкал Тимофей. 

 

- КЭНДЗИ МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛ!! - захлебываясь весельем, взвизгнула моя трубка.

- КААТЯ ГА КИСУ СЬТА! (я поцеловал Катю!) - испуганно заорал телефон Тимо. 

 

- Буроттоминеноги! - хором воскликнули мы оба. 

И авторитетно констатировали: "Сэкхара!".