Весна, небо, птички, солнышко, грязь, дерьмо, сдохнуть… 

Забился в самый тёмный угол, глушу совершенно безвкусную водку и мечтаю исчезнуть из этого мира. Потому что всё, ради чего стоило терпеть, уже было… и больше никогда не повторится. Понимаешь, ни-ког-да. 

- В общем, всё плохо! – «бум» со всей дури затылком об стену.

- Бедный-бедный я, несчастный! – «бум» ещё раз тем же местом об ту же стену.

- Что ж я маленьким не помер?!! – «бум, бум, БУМ!»

- Бля-я-я-ять, да ты заебал уже, сука! – не выдерживают соседи за стенкой.

- Вот! Никто меня не любит… - тоскливо, но громко хлюпнув опухшим носом, отскребаюсь от пола и демонстративно безрадостно (так, чтобы все-все на этом свете поняли и прочувствовали мой невыносимый депрессняк) топаю дурацкими тяжёлыми берцами к двери. На улицу. 

За дверью – бледное пустое небо, серый снег и голые деревья. Всё против меня. Мировой заговор, не иначе. 

Под деревьями беснуются (то ли от холода, то ли и правда так прёт их от любви ) весёлые оранжевые кришнаиты. Искренне завидую, но прохожу мимо. Видимо, что-то такое почувствовав, окликнуть не решаются. Но я всё равно их посылаю. Громко, чётко, проникновенно. По привычке. Кришнаиты искренне расстраиваются, плачут, растирая маленькими кулачками горькие слёзы по жизнерадостным лицам.

- Боженька, как мне плохо! – закуриваю и бреду дальше, старательно попадая в каждую лужу.

- Да ты чё?! – где-то далеко, на небе, переспрашивает Бог и задумчиво чешет за ухом.

- Жизнь – дерьмо, Господи!

- Ваще охренел?!! – задыхается Господь.

- Господи, я хочу умереть!

- Заебал… - констатирует Бог.

- Ой! – и падаю на ровном, совершенно не скользком месте и к чёртовой матери ломаю свою, пусть не единственную, но всё равно трепетно любимую ногу.

 

И начинается веселье! 

 

Начинается оно получасовым сидением в прохладной, по случаю ранней весны, луже и дикими, абсолютно не информативными криками. Боль описанию не поддаётся, а хруст, с которым сломалась разнесчастная конечность, наверняка слышал весь город. И содрогнулся. 

Сижу, ору, тычу дрожащим пальцем в неестественно вывернутую ногу. Кришнаиты, сбившись над ней в кружок, рыдают неимоверно. Жалко их очень.

Через полчаса приезжает «скорая» (либо кто-то случайно вызвал, либо просто проезжала мимо – кришнаиты сами ни за что бы не додумались) и каким-то чудом довозит меня до больницы ещё живым (суровый дядька за рулём наверняка всю жизнь до этого работал водителем катафалка). 

И уже в больничке выясняется, что, во-первых, оказаться там живым – это не такая уж и радость, а во-вторых, что таких, как я, там столько, что ими уже можно растапливать Бухенвальдские печи. И судя по выражениям лиц медперсонала, примерно так там больничные койки и освобождаются. 

Приключение первое – это когда медсестричка пытается снять с меня штаны и берцы (почему-то именно в этой последовательности). Я не вижу, что и как она делает, но боль такая, что если она продолжит в том же духе ещё хотя бы несколько секунд, то я убью её и умру сам – так нас в одной могиле и похоронят. 

Ору матом, громко и страшно. 

- Как Вам не стыдно, больной! – возмущается сестра, - я же девушка…

- Поху-у-у-уй! – «Как будто меня сейчас волнует твоя личная жизнь, ведьма криворукая!»

- Подождите, я сейчас приглашу Зинаиду Петровну, - «Кого угодно, только сама ко мне больше не подходи!»

Появляется Зинаида Петровна – слышу, как дверь с грохотом ударяется о стену, гремит металлическое ведро и мокрая половая тряпка плюхается рядом. Возникают смутные подозрения, что с её приходом лучше не станет.

И правда, разнесчастный ботинок с ноги продолжают упорно тянуть совсем не в ту сторону, которая подразумевается анатомией. Начинаю орать ещё громче, а ведь всего минуту назад искренне верил, что громче уже невозможно, да и матерные слова, казалось, все уже закончились. Будьте Вы прокляты, Зинаида Петровна! 

- В другую сторону, пожалуйста!.. Или давайте я сам сниму, а?

- Та-а-а-ак, - раздаётся мощный бас Зинаиды Петровны, - рот закрой, и без тебя разберусь! Я тридцать восемь лет замужем. 

Пытаюсь встать и спастись от них, хотя бы ползком - жить хочется так, что они меня вряд ли догонят.

- Надо звать санитаров, - решают мои ведьмы.

И ещё полжизни измывательств уже в кампании с санитарами – три человека тянут с ноги грёбаный ботинок, один прижимает меня коленом к столу. Какая сука утверждала, что за тем, как кто-то работает, как и за пламенем свечи, можно наблюдать бесконечно?!

- Господи, родим мы уже сегодня или нет?!!

- Ой!

- Чё?

- Мужики, я поняла в чём дело! Мы ж шнурки на ботинке не развязали!..

Вот тут самое время разреветься и вспомнить про маму. 

 

Весь оставшийся день меня катают из кабинета в кабинет, причём везде и всюду исключительно ногами вперёд и просят придерживать двери.

Вечером, оказавшись в палате, решаю, что «вот оно, счастье». Тут же выясняется, что снова поторопился, ибо ночи в этой больничке проходят ещё веселее.

Приключение второе – это когда везде погашен свет и прошло несколько часов после отбоя, из коридора доносятся душераздирающие звуки. Кажется, что кого-то оперируют прямо на полу под кадушкой с фикусом, тупым скальпелем и без наркоза. Просто нечеловеческие визги. Кровь стынет и сердце старательно бьётся как можно тише. Все больные тут же просыпаются, перестают дышать и смотрят в темноту над собой широко открытыми от непередаваемого ужаса глазами. 

Крики продолжаются около часа с небольшими перерывами. Потом, кажется, замолкают совсем, и я рискую выйти покурить. Аккуратно, чтоб не свалиться с костылей, прикрываю за собой дверь и всё же чуть не падаю – страшные звуки внезапно раздаются снова…

Оглядываюсь в предынфарктном состоянии по сторонам и вижу умилительнейшую в своём идиотизме картину – две медсестрички передвигают по коридору большой тяжёлый шкаф. 

Поскольку приподнять они его не могут физически, материал, из которого он сделан, скребёт по напольному покрытию, и раздаются те самые мерзкие звуки.

Расстроенно плюю на пол и возвращаюсь спать.

 

И даже, как назло, успеваю заснуть. 

Чтобы ранним весенним утром проснуться оттого, что кто-то пребольно заламывает руку и очень профессионально перетягивает её жгутом.

- Что за нахуй?!!

- Спите-спите, больной! – раздаётся над головой приятный женский голос, - я сейчас у Вас кровь из веночки возьму и всё-ё-ё-ё…

Няшность-то какая! 

Пока я судорожно пытался проснуться, сестра уже ввела иглу…

- Ай, бля-я-я-ять!

- Да не блядь я, больной! Наташей меня зовут.

- Я теперь запомню… и детям расскажу… и внукам… 

- Ну, вот и чудненько! Спите. Приятных снов, зайка! – и хлопнула дверью. Уже через минуту под её чуткой рукой заорали в соседней палате.

 

Чуть позже, когда совсем рассвело, выяснилось, что в моей палате обитает ещё несколько без сомнения замечательных людей. Немного пугало и расстраивало то, что все они были крепко привязаны к своим койкам и феерично мучились белой горячкой. Все, кроме типажного деда со сломанной рукой, который, как позже оказалось, был ещё и глухонемым. Но, сука, очень шустрым. По каким-то совершенно непонятным причинам, дед этот оживал каждую ночь, вставал с кровати и шёл писать. Всегда в один и тот же угол. В тот, что у изголовья моей кровати. Это ужасно расстраивало. Приходилось всю ночь спать в пол глаза, чтоб вовремя его отловить и дотащить до туалета. Дед же начинал орать, упираться и кусаться. Каждую ночь мы с матами пробирались вдвоём через всю больницу к туалету, и каждую ночь нам очень искренне угрожали расправой. 

 

Иногда к нам заглядывал православный батюшка, просовывал в дверную щелочку длинный острый нос и говорил:

- Доброго дня вам, болезные! Не печальтесь – церковь о вас не забыла, навещает, поддерживает по мере сил моих. И вообще, я чего сказать-то зашёл – пока валяетесь, подумайте о том, что не просто так вы тут оказались! Всё это за грехи вам, сучьи дети. Аминь. Я пошёл.

 

Но чаще приезжали крепкие весёлые ребята из полиции. Их каждую ночь вызывали медсёстры, потому что по ночам больничный режим нарушался особенно злостно. Ума не приложу как, но прикованные своими травмами к кроватям больные, умудрялись не только пить и курить прямо в палатах, но и устраивать там же небывалые побоища. При этом ни один из них просто физически не мог встать на ноги. И полицейские с шутками-прибаутками, громко и жизнерадостно укладывали их кривыми штабелями в бобик.

 

- Доктор, отпустите меня домой, а? Ну, пожа-а-алуйста!.. Я никому ничего не расскажу, клянусь!

- Больной, заткнитесь, Вы меня ужасно расстраиваете!

- Ладно. Тогда ты, Господи, отпусти меня домой, а? Я больше так не буду, Богом тебе клянусь!..

 

И вот волшебный день выписки. Под завистливыми взглядами соседей по палате распихиваю по карманам сигареты, мобильник, зубную щётку, бодренько взбираюсь на костыли и нахуй, нахуй отсюда, пока не передумали и не бросились догонять. 

 

Ковыляю домой. 

Здравствуй мама, домой вернулся я не весь.

Вот нога моя – на гвоздь её повесь…

 

И вдруг слышу до боли знакомое:

- Хари Кришна! Хари Рама!..

- Во истину Хари!!! Ро-о-о-одненькие…

 

Рыдая, роняю на землю костыли и принимаюсь судорожно креститься.